Если позволите, немного истории: начиная с пятнадцатого, а некоторые источники утверждали, что и с четырнадцатого века нашим маленьким городком (тогда ещё рыбацкой деревней на побережье) и всеми окрестными землями целиком и полностью владели Волконские, старый княжеский род, славящийся своей беспощадностью к врагам и щедростью к верноподданным. При Иване Грозном и до самой отмены крепостничества в Большом доме творились настоящие ужасы, но у Волконских в округе была абсолютная власть, их беспределу никто не смел перечить. Что касается Авдеевых, дорогих соседей не менее знатного рода – те прославились гораздо позже, при Екатерине, когда предок Сергея Константиновича разбогател на рыбном промысле и построил с разрешения предка Волконских большую усадьбу на их земле.

Году эдак в 1770-м предок Авдеева получил дворянский титул, что отнюдь не улучшило соседских отношений с князьями Волконскими, привыкшими быть единственными хозяевами на этом берегу реки.

Историю эту все прекрасно знали и не забыли даже спустя столько лет, в результате чего Волконские, славящиеся своей заносчивостью и гордостью, всегда с лёгким пренебрежением относились к простецким Авдеевым, которым титул и богатство досталось за тяжёлые труды, а не по праву рождения. И эти две семьи всегда друг друга недолюбливали.

Когда человечество уже вступило в прогрессивное новое столетие, предрассудки практически перестали иметь значение. Старая вражда не мешала им время от времени приглашать друг друга в гости, но Алексей, тем не менее, до сих пор не упускал ни единого случая указать Константину Григорьевичу на его место. Мягкий и добродушный Авдеев молчал, а вот Софья Владимировна, имея горячий нрав, хмурила точёные брови и отвечала Волконскому не менее остро. А он того и добивался, бессовестно заявляя, что в гневе графиня Авдеева делается ещё краше.

У Мишеля порой возникал соблазн спросить – а правда ли, что у дядюшки, никогда не блиставшего нравственностью, был роман с Софьей Владимировной? Но он всякий раз приходил к выводу, что не хочет знать ответ.

До сей поры от откровенной вражды их сдерживало лишь благоразумие Константина Григорьевича, который прекрасно понимал, что Волконских лучше не гневить, да учтивость Софьи Владимировны, которая ставила этикет превыше всего и ненавидела ссориться.

Так что, можно сказать, Мишель с Сергеем не любили друг друга просто потому, что так повелось изначально между их отцами ещё до их рождения, а прежде – между отцами их отцов.

Но это всё до определённого момента, ибо с недавнего времени у Мишеля к Авдееву появилась самая настоящая неприязнь, потихоньку сменяющаяся лютой и страшной ненавистью. Но, наверное, если кто и мог спасти бедного Ивана Кирилловича в тот момент, то это он, Сергей.

Бог его знает, сколько он там стоял и что успел увидеть, но судя по бледному лицу, пропустил совсем немного. И явно догадался, чем вызвана такая бурная ссора, потому его вопрос: «Что здесь происходит?» показался Мишелю в высшей степени лицемерным.

– Свидетели, – сказал он, остановившись в двух шагах от отца, который ещё дальше заполз под стол и смотрел теперь на Сергея Константиновича, как на спасительную соломинку. – Знаешь, Авдеев, что делают со свидетелями? Мне вот они сейчас совершенно ни к чему!

– Мишель, опомнись! Ты… Господи, да как бы там ни было, неужели нельзя уладить всё миром?! – быстро, но уверенно заговорил дипломатичный молодой граф. Фёдор смотрел на него с надеждой, как и Иван Кириллович, и Авдеев, почувствовав прилив уверенности, продолжил: – Ты ведёшь себя недостойно дворянина! И вообще, это дикость! Уж не знаю, что с тобой сделал этот год в окопах, но, похоже, он превратил тебя в настоящее чудовище, раз ты не пожалел собственного отца, чтобы…

– Авдеев, лучше заткнись, пока я не вспомнил, кто познакомил моего обожаемого батюшку с его будущей женой, госпожой учительницей, – посоветовал Мишель, чей пыл начал понемногу остывать в присутствии этого человека. Одно дело Георгий с Петькой да Фёдор – какие-никакие, но свои. А графа Авдеева вмешивать в семейные дела, наверное, и впрямь не стоило.

– Но… – вся уверенность Серёжи, почерпнутая из молящих о помощи взглядов дворецкого и Ивана Кирилловича, вдруг куда-то разом улетучилась, разбившись о тяжёлый, холодный взгляд Мишеля Волконского. – Но я же ни в коем случае не думал, что… Господи, я хотел как лучше! Я всего лишь хотел помочь!

– Помог? – полюбопытствовал Мишель, обернувшись на съежившегося под столом отца. Тот выглядел жалко, зажимал рукой сломанный нос и смотрел затравленно. Мишель поморщился, осознав, наконец, что он перешёл границы. А впрочем, он не жалел.

А если и жалел, то только о том, что Сергея нельзя точно так же… Руки чесались свернуть ему шею за ту услугу, что тот оказал им всем, найдя Катерине молодую и хорошенькую учительницу музыки.

– Но я же… – в очередной раз попытался оправдаться Сергей, но его речей слушать никто не стал. Мишель жестом велел Авдееву замолчать и вышел из гостиной, не забыв напоследок хлопнуть дверью так, что зазвенели стёкла на всём первом этаже.

Бедняга Авдеев проводил его взглядом, понуро вздохнул и, качая головой, направился помогать Ивану Кирилловичу. Выглядел тот, мягко говоря, не очень.

– Я пришёл выразить соболезнования, – бормотал молодой граф, подавая министру руку, ибо без посторонней помощи Гордееву оказалось сложновато подняться. – А тут такое… как с цепи сорвался, в самом деле! Совсем бешеный стал…

– Ничего, Серёжа, ничего. Хорошо, что вы пришли! – приговаривал министр, ни в каких соболезнованиях не нуждавшийся, но, тем не менее, появлению соседа обрадовавшийся как манне небесной. Неужели сын и впрямь убил бы его, если бы не этот добродушный мальчик, явившийся так вовремя?

А что, с него станется! Поди, не раз уже убивал на этой своей войне, думал Иван Кириллович, вытирая с лица кровь платком, который Сергей любезно ему протянул. Да уж, не так себе он представлял встречу с сыном после столь длительной разлуки!

Впрочем, и Мишель представлял её иначе. И если б в день отъезда он знал, что видит мать в последний раз… Если б только мог он всё вернуть, если б только мог хоть что-то исправить! В немом бессилии он сжимал и разжимал кулаки, глядя рассредоточенным взглядом на пустующее сиденье кареты, где обычно ездила Юлия Николаевна. Она всегда садилась спиной к движению, клала руку на обитый бархатом подлокотник и смотрела в окно. Всегда спокойная, задумчивая и такая красивая…

И её больше не было. И не было, скорее всего, из-за этого человека, которого Мишель категорически не хотел называть своим отцом, пускай и в мыслях. Это он убил её. Даже если это и впрямь было самоубийством, в чём Мишель теперь уже сомневался, всё равно в этом была исключительно его вина. Дорогого батюшки Ивана Кирилловича, неблагодарного ублюдка!

Жениться он надумал, чёрт возьми! Мишель едва ли мог скрыть своё негодование и ярость, просыпающуюся в душе от этой мысли. Возникало желание приказать кучеру развернуть лошадей и вернуться, чтобы придушить мерзавца, невзирая на присутствие Авдеева. В конце концов, Авдеева тоже можно придушить, чтоб неповадно было впредь заниматься сводничеством!

В чём-то, однако, Сергей был прав. Эта война сделала Мишеля жестоким и, похоже, заставила потерять человеческий облик. Не так нужно было действовать, понял он, когда карета уже подъезжала к Москве. О, нет, не так!

Нужно вернуться назад в усадьбу.

Вот только желательно сделать это так, чтобы не наткнуться на «дорогого отца», а иначе он опять не совладает со своим гневом и история повторится. Потихоньку приходя в себя, Мишель попытался рассуждать трезво и кое-что у него получилось.

Для начала он распорядился вывезти все его вещи из отцовской квартиры на Остоженке, куда со дня на день переедет гордеевская будущая жена со своим выводком – Мишель уже пообещал себе, что ни на секунду не останется под одной крышей с этими людьми. Катерина давно жила под опекой бабушки-княгини, ей не о чем было волноваться, а вот он, уезжая на войну, как-то не задумался о том, что по возвращении придётся заниматься вещами столь нелепыми, как переезд из отчего дома. И хорошо, что нашлось, куда съехать: у него оставалась квартира в элитном доме на Садовой, прощальный подарок от Алексея, перед тем, как тот окончательно перебрался в Петербург. Квартира была просторная и большая, и Алексей Николаевич, в бытность свою двадцатилетним юношей, занимался тем, что водил туда сговорчивых барышень втайне от матери-генеральши. Впрочем, Мишель после его отъезда занимался тем же самым, но вот теперь шестикомнатным апартаментам в центре Москвы нашлось более достойное применение. И пока слуги приводили его новое жильё в божеский вид, отчищая от годовалого слоя пыли, Мишель занимался поисками. Нужен ему был не кто иной, как генерал-майор Дружинин, заправляющий некоторой частью московской полиции и имеющий обширные связи при царском дворе, а также являющийся крёстным Мишеля и Катерины.