— Профессор У очень правильно сказал о нашей жизни, — улыбнулся он. — Я раньше не понимал, отчего это так было. Думал, что все дело поправит хорошее правительство. Теперь же… — Он положил на стол палочки для еды и закурил, откинувшись на спинку стула. — Пусть лучше нам молодежь ответит. Она лучше нас, стариков, разбирается во многих вопросах и видит дальше. Цзюнь-цай, как, по-твоему, будут развиваться события? На Севере с каждым днем все напряженнее становится. Японские самолеты днем и ночью летают над Бэйпином. Народ волнуется…

Внезапно в небе послышался оглушительный рокот мотора, оборвавший Ван Хун-биня на полуслове.

— Легок на помине! — воскликнул профессор У и устремился во двор.

За ним торопливо последовали остальные.

Самолет пролетел низко, показывая свои опознавательные знаки — красные круги на крыльях — запыленной, замершей земле. Профессор У долго смотрел ему вслед. Ван Хун-бинь отвернулся в сторону, а Сяо-янь с болью сказала Дай Юю:

— Чего смотреть! Пошли в дом.

Все вернулись в подавленном состоянии.

Профессора продолжали прерванную беседу. Госпожа Ван и Чэнь убирали со стола.

Профессор У вновь пришел в возбуждение и горячо заговорил. Энергии его можно было только удивляться. Даже Ван Хун-бинь, живой и подвижной человек, любивший поговорить и посмеяться, в его присутствии стушевывался.

— Что же это такое?! На каком основании?! — кричал У, стуча по столу. — Друзья! Родина в опасности… Если бы мне было лет двадцать, я тотчас взялся бы за оружие, чтобы смыть этот позор!

— Старина У, поменьше шумных слов, — нетерпеливо перебил его профессор Фань, тряхнув бородкой. — Ты вот только кричишь, как молодой забияка, а почему пожертвовал всего несколько грошей, когда наши студенты ехали с протестом в Нанкин? Тогда надо было бы раскошелиться! Терпеть не могу пустозвонства… В сорок лет уже не следует заблуждаться, а в пятьдесят пора знать жизнь. Мы рано ее познали, и к чему же сейчас молоть ребячий вздор?

Профессор У изумленно посмотрел на него, покраснел и залился громким смехом:

— Всему свое время. Я же не святой, чтобы с пеленок предвидеть ход мировых событий… Ладно, я не буду спорить с тобой. Ты ведь упрямый старик. А вот взять, к примеру, Хун-биня! Раньше он почитал Ху Ши, а теперь ненавидит его прагматизм, его лозунг «спасай родину учебой», его пресмыкательство перед империализмом. Разве заблуждавшимся возбраняется раскаиваться? Ха-ха! Мы, интеллигенты, говорим, но делать не умеем, а ты, старина, пожалуй, и говорить-то не умеешь!

Пока они спорили, Сяо-янь шепнула Дай Юю:

— Почему ты молчишь? Мы должны воздействовать на них.

Дай Юй взглянул на профессора У и с сожалением покачал головой:

— Такие люди ничего не стоят. Ну, мне пора идти. Сяо-янь, я еще зайду попозже. Есть о чем поговорить.

— Что ты… какой-то странный! — прошептала Сяо-янь, показывая глазами на профессора. — Это вовсе не плохой человек. Почему ты о нем так?

Дай Юй не ответил ей и распрощался с присутствующими.

Тетка Сяо-янь — директриса Динсяньской школы Ван Янь-вэнь — оттащила ее к чайному столику, усадила, радостно и в то же время с печалью в голосе стала говорить:

— Сяо-янь, я так рада за тебя! Судя по всему, он хороший человек. Но я почему-то боюсь его. Скажи мне, он тоже… опасный человек? Ты изменилась, стала как Линь Дао-цзин. Даже твой папа — и тот изменился… Я, я на самом деле боюсь… Через день-два собираюсь вернуться в Динсянь. Здесь у вас мне как-то неспокойно.

— Не волнуйся, тетя! — ласково посмотрела Сяо-янь в худое желтое лицо Ван Янь-вэнь. — Мы сумеем построить свою жизнь. Я давно хотела спросить тебя: ты все еще сердишься на Линь Дао-цзин? Не бойся ее. Она хорошая.

В тот же вечер Дай Юй пришел опять и долго беседовал с Сяо-янь в ее комнате.

— Цзюнь-цай, — назвала его Сяо-янь настоящим именем, — по-моему, мама днем зря все это затеяла? — на ее нежном лице появился румянец. — Я, как и Линь Дао-цзин, терпеть не могу быть в ложном положении.

— Почему как Дао-цзин?

— Не скажу, — улыбнулась Сяо-янь. — Ты слышал что-нибудь о ней? Мы так и не виделись с тех пор, как она уехала. Уже два месяца. Я очень беспокоюсь, часто вспоминаю о ней.

Взяв на себя порученное ей задание, Дао-цзин переехала к Сестре Лю. Будучи связана работой, а также из-за близости Сяо-янь к Дай Юю Дао-цзин так и не встречалась с тех пор со своей лучшей подругой.

Дай Юй взял Сяо-янь за руки, погладил, и в его глазах что-то мелькнуло. Он кашлянул:

— Янь, я заметил, что ты беспокоишься о Линь Дао-цзин больше, чем обо мне. Однако ты, глупенькая, очень наивна. Боюсь, что она тебя давно позабыла.

— Что ты! — удивилась Сяо-янь. — Линь Дао-цзин? Просто она занята или, может быть, заболела.

По лицу Дай Юя пробежала загадочная улыбка. Он посмотрел на Сяо-янь, закурил и, затягиваясь дымом, сказал:

— Ты, говоришь, расспрашивала о ней и ничего не могла узнать? А вот мне вчера один товарищ рассказал о ней все. Ты, наверно, не поверишь, лучше уж я промолчу.

— Говори же, что случилось?! — оборвала его взволнованная Сяо-янь.

Дай Юй обнял ее и тихо сказал:

— Янь, хороший мой товарищ, поверь мне: Линь Дао-цзин — презренная изменница. Она обманула тебя!

— Неправда! Как ты мог поверить такой клевете?!

— Хочешь — верь, хочешь — нет. Это мне официально сказали товарищи из городского комитета партии. Разве ты не помнишь, как она говорила, когда жила у тебя, что ей надоела революционная работа?

Ван Сяо-янь горько разрыдалась, уронив голову на стол, будто получила известие о смерти своего лучшего друга.

— Не может быть!.. Нет и нет! Я не верю! — Она подняла голову и резким движением сняла очки. — Это клевета! Такой человек, как она, не способен на измену!.. Врешь ты! Врешь!

Дай Юй не на шутку встревожился:

— Успокойся, Янь! — стал гладить он Сяо-янь по плечам, продолжая бесстыдно лгать: — Дорогая моя, кто, кроме тебя, может быть ближе мне на свете? Я люблю тебя, искренне люблю всем сердцем. Разве мог бы я клеветать на твою лучшую подругу? Нет, мало у тебя еще опыта борьбы, не хватает теоретической подготовки. Ты не знаешь, что под пытками, угрозами и посулами врагов часто изменяют даже высокие партийные руководители. Так что же говорить про Линь Дао-цзин, которая к тому же из помещичьей семьи? Враги пригрозили ей, посулили что-нибудь — и налицо измена партии. Все это естественно.

— А ведь ты тоже из семьи крупных помещиков, — со слезами на глазах возмущенно сказала Сяо-янь. Ей было очень больно, как будто это он, Дай Юй, был виноват в измене подруги. Свое возмущение она излила на него.

Дай Юй повел себя осторожнее. Он помог Сяо-янь дойти до кровати и, прижавшись к ее побледневшему лицу, изобразил сожаление и испуг.

— Прости меня. Может быть, это и неправда… — говорил он медленно и тихо. — Как бы там ни было, наша революция делается не ею одной. Твой любимый — коммунист, ответственный работник бэйпинской организации. Разве ты не можешь заниматься революционной работой без Линь Дао-цзин?

— Цзюнь-цай! — вновь зарыдала Сяо-янь, привлекая его к себе. — Я забуду эту бессовестную женщину. Цзюнь-цай! Ты… Мы никогда не будем такими, как она!

Дай Юй побледнел как полотно. Перед такой искренностью и чистотой он, человек с мелкой и подлой душонкой, внутренне содрогнулся. Он лихорадочно курил. Несколько капель холодного пота с его лица скатились на мягкие черные волосы Сяо-янь.

«Я зову ее «мама» — так же, как звала незабвенную Линь Хун… Тогда на душе становится теплее, и я ощущаю новый прилив сил. Ей тридцать три года, она не на много старше меня.

Она худощава, с нездоровым цветом лица, ослабевшая и сгорбленная — все это от долгого сидения в тюрьме и зверских истязаний. Жизнь ее сложилась очень тяжело. Муж погиб, сын где-то затерялся, родных нет. Она совсем одна. Но когда бы я ни обратилась к ней, она всегда ласкова, спокойна и ровна. Она очень мало говорит о себе, немногословна. Официально мы — мать и дочь, и живем тем, что стираем и штопаем белье людям. Но это для отвода глаз. На самом же деле она — член райкома, а я — связная. Когда она передает мне важный и срочный документ, то в ее глазах светится ласка и уверенность; она по-матерински заботливо говорит: «Отнеси это белье господину Вану. Будь осторожна, не потеряй ничего». Каждый раз, когда я получаю задание отнести белье «господину Вану», у меня прибавляются силы, а ее взгляд как огонь жжет мне сердце и ведет за старые ворота дома, в котором мы живем. В такие минуты я мысленно говорю: «Дорогая мама, я обязательно выполню задание!» — писала в своем дневнике Линь Дао-цзин о Лю И-мэй — Сестре Лю.