— Ох уж этот старик! — поспешно вмешалась в разговор супруга профессора. — Цзюнь-цай, ужинай у нас. Сяо-янь как ушла утром, так до сих пор не появляется. Уж не поссорились ли вы вчера вечером?

Дай Юй отрицательно покачал головой:

— Нет. Мы только выяснили, что у нас с ней разные взгляды на методы нашей работы. Сейчас обстановка крайне напряженная. Японцы с каждым днем продвигаются все дальше и дальше. Сяо-янь очень пассивна, я ее немного пробрал, а она рассердилась. Вот я и пришел сегодня, чтобы принести извинения.

— Пустяки! — громко сказал профессор. — Сяо-янь еще девчонка, нечего ей проявлять характер. Не беспокойся, она придет, и я с ней поговорю…

— О чем? — спросила его жена. — Что мы понимаем в их делах? Ну, ладно, вы тут беседуйте, а я пойду готовить. Скоро придет дочка и захочет кушать.

Профессор Ван Хун-бинь опять начал говорить о событиях в стране. Дай Юй выдержал паузу и как бы невзначай спросил:

— Вы только что говорили об участии профессоров в собраниях. Кто же это? Вероятно, я их знаю.

— Да, многие ходят, — неопределенно ответил профессор, вспомнив о том, что они договорились не сообщать никому из посторонних фамилий участников. Хотя Чжэн Цзюнь-цай и был женихом дочери, однако профессор не мог нарушить уговора.

Старик громко рассмеялся, как будто забыв, о чем только что спрашивал его Дай Юй:

— Цзюнь-цай, расскажи о своих делах. Как работа? Наверное, идет успешно?

— Потихоньку… Устал я, — выпучив рыбьи глаза, уныло ответил Дай Юй и под нос себе прошептал: — У-у, лиса старая, дьявол красный! В список тебя надо!

Сяо-янь не возвращалась. Профессор и его жена стали волноваться. Они позвонили в университет, потом подругам дочери. Везде отвечали, что Сяо-янь никто не видел. Дай Юй тревожился еще больше, чем родители. Его надежды рушились. «Покончила с собой? Или сбежала к коммунистам?» — лихорадочно думал он. Ни то, ни другое ничего хорошего для него не сулило. А последнее предположение вызывало озноб.

Дай Юй ушел в одиннадцатом часу. Ему нужно было предпринять срочные меры. Он шел один по темному переулку, втянув голову в плечи. Дул пронизывающий ветер. «Убить ее? Нельзя. Тогда я пропал…» Внезапно Дай Юй вспомнил добрые и ласковые глаза Ван Сяо-янь, и его пронзило словно током. Он, шатаясь, прошел несколько шагов, потом овладел собой. «Арестовать Ван Хун-биня и от него узнать фамилии профессоров. Этим будут возмещены все убытки». Дай Юй пощупал в кармане, как величайшую драгоценность, свой черный список и успокоился. Холодная усмешка скривила его губы.

Дай Юй вошел в длинный узкий переулок. Рикш поблизости не было, и пришлось идти пешком. Вдруг, словно из-под земли, перед ним вырос человек, и железные руки схватили Дай Юя за горло. Его окружили трое неизвестных. Дай Юй захрипел.

— Предатель! Собака! Узнаешь? — донеслось до него.

Голос был удивительно знаком. Как в тумане Дай Юй увидел Юй Чана, с которым когда-то ехал в машине, и ему все стало ясно. «Конец! Может быть, они отпустят меня, как тогда в машине?» — пронеслась в его сознании последняя надежда, и он хотел крикнуть: «Пощадите! Я больше никогда не буду этим заниматься!» Но сжимавшие его шею руки уже сменила прочная веревка, и Дай Юю стало нечем дышать.

— Ты продолжал предавать товарищей, по-прежнему по дешевке торговал своей поганой душонкой! — звучал голос Юй Чана. — Твои руки обагрены кровью революционеров. Тебе этого показалось мало. Захотел еще пролить кровь студентов? Нет тебе пощады! Сейчас будет приведен в исполнение смертный приговор, вынесенный китайским народом! — Юй Чан повернулся к стоявшему рядом товарищу: — Обыскать!

В мгновение ока в руках спутника Юй Чана оказались преступный черный список, удостоверение агента охранки и прочие документы.

В переулке стояла гробовая тишина. Казалось, что весь мир замер. Стих даже ветер. Звучал лишь суровый и ясный голос Юй Чана. Его устами говорил китайский народ.

В ночном небе насмешливо сверкали звезды, глядя на лежавшего в переулке Дай Юя. Таков был конец этого презренного изменника.

Взволнованный Ван Хун-бинь, заложив руки за спину, взад и вперед ходил по узкой комнатке своего приятеля.

За столиком в полном молчании с опущенной головой сидела Ван Сяо-янь. Она осунулась и выглядела лет на десять старше.

Наконец профессор остановился и, сдерживая себя, тихо спросил:

— Сяо-янь, ты не должна так волновать отца! Говори мне, что случилось? Почему ты так переживаешь? Почему гоминдановцы ворвались к нам и хотели арестовать тебя? К счастью, никого не оказалось дома. Куда же мы денемся теперь? Что случилось?

— Папа, не говори только ничего маме, — посмотрела на отца расстроенная Сяо-янь. Слезы мешали ей говорить. — Прости меня за неприятности, которые я тебе доставила. Мама надеялась на меня, а я…

Ван Хун-бинь изменился в лице. Он не мог понять, что случилось с дочерью. Подойдя к Сяо-янь, профессор погладил ее по растрепавшимся волосам:

— Сяо-янь, дочка моя. Не надо… Что у тебя произошло с Цзюнь-цаем? Я заметил, что последнее время вы постоянно ссоритесь.

— Папа! — Сяо-янь порывисто приподнялась. В ее безжизненных глазах мелькнула решимость. — Он подлец и предатель. Шпион! Он погубил меня!.. — Сяо-янь уронила голову на стол и затряслась от рыданий.

Изумленный Ван Хун-бинь снял, потом надел и опять снял очки. Он не знал, куда девать свои большие руки. Постояв около двери, он осторожно приподнял ее голову и ласково сказал:

— Девочка моя, как же так получилось, что он хотел арестовать нас? Расскажи-ка отцу… Нет, лучше не надо. Мне все понятно! — решительно махнул он рукой и гневно посмотрел перед собой, словно воочию увидел Дай Юя. — Понятно! Шпион и предатель! — прошептал он сквозь зубы. — Прикидывался порядочным человеком, а оказался негодяем. Раз так, то нечего расстраиваться. Пусть он занимается своим подлым делом, а мы будем работать. Посмотрим, чья возьмет!

— Его уже нет в живых. Казнили… — еле слышно прошептала Сяо-янь и этим окончательно изумила отца.

Профессор чуть не лишился дара речи и уставился на дочь:

— Удивительная история — как в романе! Сяо-янь, это правда?

Ответа не последовало. По бескровному лицу и плотно сжатым губам Сяо-янь было видно, что в ней происходит напряженная внутренняя борьба. Она гнала от себя всякие воспоминания об этом мерзком человеке.

— Сяо-янь, не надо падать духом, — спокойно сказал Ван Хун-бинь, усаживаясь на стул и с любовью глядя на дочь. — События развиваются так стремительно. От вас, молодежи, требуется удвоить усилия, забыть старое и начать все заново. Да, скажи, пожалуйста, коммунисты не подозревают тебя? Доверяют? — профессор строго нахмурил брови.

— Папа, я помирилась с Линь Дао-цзин, — улыбнувшись, ответила Сяо-янь. — Это он поссорил нас. Ты спрашиваешь, доверяют ли мне коммунисты? Конечно! И полностью доверяют. Я бы совсем пропала, если бы партия не спасла меня.

В комнату торопливо вошла мать. В тот вечер, когда ушел Дай Юй, она получила записку от Сяо-янь и вместе с мужем скрылась из дому. Мать слышала весь разговор и переживала за дочь:

— Дочка, маленькая моя… Эта скотина…

К Сяо-янь вернулось спокойствие:

— Не волнуйся, мама. Вы можете вернуться домой. Гоминдановцы не посмеют тронуть вас. Им не позволит это сделать общественное мнение. Меня ждет Линь Дао-цзин. У нас много работы. Ассоциация готовит грандиозную демонстрацию. Папа, ты знаешь об этом?

Родители были и удивлены и успокоены ее твердым и уверенным тоном. Ван Хун-биню теперь казалось, что вся грязь и мрак навеки миновали его дочь. Он вздохнул полной грудью.

— Собирается гроза. Посмотри, как смело летают молодые орлы!

Вечером 8 декабря 1935 года начались мощные студенческие волнения, вошедшие в историю как «Движение 9 декабря»[137].