Я убью её. И, я клянусь тебе, Миша, я постараюсь сделать так, чтобы она мучилась перед смертью!

Гордеев не должен ни о чём узнать. Иначе она пострадает, а этого допустить Мишель никак не мог. Поэтому он сказал:

– Александра, успокойся, – взяв её за плечи, он отстранил от её себя. Может, это было грубо, но Сашу гораздо больше испугало это строгое «Александра» вместо привычного «сестрёнка». Она подняла на него заплаканные глаза, готовясь к какому-то жуткому продолжению, и оно не заставило себя долго ждать: – Выслушай меня, пожалуйста. Я должен извиниться перед тобой. Тогда, в часовне… я был неправ. Пугающе неправ, и мне за это безумно стыдно. Я хотел… отомстить Авдееву таким образом. Я был зол на него за то, что он так поступил с моей невестой, и собирался отплатить ему тем же.

«В жизни не нёс большей чуши», – подумал Мишель, с болью наблюдая за тем, как Сашенька отступает на шаг назад, как смотрит на него с нескрываемым ужасом в глазах, смотрит – и не верит. Кажется, следовало быть убедительнее.

– Это было низко и некрасиво, я знаю, – продолжил он. – В какой-то момент я понял, что это подло – использовать тебя в качестве своего возмездия. Хорошо, что я понял это прежде, чем стало слишком поздно. Прости меня за это.

Саша отрицательно покачала головой, но вовсе не потому, что не хотела его прощать, а скорее не хотела верить. Это просто не могло быть правдой! Он же… он благородный! Он не мог опуститься до такой низости, не мог использовать её так! Это было слишком.

– Вы… вы… – она задыхалась от рыданий и никак не могла подобрать нужных слов. – То есть… всё это… всё это было не всерьёз? Просто… чтобы отыграться на Сергее, да?

– Мне очень жаль, – бесстрастно ответил Мишель.

– Господи, как же вы могли…?! – прошептала Сашенька, взявшись за голову в приступе неимоверного отчаяния. Ей хотелось кричать, кричать до тех пор, пока не иссякнут силы! А ещё ей хотелось умереть. Никогда она не желала смерти так сильно, как в тот момент. Колени подкосились, и она в бессилии упала на пол, а он к ней даже не подошёл. И с места не сдвинулся, оставшись стоять там, возле двери. И глядя на неё со странной смесью боли и снисхождения.

– Это было подло, – прошептала она, закрыв лицо руками и позабыв про горячие слёзы, что бежали по лицу. – Подло, ваше величество! Вы… как вы могли так поступить со мной? Я ведь… я ведь люблю вас!

Девушки часто признавались Мишелю в любви, но никогда прежде эти слова не звучали так искренне. Сердце его разрывалось, когда он смотрел на неё, рыдающую на полу и произносящую с трудом эти самые слова, заветные слова, которые каждый мечтает услышать.

«Я убью её», – и снова голос Гордеева напомнил о себе, затмив собой все его чувства и желания.

– Прости, но я не могу ответить тебе тем же, – сказал Мишель, стараясь изо всех сил сохранить невозмутимость. В последний момент самообладание его всё же подвело, и он понял, что не продержится ни минуты более, если не уйдёт прямо сейчас. Поэтому он сказал: – Прощай, Саша.

И ушёл слишком быстро и поспешно, но Сашенька не придала этому ни малейшего значения, лишь вздрогнула, когда за ним захлопнулась входная дверь. Обняв себя за плечи, она забилась в угол и, крепко зажмурившись, горько заплакала. Обжигающие, горячие слёзы текли по щекам и капали на платье, оставляя влажные тёмные дорожки на светлом шёлке, но она этого не замечала. Весь мир перестал иметь значение для неё в тот момент, когда он сказал, что не любит её.

Она-то думала, что всё дело в её происхождении! Но на деле оказалось ещё хуже: неужели он и впрямь затеял это, чтобы проучить Сергея Авдеева? Господи, как низко! А ведь она по-настоящему влюбилась в него, глупая! И надеялась робко, что и он испытывает к ней нечто схожее… Господи, как могла она быть такой наивной?! Как могла она так жестоко ошибиться в нём?

Но, что самое ужасное, чувства-то её от этого никуда не делись! Казалось бы, ну что ещё нужно: он сказал, что не имел серьёзных намерений на её счёт, сказал, что не любит её и бросил её одну – а ей, видите ли, этого оказалось недостаточно, чтобы в одночасье его разлюбить!

Саша поймала себя на совершенно безумном и неприличном желании броситься следом за Мишелем и умолять его остаться – благо, гордость не позволила сделать это. А сердце-то всё равно рвалось к нему, ныло и молило о снисхождении и не желало успокаиваться вопреки здравому смыслу!

«Господи, дай мне сил всё это пережить!» – мысленно взмолилась Сашенька и, закрыв глаза, вновь принялась плакать.

А Мишель тем временем вышел из подъезда, с тяжёлым чувством на душе и гнетущим ощущением того, что он только что совершил самую большую в своей жизни ошибку.

«Ещё немного, и всё это закончится», – подумал он в тщетной попытке себя успокоить. А взгляд всё же предательски скользнул по окнам третьего этажа, выходящего как раз на эту сторону улицы – он как будто до последнего надеялся увидеть там знакомый силуэт. Но, увы, занавеси были недвижимы, и это лишь усилило горькое чувство отчаяния.

«А что, если это и впрямь была та самая любовь, которая случается один раз в жизни?» – спросил он самого себя, непроизвольно коснувшись груди, где вот уже которую минуту противно ныло и побаливало.

Любовь… слишком мало знал он о таких прекрасных чувствах и наивно полагал, что сможет справиться с ним, как до этого справлялся со всеми своими бедами. Была бы рядом его матушка, она непременно рассказала бы ему, как сильно он заблуждался, но в том-то вся и беда, что Юлии Николаевны не было, и сыну своему она ничем не могла помочь.

Мишель посмотрел на часы, показывающие без четверти два, и подумал, что неплохо бы поторопиться – они с Антоном Голицыным договорились встретиться в половине третьего на вокзале, нехорошо теперь заставлять его ждать.

В последний раз бросив взгляд на заветные окна, Мишель тяжело вздохнул. И ушёл, чтобы никогда больше не вернуться.

– Ишь, чего удумали! За моей спиной! Без соответствующего разрешения! – с каждой секундой Викентий Иннокентьевич распалялся всё сильнее и сильнее, и это, определённо, был самый неподходящий момент для визита, но Саша всё равно вошла в его кабинет. Сваливать общую вину на одну Воробьёву ей не хотелось, в конце концов, если бы не Сашино содействие, Марина Викторовна ни за что не взялась бы за операцию. – Чёрт возьми, да кем ты себя возомнила, Марина?! Мало тебе было того случая с Некрасовой? Думала, что спасаешь, а сама едва не угодила под суд! Бросить надо было этого Владимирцева к чёртовой матери, бросить, и пускай вертится, как хочет! Вознесенская богадельня в Новой слободе давным-давно по нему плачет, я уже и о месте для него позаботился, а ты?! Что сделала ты?! – Дала ему новую жизнь и возможность встать на ноги, – ответила Александра, осторожно закрыв за собой дверь. Марина с Викентием обернулись на неё, не ожидая, что их прервут в такой момент, и оба нахмурились с неодобрением. – Саша, ты чертовски не вовремя, – произнесла мадам Воробьёва не без намёка, но Сашу такое предупреждение не испугало. Ей теперь было уже всё равно, и ни Викентия Иннокентьевича, ни возможных последствий она не боялась, свято убеждённая, что самое страшное в её жизни уже произошло, и терять ей больше нечего. Да и потом, её вторая пациентка, старушка Никифорова, умерла, а значит, Сашенька провалила свой вступительный экзамен, и ни о какой дальнейшей практике речи идти не может, Воробьёв достаточно понятно ей это объяснил в самом начале. Вытянуть из безнадёжности Владимирцева – это самое большее, на что Саша могла рассчитывать перед уходом, и когда стало ясно, что офицер будет жить, она вздохнула с облегчением и готова была к любому наказанию за своё непослушание. И оно не заставило себя долго ждать. – Ага! – провозгласил Викентий, заприметив новую жертву. – Ещё одна! Неблагодарная девчонка! Я дал тебе возможность проявить себя, и чем ты отплатила за мою доброту?! Да если бы он умер во время операции, уже сегодня нас всех увезли бы отсюда под конвоем! – Не смей повышать на неё голос, – спокойно, не в пример мужу, сказала Марина Викторовна и вновь с недовольством посмотрела на Сашу. Взгляд этот призывал немедленно отступить, уйти подальше от разъярённого Викентия, пока не случилось непоправимого, но Саша словно и не понимала этих намёков. Или не хотела понимать. – Ты же не думаешь, Александра, что после вашего заговора я оставлю тебя в больнице ещё хоть на минуту?! – до того грозно спросил Воробьёв, что Саша испугалась бы – неминуемо испугалась бы! – если б только не это пугающее хладнокровное безразличие к окружающему миру, в которое она погрузилась после ухода Мишеля. Ей действительно стало всё равно. А ведь совсем недавно она рухнула бы на колени перед Воробьёвым и умоляла разрешить ей остаться! Сейчас же она усмехнулась в ответ и сказала устало: – Викентий Иннокентьевич, оставьте этот фарс. Можете не притворяться, мне давно известна правда. Я слышала ваш разговор с Гордеевым той ночью и прекрасно знаю, что моя работа у вас в любом случае не продлилась бы долго, – когда она сказала это, Марина Воробьёва вопросительно посмотрела на мужа, но Викентий Иннокентьевич оправдываться не поспешил, но в лице сразу изменился. – Вам нужен был повод, чтобы отказать мне в стажировке? Что ж, я его дала. Вот только, знаете что? Я об этом не жалею. Ничуть не жалею! Если ценой спасённой жизни стала моя докторская карьера – я готова заплатить дважды. И я ничем не побоялась бы ради этого рискнуть! – Вы его едва не убили! – воскликнул Викентий Иннокентьевич, уже и не знающий, к чему придраться. А ещё он чувствовал себя не лучшим образом, понимая, что разоблачён, и ему стыдно было смотреть в глаза собственной жене. А Марина, как на грех, только на него и глядела, прямо взгляда не отводила, безумно желая услышать объяснения! – Не убили же, – хмыкнула она с напускным безразличием и повела плечом. – Более того, через месяц я разрешу ему вставать, и мы с тобой, Саша, ещё понаблюдаем за его первыми шагами! – Саши к тому времени здесь уже не будет! – отрезал Воробьёв, всё ещё помнивший об обещании, данном министру. – Отчего же? – с улыбкой спросила Александра. – Разве мне что-то мешает прийти с визитом к своему другу? – О, боже мой… – простонал Воробьёв и отмахнулся. И без малейших церемоний указал ей на дверь. – Я прошу вас покинуть мой кабинет, мадемуазель Тихонова! Вы меня разочаровали и не оправдали возложенных на вас надежд! Ах, вот как мы заговорили? Саша наигранно улыбнулась ему, кивнула послушно и начала медленно расстёгивать пуговицы на своём больничном халате. Движения её были неспешны и плавны, она никуда не торопилась, похоже, и впрямь не испытывая из-за этого инцидента ни малейшего беспокойства. Воробьёв с некоторым недоумением наблюдал за тем, как она снимает с себя больничный халат и как осторожно вешает его на крючок, прибитый к двери. По правде говоря, он ожидал другой реакции – слёз и истерик, с мольбами о снисхождении как минимум! Но, конечно же, это даже хорошо, что она так спокойна – Викентий Иннокентьевич женских слёз не переносил, а уж видеть плачущей дочь своего лучшего друга не желал тем более. Но Саша плакать и не собиралась. Все свои слёзы она выплакала предыдущей ночью, больше ничего не осталось. Пугающая холодная пустота на душе поглощала все остальные эмоции, не давая ей впасть в уныние и отчаяние из-за своего увольнения, из-за обидных слов Викентия Воробьёва… Она была до такой степени подавлена из-за отъезда Мишеля, что ни до чего другого ей не было дела. Потому, сопровождаемая недоверчивым взглядом доктора Воробьёва, Саша сделала красивый реверанс у дверей, а затем, откинув волосы за плечо, с высоко поднятой головой ушла из его кабинета, оставив их с Мариной одних. Она не стала говорить никаких обидных фраз, не стала обзывать Воробьёва продажным мерзавцем, не стала громко хлопать дверью на прощанье. Она ушла победительницей, потому что, несмотря на фатальные потери, это всё-таки была победа! Владимирцев будет жить! Владимирцев, вероятно, встанет на ноги, если очень захочет! Господи, разве же это не счастье? Тут Саша даже улыбнулась, несмотря на свою печаль – улыбнулась искренне, ибо всем сердцем радовалась за благополучие Владимира Петровича! Который, как обычно, ждал её у себя. И вновь лучезарная улыбка озарила его красивое лицо, стоило только переступить порог больничной палаты. Правда, Володя нахмурился сей же час и, не успев произнести должного приветствия, спросил первым делом: – Александра Ивановна, что-то случилось? Отчего на вас нет халата? Боже мой, нет, не говорите мне, что это то, о чём я подумал… – Пустое, Владимир Петрович, всё пустое! Не беспокойтесь ни о чём, – с ласковой улыбкой произнесла она и, пододвинув стул к изголовью кровати, села рядышком и ласково положила ладонь на его лоб, одновременно поправляя русые кудри и проверяя, нет ли жара. – Сашенька, но как же… – Владимирцев, разомлевший от её нежного жеста, едва ли не позабыл, о чём хотел спросить, но вовремя спохватился. – Вы ведь пострадали из-за меня! Так я и думал, что добром это не кончится! Но, помилуйте, почему – я ведь всё ещё жив! А значит, никаких претензий к вам у Воробьёва и быть не может! Где он, позовите его ко мне! Я буду говорить с ним! Я добьюсь, чтобы ваше наказание отменили, и… – Владимир Петрович, я прошу вас, успокойтесь, – тихо и проникновенно сказала Александра, заботливо подоткнув сползшее с Володиного плеча одеяло. – Это рано или поздно должно было случиться, Гордеев приказал уволить меня, и Викентий Иннокентьевич всего лишь ждал повода. И, признаться, я даже рада, что им стала ваша операция. Это лучшее, с чем я могла бы уйти. – Но, Саша… – Владимир Петрович, я всё равно не продержалась бы здесь долго. Даже странно, что Викентий Иннокентьевич не выгнал меня раньше – спасибо моему наставнику Сидоренко, заступился, – с задумчивым видом Саша перевела взгляд на шероховатую стену, выкрашенную белой краской, и стала смотреть на неё так пристально, словно та хранила в себе ответы на все вопросы бытия. – Надо же, как получается, – продолжила она. – Самые близкие люди в итоге оказываются предателями и мерзавцами, как Воробьёв, например… А совершенно чужие – Сидоренко, Марина, да хотя бы та же покойная Никифорова – протягивают руку помощи в минуту нужды… Господи, до чего удивительна и непредсказуема наша жизнь… – опомнившись, Саша поняла, что против воли озвучила свои же мысли, не предназначенные для посторонних ушей, и смутилась. – Извините, Владимир Петрович. Я о своём. – Сашенька, если бы только я мог что-то сделать для вас, как-то отблагодарить вас за то, что вы сделали… – голос его, преисполненный сочувствия, Сашу поначалу тронул, но слишком хорошо она знала, что обычно следует за такими словами. Вновь вспомнился Волконский (а он забывался?), князь Борис Караваев, отец Эллы… И поэтому Саша с усмешкой уточнила: – Деньги? Повисла пауза, и Владимирцев недоумённо поднял брови. – Что? – Деньги, – повторила она, кивнув ему. – Сейчас вы наверняка предложите мне деньги. Вы дворянин и довольно богатый, я знаю, у вас два собственных имения, одно в Подмосковье, а одно где-то в Малороссии. – Саша, простите, но мне это даже как-то и в голову не пришло! – покаялся Владимирцев, и пришёл её черёд удивляться. – Что…? – Я имел в виду нечто другое, – уклончиво ответил Володя, но, тем не менее, он умудрился произнести эти слова так, что Саша сразу всё поняла. И прижав руку к груди, взмолилась: – Владимир Петрович, я прошу вас, не говорите ничего! Ни слова больше, пожалуйста! – Саша, согласитесь быть моей женой, и, я обещаю, вы до конца дней не будете ни в чём нуждаться! – О, боже, – вырвалось у неё, и она, закрыв лицо в ладонях, замерла без движений. – И это вовсе не плата за вашу доброту, как вы могли бы подумать! Я действительно люблю вас. Люблю всем сердцем и искренне желаю, чтобы вы были счастливы. Вы верно заметили, я, хм, довольно не беден, но если вы не смыслите дальнейшей жизни без вашей работы – вы можете работать, и я не стану этому препятствовать. – Влади-имир Петрович, – простонала Сашенька, чувствуя уже знакомое неприятное жжение в глазах. А она-то думала, что слёз у неё уже не осталось! – Господи, ну зачем, зачем вы всё это говорите? – Потому, что считаю своим долгом сделать это, – с усмешкой произнёс он. – Я понимаю, жених из меня сейчас не самый завидный, но ведь сама мадам Воробьёва сказала, что у меня есть шанс встать на ноги! И если так, то я всё для этого сделаю. Только соглашайтесь, Саша. Она глубоко вздохнула, пытаясь совладать с собой, и спросила еле слышно: – А что будет, если я откажусь? Вы наглотаетесь таблеток? Застрелитесь с горя? К её величайшему удивлению Владимирцев рассмеялся и, перехватив её руку, поднёс её к губам и поцеловал нежно. – Ну что вы, Сашенька! Разумеется, нет, ничего такого! Не для того же вы рисковали своей карьерой и своим будущим, чтобы я так глупо упустил свой шанс вернуться к жизни! – смеясь, ответил он. А затем, не отпуская Сашиной руки, посмотрел в её глаза и сказал уже серьёзно: – В случае отказа я буду умолять вас разрешить мне быть для вас добрым другом. Просто другом, как раньше, и ничего более. Потому что, это чистейшая правда, я не смогу без вас, не справлюсь. Саша смотрела на него, непроизвольно качая головой, смотрела и не верила. Такие вообще бывают? Такие, как он? Получить отказ и не печалиться из-за уязвлённого мужского самолюбия, а так ласково и нежно просить о дружбе, потому что, видите ли, он без неё не сможет. "Господи, Володя, какой же вы хороший, какой чудесный, какой удивительный! – думала Саша, легонько сжимая его руку в ответ. – Какой удивительно благородный и светлый вы человек! Господи, ну почему, почему я не могу вас полюбить?! Как всё было бы просто!" И поскольку обманывать Владимирцева было бы совсем нехорошо, она так и сказала ему: – Владимир Петрович, вы слишком хороший, чтобы быть нечестной с вами. Позвольте, я скажу как есть: вы бесконечно дороги мне, но люблю я другого. Что ж, и к такому ответу он был готов. Мишель, помнится, говорил, что у Александры взаимная симпатия с Сергеем Авдеевым. Стало быть, вот так. Но ничего, Владимир не слишком-то надеялся на безоговорочное согласие, а потому разочарования у него никакого не было. Разве что – чуть-чуть. Но не сказать ей о своих чувствах он не мог. – В таком случае, передайте мои поздравления господину Авдееву, – с лёгкой, но вовсе не язвительной улыбкой ответил Владимирцев. – Ему очень повезло, он настоящий счастливчик! – Авдееву! – а вот Сашина улыбка была как раз язвительной, очень даже. – Ах, если бы, Владимир Петрович! Авдеев, к сожалению, здесь ни при чём – а ведь как всё было бы просто, в самом деле… Такой ответ Владимирцева удивил несказанно. Не Авдеев? Тогда, простите, кто? Кажется, он даже спросил об этом вслух, но Саша не стала называть имён и предпочла уйти от неприятного разговора. – Это уже не имеет смысла, ни к чему об этом говорить. Я не нужна ему, никогда не была нужна и не буду, ничего с этим не поделаешь. Видимо, это как раз мой случай, когда говорят: "Не судьба". И придётся мне с этим как-то смириться. А вот этого Владимир Петрович упрямо не желал понимать. "Не нужна"? Она?! О-о, право, да где же найти такого идиота? На скромный взгляд Володи, добровольно отказаться от такой девушки мог разве что конченый сноб Волконский, но с него, помешанного на своём титуле, и спрос не велик, потому и… Тут мысли Владимирцева оборвались как-то сами собой, он посмотрел на Сашу уже совсем другими глазами, а та по его взгляду поняла, что он обо всём догадался. Владимир собрался что-то сказать, не иначе, посочувствовать Саше за самый неправильный выбор из всех возможных, но ему помешал стук в дверь. – Сашенька, ты здесь? – это была Вера, некогда Сашина коллега, а ныне – просто подруга. Заглянув в палату, она улыбнулась и не без намёка воскликнула: – Так я и думала, что ты у Владимира Петровича! А почему без халата? Викентий Иннокентьевич запрещает медсёстрам ходить без халата, Саша, ты разве не знаешь?! – Вера, милая, ныне я – обычный посетитель, – отозвалась Александра, поднимаясь на ноги. – К сожалению, я здесь больше не работаю, Викентий Иннокентьевич уволил меня с полчаса назад. – Не может быть! – изумлённо воскликнула она, прижав к груди обе руки. – Но ведь именно он послал меня за тобой, велел как можно скорее привести тебя в его кабинет! Может, он передумал? Владимир Петрович, вы позволите, я заберу у вас Сашу ненадолго? Начальник просит. – Разумеется, – отозвался Владимирцев, глядя на Сашу с надеждой. – Я буду молиться, чтобы Воробьёв и впрямь образумился, Александра Ивановна, – сказал он ей вслед. – Спасибо, Володя, – тепло отозвалась Александра, и за это внимательная Вера тотчас же уцепилась, когда они вышли в коридор. – Он зовёт тебя по имени-отчеству, а ты его – просто Володей?! – подавив смешок, спросила она. – А граф Авдеев для тебя просто Серёжа? А Волконский тогда как? – Его величество, – с усмешкой ответила Саша, и Вера рассмеялась, сочтя это за шутку. Взяв Сашу под руку, она потянула её в сторону двери в кабинет Воробьёва, рассказывая на ходу: – Он, вообще-то, всех нас велел собрать, весь больничный персонал! Я понятия не имею, с чего вдруг это совещание, но раз надо – значит, надо! Правда, боязно немного, говорят, приехал какой-то чиновник, а такие визиты отродясь ничего хорошего не сулили! "Боже мой, нет, только не это! – Сашенька прикусила губу и принялась горячо молиться. – Если это из-за нашего с Мариной самоуправства, то мне конец. Ей-то ничего не сделают, у Воробьёва достаточно связей, чтобы вывести её из-под удара, а я… Господи… теперь я точно пропала… И некому за меня заступиться, совсем некому! Не Гордеева же просить, в самом деле!" И всё равно она не жалела. Ни минуты, ни секунды не раскаивалась в том, что предпочла рискнуть всем, ради призрачного шанса поставить Владимирцева на ноги. И как на грех, под не прекращающиеся Верины пророчества, Саша вспоминала другую похожую историю, когда Марина точно так же поставила на кон всё, что имела, в надежде спасти некую Некрасову. И не спасла. И если Марина ещё могла рассчитывать на помощь и поддержку близких, то Саша танцевала на краю пропасти, в любую секунду рискуя сорваться вниз. По-хорошему, ей следовало бы винить себя в опрометчивости, но никакого раскаяния она не испытывала. Она была такой же самоотверженной, как и её отец, как и Марина Воробьёва, и свято верила в то, что людям надо помогать, во что бы то ни стало. Так уж она была устроена. Правда, под надменным взглядом господина чиновника, действительно присутствовавшего у Воробьёва в кабинете, Сашеньке сделалось не по себе. Этот маленький лысоватый человек в дорогом костюме и смешных очках и впрямь производил на редкость неприятное впечатление. Особенно оно усилилось, когда он спросил: – Кто из вас Александра Тихонова? "Ну вот и всё…", – подумала Саша обречённо и вышла вперёд, оставив Веру позади. – Это я, здравствуйте. С кем имею честь беседовать? – Господин Усольцев, Фёдор Иванович, – представился мужчина, и поклонился почтительно – хороший знак. А может, очередное затишье перед бурей? Может, следующей его фразой будет приказ о Сашином аресте? Недоброе чувство зашевелилось в груди, и она, мысленно воздав Господу ещё одну молитву, подошла к Марине Воробьёвой, рядом с которой было отчего-то спокойнее. Марина Викторовна тревогу её разгадала и в жесте немой поддержки взяла за руку, но сказать – так ничего и не сказала. Но Саше и не нужны были слова, Саше достаточно было того, что она не одна, что рядом с ней… …рядом с ней, кажется, был весь больничный персонал, помимо мадам Воробьёвой! Семён Петраков, заведующий травматологическим отделением, кивнул Саше в знак того, что он не даст её в обиду, и недобро посмотрел на чужого человека, будто собираясь наброситься на него, случись что. Тётя Клава, стоящая рядом с ним, воинственно скрестила руки на груди и переваливалась с пятки на носок, уже не в силах терпеть столь длительного ожидания. Когда Саша посмотрела на неё, пожилая женщина улыбнулась и подмигнула, дескать, не бойся, Сашенька, в обиду мы тебя не дадим! И Вера, перепуганная не на шутку, послала Саше полный искреннего беспокойства взгляд – подруга тревожилась за неё, переживала! И старый Макаров, слепой на один глаз, тоже недовольно нахмурился, когда Усольцев назвал Сашино имя – что это понадобилось этому хлыщу от их Сашеньки? Был здесь и Сидоренко, в кои-то веки вылезший из своего подвала по случаю общего сбора, что объявил Воробьёв. И Сидоренко, признаться, удивил всех – без малейших слов он подошёл к Александре и, встав по левую руку, загородил её собой от неприятных взглядов Усольцева. Так, словно эта девочка была под его защитой отныне и впредь. Саша, наблюдая за своим наставником, подумала, что разрыдается сейчас. Такой поддержки она не ожидала, признаться, а уж от Сидоренко и подавно! И лишь Викентий Воробьёв, которого она с детства боготворила, ныне сохранял полнейшую невозмутимость. На Сашу он даже не взглянул, куда больше его волновало присутствие г-на Усольцева, нежданного, незваного и уж точно нежеланного гостя. Тот, почувствовав на себе взгляд Воробьёва, уточнил: – Все в сборе? Стало быть, можно начинать? – Давно пора, а вы всё тянете! – проворчала тётя Клава. – Никаких нервов с вами нет! Поседеть можно от волнения! Учитывая то, что поседела тётя Клава лет эдак с десять назад, слова её прозвучали как шутка и слегка разрядили обстановку. Петраков, по крайней мере, в драку на чиновника больше не собирался, да и Викентий Иннокентьевич позволил себе улыбнуться мимолётом. Хотя он-то одним из первых рисковал поседеть, руки у него подрагивали, и он заметно нервничал, заранее предчувствуя беду. И она не заставила себя долго ждать. – Что ж, в таком случае, позвольте сделать небольшое объявление, касающееся каждого из вас. Вам это вряд ли известно, но я был душеприказчиком, адвокатом, а также правой рукой покойной графини Никифоровой, Марьи Станиславовны, и ныне присутствую здесь, дабы огласить её последнюю волю! – Так она и впрямь была графиней! – вырвалось у Веры, кажется, слишком громко. – А мы-то думали, это всего лишь старческий бред! – Вера, помолчи! – прикрикнул на неё Викентий Иннокентьевич, но Усольцев на бестактность молодой медсестры внимания не обратил и, усмехнувшись, достал из своего портфеля какой-то документ, который с улыбкой продемонстрировал всем собравшимся. – Незадолго до своей смерти Марья Станиславовна попросила меня обналичить все её банковские счета, чтобы сделать некую покупку, которая, признаться, показалась мне странной. Поначалу я решил, что это, как вы, милая барышня, изволили выразиться – не более, чем старческий бред, но Марья Станиславовна до последней минуты своей жизни сохраняла трезвый рассудок, вот в чём дело! Она объяснила мне свои мотивы, и я, разумеется, согласился с ней. Не думаю, что у меня было право препятствовать в её последней воле… Дело в том, – Усольецев перевёл дух и промокнул платком вспотевший лоб. – Дело в том, уважаемые господа, что Марья Станиславовна выкупила Басманную больницу у городских властей. Выкупила в частное пользование и после своей смерти завещала некой Александре Ивановне Тихоновой, стало быть, вам? Саша вопросительного взгляда душеприказчика и не увидела вовсе из-за беспросветной пелены слёз. Ей казалось, что она больше не заплачет, но Марья Станиславовна сумела её удивить. – Поздравляю, милая девушка! – с улыбкой сказал Усольцев. – Отныне вы – хозяйка всего этого заведения, и вольны распоряжаться здесь, как вам вздумается! Разъярённый, полный бессильного отчаяния возглас Викентия Воробьёва Саша тоже не услышала. Не выдержав, она разрыдалась в голос, а Марина поспешно обняла её и прижала к своей груди. Остальные в полнейшем недоумении переговаривались между собой, обсуждая неожиданную смену командования, но настрой у персонала был положительный. Особенно радовались усмехающийся в усы Сидоренко и Вера, времени от времени повторяющая: "Ай да Марья Станиславовна, ай да пронырливая старая карга!" – Этого не может быть! – продолжал возмущаться Викентий Иннокентьевич и в отчаянии своём дошёл до того, что подбежал к душеприказчику и схватил его за грудки. – Она не могла этого сделать! Не могла! Больница принадлежит государству, чёрт подери, она не могла выкупить её для себя! Плечистый и высокий Семён Петраков оттащил разбушевавшегося Воробьёва от брыкающегося Усольцева и проревел у него над ухом: – Викентий Иннокентьевич, немедленно успокойтесь! Да с таким вызовом, что Воробьёв сразу понял – увы, его больше не воспринимают всерьёз. Кончились времена его славного правления, а всё из-за кого?! Из-за какой-то полоумной старухи?! – Это было не так-то просто, – с запозданием отозвался душеприказчик, отвечая на вопрос Воробьёва. – Но у покойного супруга Марьи Станиславовны имелись связи в самых неожиданных кругах. Ей пошли навстречу, но только в порядке исключения и, разумеется, не бесплатно! В эту покупку пришлось вложить немалую сумму и почти столько же на, хм, некие подношения в соответствующие инстанции… – Взятки! Мзда! Называйте вещи своими именами, чёрт возьми! – кричал Воробьёв. – Она их всех подкупила, старая ведьма! – Викентий Иннокентьевич, я бы на вашем месте повежливее отзывалась о даме, да ещё и покойной… – проворчала тётя Клава, но даже в этом вполне справедливом упрёке Воробьёву снова почудилось неуважение к нему лично. – А вы вообще кто такая?! С какой стати мною командуете?! Вы всего лишь ключница, чёрт бы вас побрал! – Викентий, замолчи, – резко осадила его Марина. А затем, чуть отстранив Сашу от себя, заглянула в её заплаканные глаза и попробовала улыбнуться. Саша вяло улыбнулась в ответ, но у неё не то чтобы получилось, и тогда за дело взялся Сидоренко, в своей обычной, чуть грубоватой манере: – Саня! А ну кончай разводить мокроту! Вытирай слёзы, слышишь меня?! Радоваться надо, а она ревёт, бестолочь! Ох, Саня-Санечка, была бы ты парнем – не ревела бы белугой! Цены бы тебе тогда не было! Саша доброму совету вняла и слёзы действительно вытерла. Правда, мельком взглянув на платок со знакомым до боли золотистым вензелем Волконских, едва ли не разрыдалась снова, но под насмешливым взглядом Ипполита Сидоренко сдержала себя и улыбнулась ему уже немного повеселее, чем улыбалась Воробьёвой пару мгновений назад. – Ну что ж, – произнёс Сидоренко, оглядев тяжёлым взглядом своих коллег. – Не знаю, как вам, а мне новая кандидатура нравится! Лучше, пожалуй, и не придумать – разве что меня самого? (Тут все категорично покачали головами, а Сидоренко изобразил лёгкое расстройство по этому поводу) Ладно-ладно, предатели, не очень-то и хотелось! Что ж, Санька, поздравляю! Жаль, конечно, что девка командовать будет, а не мужик, но уж лучше ты, чем этот очкастый упырь! – Что?! – взревел Викентий Иннокентьевич, задетый за живое. Он, конечно, знал, что за глаза его в больнице называют именно так (спасибо той же Никифоровой!), но чтобы посметь высказать такое ему в лицо… это случилось впервые. И это был полный крах. – Надеюсь, ты его первым делом отсюда выкинешь? – продолжил глумиться Сидоренко. – Или, нет, не так! Я заберу его к себе, ассистентом! Викентий! Как смотришь на то, чтобы сменить квалификацию и поработать немного с покойными? Как ты там говорил, когда отправлял ко мне бедную девчонку? Чтобы развивать способности во всех областях? Так это милости просим, я тебя всегда жду! На его шутку рассмеялись все, даже Марина позволила себе короткую улыбку. А Сидоренко, похлопав Сашу по плечу, сказал тихонько: – Поздравляю, девочка! Это победа! – и склонившись совсем уж к её уху, прошептал: – Приходи ко мне в подвал, когда всё закончится! Это дело надо обязательно отметить, у меня для такого случая припасён чудесный коньяк! Саша улыбнулась ему и кивнула, и тогда Сидоренко ушёл, не забыв демонстративно поклониться в пол своему бывшему начальнику, Викентию Воробьёву. А Вера, следующая на очереди с поздравлениями, бросилась к Сашеньке на шею и расцеловала её в обе щёки. – Милая, милая моя, как же это здорово, ты снова останешься с нами! Саша! Это тебе в награду за твою доброту, несомненно! Недаром говорят: всё возвращается, и добро, и зло, да не просто так, а в троекратном размере! Саша, как же я за тебя рада! – улучив момент, Вера взяла Александру за руку украдкой и вложила какую-то бумагу в её ладонь, и прошептала: – Это тебе от Никифоровой. Она попросила передать в день, когда я последний раз видела её живой. Велела не сразу, а "После визита господина Усольцева". Я подумала, что это очередной старческий бред, а, выходит, она знала, что делала? – Вера, милая, она с самого начала знала, что делала! – с неподдельной грустью ответила Сашенька, сжимая небольшой листочек в руке. Впрочем, когда к ней подошла Марина, Саша поспешила убрать записку в карман, чтобы не возникло лишних вопросов. – Что ж, мадемуазель Тихонова, – с иронией вспоминая слова своего мужа, произнесла Воробьёва. – Позвольте вас поздравить! – она грациозно поклонилась и сказала от всей души: – Счастлива работать под вашим началом. Если, конечно, вы дозволите мне остаться в стенах вашей больницы. Саша с тёплой улыбкой смотрела на неё, время от времени смахивая слёзы краешком белого платка, а потом заметила вдруг, как и все остальные, как по команде, склонились в почтительном поклоне. Все, кроме Викентия Воробьёва, который, пробормотав ругательство, оттолкнул со своего пути Семёна Петракова и пулей выскочил из кабинета, не забыв громко хлопнуть дверью напоследок. Красиво уходить он не умел, но не будем судить его строго. Душеприказчик Усольцев терпеливо ждал, когда стихнут последние поздравления, и ничем не выдавал своего присутствия, дабы не испортить момент. И лишь когда все разошлись, не считая Марины и тёти Клавы, он подошёл к Александре и сказал, что нужно оформить некоторые бумаги для того, чтобы окончательно вступить в свои права. Дальнейшее происходило как в тумане. Саша не помнила слов, не помнила этих бесконечных договоров, которые она подписывала, не слышала голосов Марины и Усольцева, эхом витавших над ней, не слышала противного скрипа ручки по бумаге, когда она выводила свою фамилию – всё смешалось в один раздражающий гул, который стих, лишь когда она вышла на больничное крыльцо и осталась наедине с собой. Она закурила, с удовлетворением заметив, что пальцы больше не дрожат, и лишь тогда, убедившись, что её никто не потревожит, достала из кармана записку. Послание оказалось совсем коротким, но очень трогательным, как раз в духе покойной Марьи Станиславовны: "Надеюсь, этот подарок тебя хоть немного порадует и отвлечёт от твоей любовной хандры. Забудь его, девочка моя, а если будет трудно – помолись. Помнишь, как учила тебя твоя юная подруга Марья Станиславовна? Молись и веруй, девочка. Молись и веруй!"