И что её ждёт? Аня Исаева росла у Ивана Фетисовича на глазах – наглядный пример того, во что превратится Александра к двадцати семи годам. А с Алёной… может, у неё и есть шанс? У Алёны хватит изворотливости, хитрости и чего там ещё – чтобы выдать её замуж за хорошего человека, и тогда, быть может, Саше не придётся по стольку работать, бедняжке. Да и на Воробьёва оставить Александру не страшно – он ведь его лучший и теперь уже единственный друг, он не даст его дочери пропасть, если та не послушает мать, когда Алёна запретит ей работать в больнице… По крайней мере, у Саши будет надёжная опора, если его не станет.

Они вдвоём и провожали Ивана Фетисовича – только он и она, лучший друг и любимая дочка. Алёна, конечно, не пришла, и сына не пустила, хотя Иван Фетисович очень просил прислать Сеню попрощаться. Но, видите ли, у них на этот день была запланирована прогулка – надо думать, вместе с её новым покровителем, господином Гордеевым, и перенести эту прогулку никак невозможно, так что, «Ваня, извини».

А впрочем, к лучшему, что он не пришёл, думал Иван Фетисович, обнимая дочь в последний раз. Это Саша всегда была твёрдой и сильной духом, а Арсений расчувствовался бы и, не дай Бог, стал бы плакать… Иван Фетисович поймал себя на мысли, что до сих пор думает о нём как о ребёнке, а ведь сейчас ему четырнадцать! Он большой мальчик, почти мужчина, а Сашенька его и подавно совсем взрослая. Он так и сказал ей напоследок:

– Надо же, какая взрослая ты стала! Я только сейчас это заметил. Викентий, дружище, береги мою дочурку как зеницу ока! Чтоб когда я вернусь, в целости и сохранности мне её передал, договорились? – они с Воробьёвым обнялись, и тот пообещал, что сохранит и в обиду не даст, тем более без Александры больница рухнет в одночасье, ведь на её хрупких плечах там всё и держалось – так они всегда шутили между собой.

Саша улыбалась сквозь слёзы, слушая их, а сама смотрела на отца – так, как будто они прощались в последний раз. Так, как будто она уже и не чаяла увидеть его больше. И потом, вновь обняв его, прошептала срывающим голосом:

– Папа, не бросай меня… я же тебя тогда не бросила…

Воспитанная в духе своего времени, Саша понимала, что необходимо с должным смирением отнестись к случившемуся, но собственное неприятие войны мешало ей сделать это. Да и отца она слишком любила и не желала отпускать, и всеобщий дух патриотизма, коим дышала вся империя, и в частности их городок, ни в коей мере не менял её убеждений. В особенности теперь, когда она провожала его в этот долгий и опасный путь, откуда, может так статься, возврата уже и не будет.

– Сашенька…

– Поклянись, что вернёшься, папа. Поклянись! – прошептала она, сжав его руки.

– Конечно, милая, – он поцеловал её в лоб, едва сдерживаясь, чтобы не заплакать вместе с ней. Но Александра вдруг успокоилась, как будто эти его слова и впрямь могли что-то значить против пули или гранаты, и кивнула ему. Иван Фетисович видел, как она мучается, и прекрасно понимал, каких трудов ей стоит держаться, и в душе не переставал гордиться ей.

И потом ещё долго смотрел, когда поезд медленно увозил его от родного города, смотрел на их силуэты. Они стояли с Воробьёвым, обнявшись, старина Викентий махал ему рукой, с зажатой в ней кепкой, а Саша просто неотрывно смотрела вслед, ловя каждое движение, словно стараясь побольше запомнить.

А потом она подняла руку и перекрестила его. И прошептала что-то, он не слышал, но по движению губ понял: «Я люблю тебя, папа».

Я тоже тебя люблю, милая, подумал Иван Фетисович. И надеюсь, что у тебя всё будет хорошо! Алёна, какой бы продажной и мелочной она ни была, дочь свою всё же любила. Да и Авдеев её не бросит, он хоть и молод, но всё же парень ответственный и надёжный. Хотелось бы верить. Не говоря уж о Воробьёве, который всегда был Александре нечто вроде родного дядюшки – этот-то тем более не даст пропасть! Так что, самое драгоценное сокровище Ивана Фетисовича осталось в надёжных руках, дожидаться его возвращения, если ему когда-нибудь суждено будет вернуться…

Но кто ж знал, что всё так выйдет!

Нет, конечно, изначально всё шло как раз по его сценарию – всё, как Иван Фетисович и предполагал: сначала Алёна настояла на переезде Александры из их с отцом домика обратно к ней, хотя та уверяла, что в состоянии жить одна и платить аренду. Жалованья её хватало, а отец уже уплатил за полгода вперёд, но Алёна была непреклонна. И, вообще-то, она была права: девице негоже жить одной, тем более при живой матери, имеющей большой дом на той же улице. Правда, Алёна куда больше переживала, что к Саше начнёт захаживать Авдеев, пользуясь отсутствием отца, но слишком дурно она думала о Сергее и о его трепетной любви.

Александра как-то в сердцах сказала ей, чтоб не судила по себе, но Алёна в этот раз не обиделась, а, наоборот, успокоилась. Чем чище будут их с Авдеевым отношения, тем выше вероятность выдать её впоследствии замуж за какого-нибудь достойного молодого человека. Как и Иван Фетисович, Алёна не слишком верила, что Сергей однажды женится на Александре. Хотел бы жениться – уже давно сделал бы предложение, именно так думала Алёна. Парню двадцать один, а он всё медлит! Чего, спрашивается, ждёт? Ясное дело, чего. Влюбить в себя девушку, очаровать, соблазнить, а там и жениться не обязательно. Радовало то, что Александра была крепким орешком и на сладкие речи никогда не велась – то есть, это Алёна так думала, а что там на самом деле между ними было или не было, наверняка она знать не могла. Но, спасибо, что Саша не стала настаивать на отцовской каморке у больницы и согласилась переехать назад – так Алёне было гораздо спокойнее.

Однако переездом их перемирие и закончилось. И началась война, ещё одна война, на этот раз уже между матерью и дочерью, каждая из которых могла бы выиграть приз за звание самого упрямого человека планеты. Александра заявила, что не собирается уходить из больницы, мотивировав это тем, что «Когда твой министр тебя бросит, должен же кто-то нас содержать!», за что едва не получила по голове хрустальной вазой, которую Алёна бросила в неё в сердцах. Бедняге Арсению не посчастливилось присутствовать при семейной ссоре, и он сидел, зажмурившись и зажав уши, пока две злобные фурии – мать и сестра – метали молнии, кричали и били посуду.

– Подумала бы о сыне, в конце концов! – не унималась Александра. – Это сейчас у тебя есть деньги, а когда мы останемся на мели – что с ним будет? Кто будет оплачивать ему образование?! Или ты опять скажешь, что оно не нужно?! Так давай, почему нет, через пару лет пусть идёт за отцом, на фронт! Тогда тебе не придётся тратить лишние деньги на его содержание, и ты сможешь купить себе ещё одно платье или пудреницу!

– Замолчи, неблагодарное создание! Я думаю только о вас, а вы этого совершенно не цените! Особенно ты! Это чудовище окончательно испортило тебя, убило в тебе всяческое уважение ко мне!

– Не смей так говорить об отце! Он был в тысячу раз лучше, чем ты! Он… – Александра замолчала, испугавшись тому, как это с её уст сорвалось это самое «был», в прошедшем времени, как будто отца уже не было в живых. Она писала ему письма каждый день, а в ответ не пришло ни одного, но Воробьёв утешал её, что почта в военное время работает из рук вон плохо, и нужно лишь немного подождать.

Совсем не ожидав такого от себя, Александра вдруг расплакалась. В бессилии упав на стул, стоявший у рояля рядом с дверью, она спрятала лицо в ладонях. Алёна тотчас же подлетела к дочери, упала перед ней на колени и взяла её за руки.

– Доченька, милая, прошу тебя, перестань… успокойся! – сбивчиво говорила она, мигом позабыв про свою ярость. – Он… он вернётся, я знаю! С такими, как он, никогда ничего не случается…

Слабое утешение, подумала Алёна и добавила:

– Если хочешь, можешь оставаться в этой чёртовой больнице, сколько твоей душе угодно! Но у меня одно условие: я хочу, чтобы ты ночевала дома каждый день. Пусть Викентий избавит тебя от ночных смен, я поговорю с ним, если будет нужно, – произнесла она примирительно. – Девушка должна спать по ночам, а иначе под глазами появятся тёмные круги, и ты состаришься раньше времени!