Серая осень, лист падал, кружился,

Маленький дом на опушке стоял,

А в окна светило ночное светило,

И в стеклах оконных свет тускло блистал.

«Мама, ты спишь, а тебя одевают

В новый, совсем незнакомый наряд;

Там люди чужие молитвы читают,

Там свечи восковые тускло горят.

Папа, скажи, почему мать не дышит,

Глазки закрыла, рука холодна;

И сколько ни плачу я, мама не слышит –

Видно, совсем разлюбила меня...»

«Брось, отойди, не терзай мою душу,

Каждое слово так мучит меня.

Нет нашей мамы, покинуло счастье,

Нет нашей мамы, она умерла.

А на кладбище, где ветер бушует,

Где люди кончают свой жизненный путь,

И там нашу маму зароют навеки,

Прощальную песню над ней запоют».

Ах, судьба! Какая ты злая!

Даже спроситься меня не смогла.

Маленький мальчик слезы роняет –

Детское сердце в кулак не сожмешь.

Но вырастут дети и станут большими,

Горе свое они водкой зальют.

Вспомнят про детство, про милую маму

И на кладбище цветов принесут.

По дорожке зимней, скучной

Лошадка бежит.

Мужичок в худой шубенке

На санях сидит.

Понукая лошаденку,

На нее кричал.

На санях его широких

Черный гроб стоял.

На лице его суровом

Грустная печаль:

Кто лежит во этом гробе,–

Видно, ему жаль.

Вот кладбище и часовня,

Там и Божий храм,

И жену свою, голубку,

Он оставил там.

Воспитай–ка, воскорми–ка

Семерых сирот,

Много горя с ними будет,

Много и забот.

Спишь ты, спишь, моя родная,

Спишь в земле сырой.

Я пришел к тебе, родная,

С горем и тоской.

Я пришел к тебе, родная,

Чтоб тебе сказать,

Что теперь уже вторая

У меня есть мать.

Что твой муж, что твой любимый,

Мой отец родной,

Твоему бедняжке–сыну

Стал совсем чужой.

«Много, много встретишь горя,

Мой родимый сын,

Много вынесешь неволи,

Бед и нищеты».

И слова твои сбылися,

Все сбылись они.

Встань ты, встань, моя родная,

На меня взгляни.

С неба тучи, дождик льется,

Холодом знобит...

У твоей сырой могилки

Сын–бедняк стоит.

В старом, рваном зипунишке,

В ветхих сапогах

У твоей сырой могилки

Плачет сын бедняк.

Приюти меня, родная,

Здесь, в земле сырой,

Буду спать я, спать спокойно

Рядышком с тобой.

Пошла я в лес за малиной,

Малины я там не нашла;

Нашла я там крест и могилу,

Которая травой заросла.

Упала на эту могилу

И горько заплакала я:

«Мамаша, ты спишь и не слышишь,

Как дочка горюет твоя».

Мамаша ее услыхала:

«Не плачь ты, сиротка моя,

Возьмут тебя люди чужие,

И будешь ты жить, как своя».

«А кто мне головку причешет,

А кто мне косу заплетет,

А кто меня, таку молодую

К себе в дом и в жизнь приведет?»

Вы ройте, вы ройте могилу,

Вы ройте в зеленом саду,

Заройте меня, молодую,

Как маму зарыли мою.

Когда меня в могилу опускали,

То все отошли от ней прочь,

И только на небе светила

Луна в эту звездную ночь.

Встань, проклятая машина,

Дай хоть раз мне отдохнуть,

Дай хоть раз усталой грудью

Посвободнее вздохнуть.

Но не слушает машина,–

Знай стучит себе, стучит.

«Отдохнешь в сырой могиле»,–

Этот стук мне говорит.

Мучит, терзает головушку бедную

Грохот машинных колес;

Свет застилается в оченьках крупными

Каплями пота и слез.

Грохот машин, духота нестерпимая,

В воздухе клочья хлопка;

Маслом прогорклым воняет удушливо,

Да, жизнь ткача не легка!

Эх, да зачем же, зачем же вы льетеся,

Горькие слезы, из глаз?

Делу помеха – основа попортится –

Быть мне в ответе за вас!

Рученьки, ноженьки ноют, сердечные,

Спинушку ломит, бока...

Грохот машин, духота нестерпимая –

Да, жизнь ткача не легка!

В ТКАЦКОЙ

Смотрят холодные мертвые стены

В бледные лица ткачей.

Спряталось солнце, больше не смотрит,

И в корпусе стало темней.

Низко склонясь над своею основой,

В грохоте грозных машин,

Вытки, ткачиха, кусок матерьяла

Ровно в сто двадцать аршин.

Пусть, утомляя, мелькают приводы,

Но не навеять им сон.

Слышит ткачиха в них песню свободы,

И новый звенит это звон.