Я сижу за решеткой, за железной стеной,

Пред людьми я виновен, перед Богом я чист.

Предо мною икона и запретная зона,

А на вышке все тот же распроклятый чекист.

Это было весною, зеленеющим маем,

Когда тундра надела свой весенний наряд.

Мы бежали с тобою, уходя от погони,

Вдоль железной дороги Воркута – Ленинград.

Дождик капал на рыло и на дуло нагана,

Вохра нас окружила: «Руки кверху!» – кричат.

Но чека просчиталась, оборона прорвалась,

Кто на смерть смотрит смело, того пули щадят.

Мы теперь на свободе, мы ушли от погони,

Нас теперь не догонит автомата заряд;

Мы теперь на свободе, о которой мечтали,

О которой так много в лагерях говорят...

СЕРЕЖА

Я по тебе соскучилась, Сережа.

Истосковалась по тебе, сыночек мой.

Ты пишешь мне, что ты тоскуешь тоже

И в сентябре воротишься домой.

Ты пишешь мне, что ты по горло занят

И лагерь выглядит пустынным и глухим,

А вот у нас на родине, в Рязани,

Вишневый сад расцвел, как белый дым.

И вот уж скоро выгонят скотину,

Зазеленеет в поле сочная трава...

А под окном кудрявую рябину

Отец срубил по пьянке на дрова.

По бугоркам, по низким косогорам

Плывет, качаясь, словно пьяная, луна.

По вечерам поют тальянки хором,

А по тебе скучает не одна.

У молодой чернявенькой цыганки

По вечерам они гадают о тебе,

А за рекой веселый звук тальянки

Поет о горькой девичьей судьбе.

Здравствуй, мать, прими привет от сына,

Пишет тебе сын издалека.

Я жив, но жизнь моя разбита,

Одинока и нищенски горька.

Завезли меня в страну чужую,

С одинокой буйной головой,

И разбили жизнь мне молодую,

Разлучили нас, маменька, с тобой.

Пить, курить я рано научился,

Научился я рано воровать.

Пил, курил все ночи до рассвета,

Про тебя забыл, родная мать.

Знаю, мать, что ты меня жалеешь

И часами иногда дрожишь,

Но при чем же здесь я виноватый?–

Виноватая во всем блатная жизнь.

Если ты простишь мне, дорогая,

Брошу пить, курить и воровать,

Поступлю на фабрику работать,

Буду я копейку добывать.

Жаль одно, что брата я уж не увижу,

И сестренку крепко я люблю,

И тебе, моя родная мама,

На прощанье крепко руку жму.

Далеко, на севере далеком,

Может быть, себе приюта не найду,

Распрощаюся с родной страною,

И к тебе я, мать, больше не приду.

Мама! Милая мама!

Я тебя не ругаю,

Но зачем ты так рано, мама,

В ДВК отдала?

Мы сегодня с друзьями

В жизнь иную вступили,

И прошла незаметно

Золотая пора!

Нас там грубые дяди

Грубо брали за ворот

И учили ночами, мама,

Как полы натирать.

А еще месяцами, мама,

Не пускали за зону.

Все науки познали,

Как людей уважать.

Это было весною, мама,

Зеленеющим маем,

Трое нас, заключенных, мама,

Из–под стражи ушли.

На восьмом километре, мама,

Нас чекисты догнали,

Их, раздетых по пояс,

На расстрел повели...

Их поставили к стенке, мама,

Развернули спиною,

Грянул залп автоматов, мама,

И упали они.

И по трупам безмолвным, мама,

Как по тряпкам негодным,

Разрядив автоматы,

Все чекисты пошли.

Возвращаюсь домой я, мама,

Плачут сосны и ели,

Плачет маленький мальчик,

Что устал тебя ждать...

На крутом косогоре, мама,

Стоит крест деревянный,

Тихо девушка плачет,

Обнимая его.

Что творится по тюрьмам советским,

Трудно, граждане, вам рассказать,

Как приходится нам, малолеткам,

Со слезами свой срок отбывать.

Срок отбудешь и выйдешь на волю,

Ветер будет лохмотья трепать.

Чтобы быть по привычке одетым,

Ты по новой пойдешь воровать.

А в одном городишке портовом

Проживала семейка одна:

Родна мать да двое братишек,

Да отец проживал хулиган.

Хулигана–отца расстреляли,

Отравилась их родная мать.

Трудно жилось двум родным братишкам,

Старший брат – он пошел воровать.

Трудно жилося младшему брату–

Нужно было себя одевать,

Познакомился он с хулиганом

И пошел вместе с ним воровать.

Как–то раз собрались на крылечке,

Атаман на гитаре играл,

В этот миг подошел незнакомец,

Попросил на гитаре сыграть.

Заиграл атаман на гитаре

И в слезах про себя рассказал:

«Хулиганы мы все, хулиганы,

Хулиганом когда–то я был...

За советские деньги народа

Я по новой пошел воровать!»

И тут дрогнуло Колькино сердце,

Из–за пазухи вынул он нож.

Метко кинул его в незнакомца,

А тот тихо губами шептал:

«Ах ты, Колька, мой родный братишка,

Как же, как же меня не узнал?

Я твой родный старший братишка,

А теперь я ничей — и пропал».

И тут вздрогнуло Колькино сердце,

Из–за пазухи вынул наган:

«Братец, братец, я тоже с тобою!»

Грянул выстрел, и Колька упал.