По утрам Дао-цзин обычно два часа читала что-нибудь по теории. В этот день перед ней лежала «Детская болезнь «левизны». Вдруг с улицы донесся оклик:

— Лу здесь живет?

Дао-цзин выскочила во двор.

— Цзян Хуа! — вырвалось из ее груди.

Руки друзей сплелись в крепком рукопожатии.

— Письмо получил? Я тебя тогда напрасно прождала в парке.

Цзян Хуа был в поношенном суконном пальто. Его усталое лицо говорило о нелегкой жизни. Он потер руки и оглядел комнату:

— Трудно тебе?

— Ничего. Все в порядке. Только вот инструктора нет, а без него тяжеловато, — искренне сказала Дао-цзин.

Цзян Хуа улыбнулся:

— Ты поступила очень рискованно, написав письмо: я ведь давно там не живу. Хорошо, что письмо попало в руки нашего товарища, он и передал мне. Конечно, прошло много времени, и я не мог прийти туда, куда ты просила. Потом мне удалось установить, что ты живешь здесь. Ну, как дела? Вижу: нелегко. Плакала небось?

Поведение Цзян Хуа удивило Дао-цзин. Раньше он был серьезным и молчаливым, а теперь так и сыпал словами.

Дао-цзин начала рассказывать о своих делах в университете:

— Вот уже два месяца, как я здесь. Но никогда в жизни не было так трудно. Меня избили троцкисты, но это еще полбеды. Самое неприятное — Ван Сяо-янь. Ты знаешь, она была моей лучшей подругой, а сейчас стала злейшим врагом. Все мои трудности и неудачи в университете — из-за нее. Если бы я предвидела это раньше, то студенты не сочли бы меня шпионкой, а фашиствующие гоминдановские молодчики и троцкисты не преследовали бы. Что мне делать с ней? Я жду не дождусь, когда поступят указания, но вот уже месяц, а от вас ничего нет. Почему районный комитет партии не дает о себе знать? — резко взмахнув рукой, сердито спросила она.

Цзян Хуа слушал Дао-цзин, засунув от холода руки в рукава, и когда она закончила, прошелся по комнате.

— За последнее время произошли большие изменения. Именно поэтому с тобой нельзя было связаться. Тебе, наверное, известно, что в конце октября японцы вновь потребовали очистить от антияпонских элементов органы власти Бэйпина и Тяньцзиня, — Цзян Хуа перешел на шепот, внимательно глядя на Дао-цзин. — Отрадно, что Красная Армия закончила Великий поход и в октябре вышла на север Шэньси. Враги хвалятся, что разгромили и разогнали нас. Плохо только, что положение страны по-прежнему остается очень тяжелым. Японские захватчики протянули свои лапы к Северному Китаю. Инцидент в уезде Сянхэ случился именно в тот момент, когда начались крупные осенние маневры японских частей вдоль Тяньцзинь-Пукоуской и Бэйпин-Шэньянской железных дорог. Какие-то «крестьяне» захватили уездный город Сянхэ. Японцы тут же объявили, что эти «крестьяне» хотят «автономию». После этого началась кампания за «автономию» Северного Китая, за антикоммунистическую «автономию» восточной части провинции Хэбэй, а скоро, пожалуй, заговорят и о Хэбэе и Чахаре. Прикрываясь красивым словом «автономия», которым спекулируют предатели, японские войска наводнили Север Китая, скапливаются у Бэйпина и Тяньцзиня. Такова обстановка, Дао-цзин, — нахмурив густые брови, закончил Цзян Хуа.

Дао-цзин смотрела на Цзян Хуа и с печалью в сердце думала: «Сколько еще студентов захвачено помыслами об ученых степенях, сколько еще людей стремится только к личному благополучию!..» На память пришли беззаботная Ли Хуай-ин, упорствующая в своих ошибках Ван Сяо-янь. Дао-цзин присела на кровать и тяжко вздохнула.

— Цзян, скажи мне, какой смысл тратить столько сил и энергии на работу среди интеллигентов — студентов и учащихся? Ведь когда мы победим в вооруженной борьбе, когда рабочие и крестьяне свершат революцию, то все эти сюцаи и цзюйжэни, разумеется, тоже последуют за ними. Так зачем же сейчас…

Дао-цзин прочла усмешку в глазах Цзян Хуа и замолкла, обхватив голову руками.

— Вот уж не думал, что ты можешь нести такой вздор, — откровенно сказал ей Цзян Хуа. — Вооруженная борьба в китайской революции, безусловно, занимает основное место. Поэтому мы все так заботимся о Красной Армии и желаем ей победы. Трудовые классы — рабочие и крестьяне — разумеется, являются основным костяком китайской революции. Ты говоришь, что работа среди интеллигенции не имеет смысла. Так? Тогда странно, почему «Движение 4 мая» вызвало волну антиимпериалистической и антифеодальной борьбы и значительно продвинуло вперед китайскую революцию? Или это не так? А кто начал это движение, позволь спросить? Та же интеллигенция… — Цзян Хуа улыбнулся и сделал несколько глотков из чашки, стоявшей на столе. — Твоя работа не только имеет смысл, но и очень важна. Это так же важно, как и работать среди рабочих и крестьян.

Дао-цзин улыбнулась.

— Что же делать? Я согласна, что нужно отстаивать свои позиции. Только в университете наша работа развертывается крайне медленно.

— Да, в университете сегодня нет единой и сильной организации, — сказал Цзян Хуа, сев на стул. — Нет общей цели, которая бы объединила людей. Вот почему отдельные студенты и ушли с головой в учебу. Такое положение наблюдается не только в Пекинском университете, но и в других учебных заведениях. Восемнадцатого ноября была создана Ассоциация студентов. Может быть, теперь дело изменится к лучшему. От Пекинского университета есть представители в Ассоциации?

— Есть, — уныло произнесла Дао-цзин. — По этому поводу здесь чуть лбы себе не расшибли. Но в конечном итоге получилось, что в Ассоциации представлена только часть студентов.

— А ты знаешь, что я там работаю?

— Да ну? — удивилась Дао-цзин.

— После событий «восемнадцатого сентября» и поездки студентов в Нанкин в студенческом движении наступило затишье. Оно длится вот уже четыре года. Но, посмотри, последнее время началось оживление. Сколько студентов университета прочитало «Манифест» студенческих союзов десяти учебных заведений Бэйпина и Тяньцзиня?

— Почти все. Конечно, нашлись и такие, которые не пожелали даже взглянуть на «Манифест», расклеенный на доске для объявлений. Цзян, а что ты делаешь в Ассоциации? — вырвалось у Дао-цзин. — Ты по собственному желанию пришел, чтобы руководить нами?

— Нет. Вам будет помогать Сюй Хуэй.

— Очень хорошо! — обрадованно воскликнула Дао-цзин. — Она тоже работает среди студентов?

— Партия направила немало своих людей на усиление работы в белых районах. Я слышал, что приехал представитель Центрального Комитета.

— Скоро наступят хорошие времена. Цзян, я просто завидую тебе: ты имеешь опыт работы среди студентов — в свое время блестяще организовал демонстрацию студентов Пекинского университета в Нанкине. Не приходится удивляться, что тебе поручили Ассоциацию… Ты наверняка должен знать Лу Цзя-чуаня. Он был тогда заместителем руководителя демонстрации.

— Конечно, хорошо знал его, — тепло улыбнулся Цзян Хуа. — Я с ним давно работал. Мы были большие друзья.

— Цзян, расскажи мне о нем хоть немного.

— Хорошо… Мне рассказал о Лу Цзя-чуане один товарищ, вышедший из тюрьмы. Его рассказ произвел очень большое впечатление. Я всегда вспоминаю, какую силу воли проявил Лу, когда во время одной из пыток ему сломали ноги. Он руководил в тюрьме голодовкой заключенных.

Дао-цзин облокотилась на стол и, не отрываясь, слушала Цзян Хуа. Лицо ее стало суровым.

— Как подумаю об этом человеке, так еще лучше кажется жизнь на земле! — сказала она. — Мне досадно, что мои взгляды еще во многом ошибочны… Недавно трудности поколебали меня, и я чуть не уехала на север Шэньси вместе с Сюй Нином…

Цзян Хуа ничего не ответил, только оглянулся по сторонам.

— Ты чего ищешь? Хочешь пить? Извини, но у меня не на что топить печку. Каждый раз я покупаю еду в городе, а воду прошу у соседей. Сейчас принесу. Подожди.

Цзян Хуа удержал ее:

— Не надо. Лучше я сам схожу куплю пампушек и еще чего-нибудь, и мы закусим, а то скоро уже полдень. Хорошо?

— Ой, как хорошо! — обрадовалась Дао-цзин. — Ты никуда не спешишь?