Он говорил вкрадчиво, искренним тоном, но в то же время казалось, что за каждым его словом — кровь замученных.

Дао-цзин остолбенела: «Как же это? Да они знают обо мне абсолютно все!» То, что ее тайна раскрыта, усиливало ее страдания и страх. Упрямо закусив губу, Дао-цзин всеми силами сдерживала дрожь в теле и думала только об одном: кто же, кто сказал им об этом?..

— Милая барышня, не отчаивайтесь. Со мной вы…

Ху Мэн-ань медленно встал и подошел к Дао-цзин. Рука его медленно потянулась к ее плечу.

— Убирайся! — гневно крикнула Дао-цзин и отскочила к столу. Тяжело дыша, она смотрела ему прямо в лицо. — Говоришь: листовки? Восстание? Компартия?.. Кровопийцы? А доказательства?

Ху Мэнь-ань молча взглянул на Дао-цзин и взял со стола портфель. Медленно открыв его, он вытащил несколько красных и зеленых листочков и стопку книг, повертел ими перед глазами Дао-цзин, словно это были драгоценные камни, и спросил с улыбкой:

— А это что, милая барышня?

Дао-цзин взглянула на знакомые листки: в глаза ей бросились четкие иероглифы: «Коммунистическая партия Китая», «Красное знамя Севера» — и этот журнал, который приносил ей Дай Юй, тоже попал в их руки. Сердце у Дао-цзин готово было разорваться на части, и она чуть не расплакалась. Впервые в жизни она почувствовала, что значит настоящая ненависть. И эта ненависть ко всему тому, что всю жизнь давило и унижало ее с матерью, обратилась сейчас на этого негодяя, проникшего в ее комнату и угрожавшего ей. Дао-цзин, не отрываясь, смотрела на Ху Мэн-аня, лицо ее пылало. В порыве гнева она забыла, как нужно вести себя с хитрым противником, и закричала:

— Листовки мои! И все их расклеивала я!.. Я ненавижу вас! Ненавижу тебя! Делайте со мной что хотите!

Лицо Ху Мэн-аня перекосилось, но, овладев собой, он с улыбкой произнес:

— Ха-ха, барышня Линь, мне, право, жаль вас: такая умница и так глупо себя ведете. Не нужно упрямиться! Сегодня вы, естественно, очень устали, вам надо отдохнуть. Я пойду, а как-нибудь на днях снова загляну.

Он убрал листовки в портфель и надел шляпу. Выходя из дверей, Ху Мэн-ань повернулся к Дао-цзин, застывшей у окна, и с усмешкой покачал головой:

— Подумайте хорошенько, подумайте, моя умница!.. Извините за беспокойство!

Дао-цзин, всю ночь не смыкавшая глаз, встала наутро совершенно разбитой. Едва она успела умыться, как явился Ху Мэн-ань. На нем был элегантный коричневый костюм, в одной руке он держал портфель, в другой — букет свежих роз.

— Доброе утро, барышня Линь! Вы уже встали?

Ху Мэн-ань отвесил глубокий поклон, поставил цветы в стеклянную вазочку, закурил и, прислонившись к двери, искоса поглядывал на Дао-цзин.

При виде букета лицо Дао-цзин залилось краской. В порыве гнева она чуть было не вышвырнула за дверь цветы, но, сдержавшись, заложила руки за спину и крепко сжала кулаки.

Некоторое время они оба молчали.

— Вчера у вас, по-моему, было дурное настроение. — Ху Мэн-ань, которому наскучило стоять, придвинул стул и расположился в нем точно так же, как и накануне. Он неторопливо продолжал: — Итак, вчера я ушел, так и не договорившись с вами. Сегодня вам следует быть хладнокровнее, и мы спокойно все обсудим.

Он закурил сигарету, откинул голову и, прикрыв глаза, на мгновение задумался. Затем повернулся к по-прежнему неподвижной Дао-цзин и с улыбкой произнес:

— Линь Дао-цзин, я старый друг вашей семьи и действительно забочусь только о вас. Что бы между нами ни было, но любовь свободна, и я не могу принуждать вас. Но считаю нужным предупредить: я очень, очень люблю вас… На протяжении этих двух лет не было ни одного дня, чтобы я не думал о вас. Возможно, вам неприятно это слышать, и я больше не буду об этом говорить… Я верю, что настоящая любовь способна тронуть даже камень. Постепенно вы поймете, насколько я искренен и насколько глубоко мое чувство. Но сначала поговорим о более важных и серьезных делах. Вчера вечером опять звонил Цзян Сяо-сянь, спрашивал о вашем деле. Он очень внимательно следит за ним, хватка у него мертвая, поэтому я счел за благо зайти к вам сегодня пораньше.

Ху Мэн-ань дважды глубоко затянулся и энергично смял не докуренную и до половины сигарету. Затем снова прикрыл глаза и сказал:

— Линь Дао-цзин, положение ваше очень серьезное. Вы должны поверить мне, поверить моим добрым намерениям. Вы еще дитя, еще очень молоды и не понимаете, как сложно и мрачно наше общество. Красивыми словами о спасении родины, нации и мира коммунисты опутали уже многих молодых людей и многих погубили. Разве можно спасти мир одним фанатизмом? Разве могут спасти наше погрязшее в пороках и прогнившее общество такие дети, как вы, каким бы энтузиазмом они ни горели! Дорогая барышня, советую вам, очнитесь, постарайтесь все попять и поскорее освободиться от этих пут…

— Не болтайте вздора! Кто вам поверит! — не выдержала Дао-цзин. В ушах у нее звенело от звуков этого резкого, уверенного голоса, сердце разрывалось от боли. Она еще громко кричала что-то, сама не понимая что.

Ху Мэн-ань откинулся на спинку стула и рассмеялся:

— Линь Дао-цзин, не стройте из себя героиню! Какой в этом толк? Многие такие же вот дети, когда их арестуют, поначалу пытаются играть в непокорность. Это как будто бы и модно, но в действительности глупо, очень глупо!..

С видом безграничного сожаления Ху Мэн-ань качал головой, и ноги его качались в такт его словам. Некоторое время он молчал, но, видя, что и Дао-цзин молчит, заговорил снова:

— Цзян Сяо-сянь жестокий человек. Вчера вечером он расстрелял пятнадцать коммунистов. Все они были славными молодыми людьми, совсем юными; среди них — три девушки. Вы подумайте, Линь Дао-цзин, стоит ли идти к такому концу? Неужели вы думаете, что в нашем мире смерть кучки таких, как вы, действительно поможет установлению великого согласия на земле?

— Низкой душе никогда не понять благородных поступков. Господин Ху, если есть у вас дело ко мне, говорите. Если же вас подослал Цзян Сяо-сянь, можете арестовывать меня снова.

Голос звучал спокойно, она отвернулась от него.

— Ха-ха-ха, барышня Линь! К чему эти шутки? Откуда у меня могут быть такие намерения? Если бы вопрос решал я, все было бы в порядке, но, к сожалению, вы попали в руки к Цзян Сяо-сяню, и только мое поручительство помогло вам. Но я подумаю над тем, чтобы спасти вас.

С этими словами Ху Мэн-ань встал, взял со стола портфель, достал из него несколько кредиток, затем медленно подошел к Дао-цзин и, протянув ей деньги, сказал:

— Оставляю вам немного денег, сделайте себе несколько красивых платьев. Эх, барышня, человеку дана только одна жизнь, а цветку только один сезон! Я видел много красивых женщин, но все они не стоят вас… Не обижайте меня — это ведь такой пустяк.

Дао-цзин была бледна и неподвижна, как каменное изваяние.

— Дайте руку. Я хочу вложить их в ваши милые ручки… — покосившись на Дао-цзин, Ху Мэн-ань взял ее за руку.

Удар — и пачка ассигнаций полетела в самодовольное лицо Ху Мэн-аня. Деньги упали на пол. Ху Мэн-ань остолбенел.

Подняв деньги, Дао-цзин вышвырнула их в окно, вслед за ними туда полетели и розы. Она стремительно выбежала во двор. Но как только она приблизилась к воротам, здоровенный верзила преградил ей путь:

— Нельзя!

У ворот дежурил вооруженный агент. Дао-цзин машинально отпрянула и устало прислонилась к инби[88] перед вторыми воротами. Она с надеждой смотрела на двери соседей, выходившие во двор. Как хотелось ей в это мгновение найти хоть какое-нибудь местечко, где можно было бы спрятаться! Но двери были заперты — соседи, конечно, знали, что в доме что-то происходит: кругом стояла мертвая тишина.

Поняв, что убежать не удастся, Дао-цзин неожиданно успокоилась и замерла на месте, хладнокровно ожидая, что будет дальше.

Ху Мэн-ань выскочил во двор и подобрал деньги. От его вежливого и смиренного вида не осталось и следа. Он свирепо стиснул зубы и, размахивая пистолетом, проговорил: