Был уже четвертый час. Сяо-янь в нетерпении сидела за столом, время от времени поглядывая во двор.

Когда со двора донесся голос сестренки: «Сестра, к тебе пришли!», Сяо-янь отложила книгу и выбежала из комнаты. Сегодня Дай Юй выглядел прямо великолепно: на нем был синий европейский костюм, воротник белой рубашки выпущен наверх, лицо чисто выбрито. Сяо-янь всегда думала, что ему лет тридцать, сейчас же ей показалось, что ему не больше двадцати пяти.

Дай Юй впервые был у нее дома. С восхищением оглядевшись вокруг, он сказал:

— Сяо-янь, у тебя очень хорошо, уютно. У вас состоятельная семья?

Сяо-янь достала конфеты, печенье и села рядом с ним.

— Разве можно было бы прожить на жалованье отца? Ему так часто задерживают деньги, что мы давно бы умерли с голоду. Мой дядя держит меняльную лавку, он очень богат и помогает нам. Так что живем ничего. — Взглянув на Дай Юя, она продолжала: — Сегодня ты выглядишь лучше. Как ты себя чувствуешь? Почему ты не хочешь мне сказать, где ты живешь? Ты знаешь, мне очень хочется побывать у тебя.

Дай Юй взял Сяо-янь за руку и, напустив на себя печальный вид, промолвил:

— Янь, наша работа не позволяет открыть тебе это. Ну, как прошла неделя?

— Хорошо. Только я скучала по тебе.

Дай Юй привлек Сяо-янь к себе и крепко обнял.

— Ты знаешь, Линь Дао-цзин скоро освободят, — сказала через минуту Сяо-янь. — Через несколько дней станет точно известно, и я пойду ее встречать. Знаешь… я все хочу спросить у тебя одну вещь, но стесняюсь. Она говорила, что ты приходил к ней в Динсяне. Она как будто недовольна тобой. Говорит, что ты плохо руководил их работой, что это ты настоял на том, чтобы школьники выступили против моей тетки.

Дай Юй закурил сигарету, затянулся и медленно ответил:

— Она введена в заблуждение. Ей и этому юноше по фамилии Чжао я постоянно советовал: не впадайте в левацкий уклон. Я настаивал, чтобы сняли преподавателя V, и, наоборот, поддерживал твою тетю. Кто же знал, что они там понаделают, я был там всего два часа.

— Вот как? — Сяо-янь с облегчением вздохнула, взглянула на Дай Юя своими чистыми глазами и виновато улыбнулась. — Не обращай внимания: вероятно, я ее неправильно поняла. Знаешь, она будет так рада, когда узнает о наших отношениях! Дао-цзин уже давно испытала, что такое любовь, а я хоть и старше ее, но у меня еще не было друга. Она часто смеялась над тем, что я такая замкнутая, и называла старой девой.

Дай Юй покосился на Сяо-янь и, играя глазами, промолвил с улыбкой:

— Ну, теперь ты можешь гордиться — у тебя есть любимый, и, может быть, он станет твоим мужем — верно?

Сяо-янь легонько оттолкнула Дай Юя и, покраснев, отвернулась.

— Я не собираюсь так скоро замуж. Вот кончу университет, тогда будет видно…

— Я не заставляю тебя, любимая моя…

После его ухода Сяо-янь направилась в комнату матери ужинать. Глаза ее блестели, обычно молчаливая и неразговорчивая, она как маленькая девочка шалила сегодня с сестренками. Мать заметила перемену, в дочери и, обратившись к сидевшему за обеденным столом отцу, тепло проговорила с улыбкой:

— Хун-бинь, ты знаешь, у нашей Сяо-янь появился друг.

Профессор Ван взглянул на покрасневшую от смущения Сяо-янь, затем на двух других дочерей и рассмеялся:

— Мне уж давно доложили! Я ничего не имею против. Ничего! Сяо-янь ведь в этом году исполнится двадцать два? Можно уже заводить друга. Только… — Он положил в рот кусок и, прожевав, продолжал: — Только нужно, чтобы это был хороший и образованный человек. Янь, как у него насчет образования?

Сяо-янь, опустив голову, подала на стол блюдо и, наконец, проговорила:

— Неплохо. Он эрудирован, у него есть взгляды: человек честный, искренний…

— Да, я понимаю. За последний год взгляды Сяо-янь резко изменились, она теперь ученица господина Маркса, даже на меня повлияла. Я думаю, что этот молодой человек тоже, тоже… Ну ладно, я приветствую ваши стремления. Положение настолько напряженное, гоминдан так прогнил… И неудивительно, что весь народ недоволен… — Он погладил по голове младшую дочку Лин-янь и улыбнулся: — Сяо-янь, лишь бы ты была счастлива, и отец будет доволен. Только будь осторожнее. Родители всегда беспокоятся о детях. Иногда, правда, напрасно.

Сяо-янь то краснела, то бледнела. Она с волнением смотрела на своих добрых родителей, на озорниц сестренок, исподтишка грозивших ей пальцем. Наконец она проговорила:

— Вы не беспокойтесь. Он очень хороший… — И, подняв голову, продолжала с легким беспокойством: — Папа, Линь Дао-цзин скоро выйдет из тюрьмы. Деваться ей некуда. Можно она пока поживет у нас?

Улыбка исчезла с лица профессора Вана. Жена с беспокойством поглядывала на него.

— Она девушка неплохая, только уж очень большая фантазерка… — Профессор закурил сигарету, сделал несколько глубоких затяжек. — Ладно. Пусть приезжает. Как бы там ни было, а, видно, молодежь не запереть в кабинетах… И в самом деле: когда родина в опасности, стоит ли удивляться, что люди переживают это, волнуются.

Видя, что отец откинулся на стуле и погрузился в грустные размышления, Сяо-янь прикрыла рот рукой и тихо улыбнулась.

— Папа, — она коснулась рукой плеча отца, — папа, ты по-прежнему считаешь, что я должна целиком отдавать себя науке и не заниматься политикой? Ты по-прежнему остаешься сторонником теории Ху Ши о спасении родины?

Профессор удивленно взглянул на дочь и стукнул кулаком по столу:

— Все развивается и изменяется. На свете нет ничего неизменного. Таково и человеческое мышление! — взволнованно закричал он.

Жена его сидела рядом и вязала младшей дочке платьице. Подождав, пока профессор кончит говорить, она с улыбкой подняла глаза на Сяо-янь:

— Сяо-янь, ты ничего не знаешь. Последнее время твой отец каждый вечер, ложась в кровать, читает часа два что-нибудь из философии: «Анти-Дюринга», «Диалектический материализм» или «Нищету философии». Я не понимаю в этом, но, по-моему, его взгляды изменились.

В мае 1935 года председатель гоминдановского совета провинции Хэбэй Хэ Ин-цинь подписал с японскими захватчиками соглашение, по которому одним росчерком пера передал им всю полноту власти в Северном Китае. Ху Мэн-ань сбежал на юг вслед за гоминдановским горкомом и войсками, отведенными по требованию японцев из провинции Хэбэй.

За отсутствием улик и свидетельских показаний Линь Дао-цзин и Юй Шу-сю удалось в июле вырваться из тюрьмы, где они пробыли год.

Юй Шу-сю была освобождена первой. Незадолго до этого, встретив Дао-цзин во дворе тюрьмы во время прогулки, она, с трудом сдерживая слезы, сказала:

— Сестрица моя, на воле мы, пожалуй, не сможем видеться так часто.

Дао-цзин улыбнулась и похлопала ее по плечу:

— Глупенькая! Ты все время вспоминала маму. Какая радость будет, когда вы с ней встретитесь!..

— Нет, — сжала губы Юй Шу-сю, — мама теперь не самый близкий мне человек. Ты и Чжэн Цзинь… вас я никогда не забуду. Мама вырастила меня, а вы вложили в меня душу.

Дао-цзин была глубоко тронута такой искренностью. Крепко пожав девушке руку, она ласково посмотрела ей в глаза:

— Если мы пойдем в жизни одним путем, то всегда будем вместе. Понятно тебе? Где бы мы ни оказались, если только помыслы наши будут едины — мы будем неразлучны.

На нежном лице девушки появился румянец. Склонившись к плечу Дао-цзин, она взволнованно проговорила:

— Враги запугивают нас. Они думают, что если упрятали в тюрьму, так мы сразу станем послушными. Как бы не так! Они послали нас в университет марксизма-ленинизма — вот что! Дали нам возможность познать истину. Стоит поблагодарить их за это.

Она настороженно оглянулась и, убедившись, что никто за ними не следит, торопливо продолжала:

— Сестра Линь, как выйду на свободу, сразу возьмусь за дело. Ты поможешь мне?

Через десять дней Ван Сяо-янь пришла в тюрьму за Дао-цзин и отвела ее к себе домой.