«Мне двадцать пять лет, – говорил себе Антон, глядя на своё отражение в зеркальном серванте, поверх закупоренных бутылок. – Двадцать пять лет, и я один из самых богатых наследников в Москве! И почему-то я несчастен. Правильно говорят – не всё купишь за деньги… Чёрт возьми, как же погано!»

Он плеснул ещё немного в бокал и собирался усесться в отцовское кресло, когда услышал прерывистый стук в дверь. Гостей Антон никак не ждал, батюшка уехал ещё со вчерашнего вечера в столицу и вернуться обещал не раньше третьего дня. Показалось?

Однако стук повторился. Голицын, передумав нежиться в кресле, направился к дверям, так и не выпустив, однако, бокала из руки. Звякнула дверная цепочка, щёлкнул замок, и незваный гость предстал перед ним во всей красе, оказавшись не кем иным, как той самой Митрофановой. Предметом его грёз и мыслей вот уже столько лет…

– Ксюша? – в горле отчего-то пересохло, и Антон с недоумением уставился на заплаканную Митрофанову, сиротливо стоявшую на пороге.

– К тебе можно? – хрипло спросила она.

– Бог мой, что случилось? – ахнул Голицын, разумеется, поспешно посторонившись, чтобы она смогла войти.

– Ты один? – Это вместо ответа.

– Я один, Ксюша, отца до завтра не будет, не волнуйся, проходи. Но что произошло, прошу тебя, скажи мне?

Опять она не ответила и, ткнувшись ему в грудь, разрыдалась. Тут, признаться, Голицын несколько опешил. Он ведь был с нею в те дни, когда умирала её мать – ни слезинки, ни единой слезинки железная Ксения тогда не проронила! А сейчас рыдала так горько, словно рухнула в одночасье вся её жизнь.

Поставив свой бокал на комод, Антон поспешил обнять её за плечи и, поцеловав в макушку, прошептал:

– Ксюша, Ксюша, ну что ты, маленькая моя? Что такое приключилось, голубушка, ангелочек мой?

– Волконский! – простонала Ксения в перерывах между рыданиями. – Он бросил меня, Антон!

Малодушно, мелочно и некрасиво, но какое облегчение испытал Антон, услышав эти слова! Едва ли не рассмеялся в голос, что наверняка настроило бы рыдающую Митрофанову против него до конца дней. Благо, свою радость ему удалось поумерить. Но улыбнуться поверх её головы никто не мешал, что Голицын и проделал с невероятным удовольствием.

– Ксюша, Ксюша, ну будет тебе! – произнёс он ласково, искренне стараясь убрать это глупое счастье из своего голоса. – Этот циничный мерзавец всё равно тебя не заслуживал!

– Что…? – задыхаясь, переспросила Ксения, подняв голову. – Да как ты можешь, Антон?! Я любила его! Я собиралась за него замуж! А он! Попользовался мною, точно шлюхой, и бросил, променяв на другую! Боже, как я его ненавижу!

– Ксюша, Ксюша, успокойся, прошу тебя! – тихо произнёс Антон и вновь прижал её к себе, обнимая за плечи, гладя по спине. Не мог он видеть, как ей плохо! Тогда ему самому становилось плохо, и вовсе не хотелось жить! А её слёзы… Волконского следовало бы убить за одно то, что он заставил её плакать! Бесчувственный, бессердечный мерзавец!

– Что мне делать, Антон? – еле слышно спросила Ксения. Она закрыла глаза, слёзы бежали по бледным щекам из-под сомкнутых ресниц, такие горячие, они падали на рубашку Голицына, оставляя влажные следы. – Я не знаю, как мне дальше жить! У меня ведь совсем нет друзей, кроме тебя, мне даже и пожаловаться-то некому! А эти так называемые «подруги»! О, как я ненавижу их всех! Представляю, как они будут радоваться моему позору! Наверное, – она облизнула губы и, подняв мокрые ресницы, посмотрела на Антона с надеждой, – наверное, мне стоит уехать назад в Петербург? Как думаешь? Там, может, надо мною не так будут смеяться?

– Ксюша, Ксюша, ну что ты, милая! Не надо никуда уезжать! – Антон ласково улыбнулся ей и ещё крепче прижал к себе. – Никто не будет над тобой смеяться! А Волконский… хочешь, я поговорю с ним?

– О, боже, нет! – простонала Ксения. – Разговор получится коротким, он изобьёт тебя до полусмерти, вот и всё! Он же совершенно неуправляемый! Господи, я ненавижу его! – в который раз повторила она.

– Ксюша, Ксюша, пожалуйста, не нужно этих слов! Он тебя недостоин, он даже мизинчика твоего недостоин, а ты так убиваешься из-за него! – а вот здесь, кажется, сыграла роль предыдущая бутылка виски. Или, может быть, старые-старые чувства, до сих пор тщательно скрываемые, вдруг вырвались наружу, когда Антон впервые в жизни увидел её в таком отчаянии. И не смог удержаться. Отстранившись от неё, он с жестокой усмешкой сказал: – Волконский понятия не имел, от чего отказался! Да как же ты не понимала, глупая Ксюша, что он и не любил тебя совсем, ни единой минуты! А вот я люблю! Люблю уже десять лет и ничего не могу с собой поделать! А ты даже не смотришь в мою сторону, делаешь вид, что не замечаешь меня!

Митрофанова слушала его с раскрытым ртом, начисто позабыв о том, что это неэстетично, и о своих слёзах тоже позабыв. Антон нервно усмехнулся, наблюдая за её изумлением. Не знала, в самом деле не знала! И не догадывалась столько лет! Считала его своим другом, не больше, чем просто другом! Хорошо же у него получилось скрывать свои эмоции!

– Антоша, ты что, пьян? – еле слышно спросила она, всё ещё не принимая его слова на веру. Голицына такая реакция лишь позабавила, он давно научился не обижаться на свою любимую Ксюшу.

– Пьян, – не стал спорить он. – Я действительно пьян. Пьян от своей любви, которая тебе никогда не была нужна! Но я не в обиде, Ксюша. Мне достаточно и того, что у меня есть редкая возможность видеть тебя, любоваться твоей красотой и быть уверенным, что ты ни в чём не нуждаешься!

Ксения Андреевна, наша стойкая, уверенная в себе Ксения, вдруг почувствовала себя на удивление слабой и беспомощной. А ещё считала себя королевой сердец, думала, что знает толк в мужчинах, гордилась этим! А самого главного, того, что добрые десять лет был под носом, и не заметила, не разгадала… Глупая, это он правильно сказал, до чего глупая!

И ведь он любил её всё это время, Ксения только теперь поняла. С каждой своей бедой она исправно бежала к Голицыну – и до Мишеля, и после – и добродушный Антон всегда находил слова, чтобы её утешить, а то и выручал куда более серьёзными поступками. Года четыре назад, например, он подрался из-за неё с одним купчишкой… Здорово ему тогда досталось, а она-то, бессердечная, не оценила, оставила его одного, а сама прыгнула в карету к брату Эллы Караваевой и укатила с ним в номера! А на следующее утро как ни в чём не бывало встретилась с Антоном на обеде у общих знакомых и старательно делала вид, что не знает, отчего это у него разбита губа и сломан нос…

– Господи, какая же я дура! – прошептала она, широко раскрытыми глазами глядя на Голицына. В душе у неё все перевернулось в тот момент, а предыдущая жизнь вдруг показалась какой-то бессмысленной, бестолковой… И разом перестала иметь значение.

Мишель Волконский, её бывший жених, по которому она ещё пару минут назад лила горькие слёзы, вдруг отошёл на второй план, затерялся где-то среди обрывков лихорадочных мыслей.

Антон… Антон… как она могла не замечать его столько времени?!

– Ты всё равно самая лучшая, Ксюша! – сказал он ей, растерянно улыбнувшись и глянув исподлобья. Всегда он так смотрел, как преданный пёс, готовый по её приказу на всё, что угодно. – И я всё равно буду любить тебя до конца жизни. А хочешь, выходи за меня замуж, а? Ну его, этого Волконского, ну зачем он тебе? Давай поженимся! Я ведь тоже князь, тоже знатного рода, и денег у меня не меньше, чем у твоего Михаила. Выходи, Ксюша, а?

А ей-то казалось, что больше удивить её Голицын не сможет! Поспешно смахнув слёзы кончиками пальцев, Ксения вновь принялась вглядываться в черты его лица, такие знакомые, такие родные… Лучший друг… столько лет при ней… и никогда, ни единым намёком не показал, ни единым словом не выдал себя! А сейчас…

Колебания её Антон воспринял по-своему. Усмехнулся невесело, склонил голову на плечо.

– Глупая, моя глупая Ксюша! Ты, верно, подумала, что я тоже хочу тобой пользоваться, как и все? Я люблю тебя, дурочка! А руку и сердце тебе предлагаю вполне искренне, вовсе не ради того, о чём ты подумала. Объявим о помолвке и скажем, что это ты бросила Волконского, а не он тебя! Это избавит тебя от позора, которого ты так боишься. А я… тебе вовсе не обязательно ложиться со мной в постель, Ксюша. Живи одна, если хочешь. Хочешь, я куплю тебе дом? Я буду платить тебе содержание – столько, сколько ты скажешь. Ты просто иногда, хоть иногда, приходи ко мне, чтобы я мог на тебя любоваться! Большего мне не нужно, Ксюша, поверь!