— А что?

— Я, я… Ты можешь рекомендовать меня тоже в партию?

Цзян Хуа сидел на стуле, прислонившись головой к стене.

Превозмогая приступ острой боли, он закрыл глаза. Через минуту он поднял веки и посмотрел на Дао-цзин. Его бледное лицо осветилось улыбкой:

— Ты, конечно, понимаешь значение слова «проверка». Жизнь научила тебя понимать, что такое партия, что такое революция. Но революционеры и партия также должны иметь ясное представление о тебе, должны испытать тебя… Дао-цзин, если ты выдержишь испытание, двери партии откроются для тебя, — он тихо кашлянул и бессильно поник головою.

Но через мгновение он выпрямился и ласково, как старший брат, глядя на нее, продолжал:

— Ты не переживай. У тебя будет возможность стать членом партии. А сейчас тебе нужно заняться практической деятельностью. Ты еще не проводишь никакой работы среди учащихся школы и твоих коллег-учителей, да и в семьях своих учеников тоже. После моего отъезда тебе нужно начать это делать. Давай-ка обсудим, как следует это начинать.

Их разговор закончился лишь перед рассветом. Цзян Хуа с усилием поднялся и посмотрел в окно.

Небо уж начало светлеть. Обернувшись к Дао-цзин, Цзян Хуа тихо сказал ей:

— Действовать надо смелее, но и осторожно. В первую очередь нужно добиться сплочения учителей. Я уверен, что ты стравишься с этим. Ну, пока еще совсем не рассвело, я должен идти. Достань-ка, пожалуйста, мой саквояж, я переоденусь.

Дао-цзин смотрела, как Цзян Хуа снял пропитанную кровью рубашку и свернул ее, как он умывался одной рукой, как собирал вещи. Ее сердце учащенно билось.

— Ты действительно хочешь ехать? Ведь рана кровоточит…

— Ничего, — улыбнулся Цзян Хуа побелевшими, без единой кровинки губами. — Вчера едва я открыл собрание, как мы были окружены баовэйтуанями[92]. Когда прорывались из окружения, меня и зацепило. Ну, да это пустяк! Сейчас обстановка осложнилась, и я должен уехать в другое место.

— Ты еще вернешься? — с надеждой спросила Дао-цзин.

— Не обязательно. Но через некоторое время мы сможем установить с тобою связь. Может быть, кто-нибудь опять приедет к тебе. У меня в этих местах живет тетка. Она очень хорошая женщина. Возможно, что это будет она. А теперь проводи меня, пожалуйста. Мы выйдем через главные ворота и в случае чего скажем, что спешим на поезд.

Цзян Хуа, переодевшись, опять стал похож на служащего или студента. Он надел шляпу, Дао-цзин взяла его маленький саквояж, и они вышли.

Начало светать. На западной части небосвода горели звезды. Стояла тишина. Они шли по траве, мокрой от росы. Цзян Хуа за всю дорогу не проронил ни звука. Дао-цзин тоже подавленно молчала.

— Тебе больно?.. — не выдержав, спросила она. — Лучше бы ты остался у меня еще несколько дней… отдохнул, зажила бы рана.

Цзян Хуа отрицательно покачал головой и ускорил шаг. Немного не доходя до станции, он остановился:

— Дао-цзин, не следует быть такой мягкой. Борьба — вещь жестокая… Ну, иди домой.

— Цзян, — неожиданно спросила она, — как твое настоящее имя? Хоть это ты мне можешь сказать?

— Ли Мэн-юй… Ну, возвращайся. Я должен идти. До свидания! — Не дожидаясь новых вопросов, он повернулся и быстро зашагал к станции.

«Это тот самый Ли Мэн-юй, который руководил демонстрацией студентов в Нанкине!» — думала Дао-цзин, оставшись стоять под большой ивой.

Цзян Хуа действительно был известным нам Ли Мэн-юем из Пекинского университета. Почему же он назвался рабочим?

Ли Мэн-юй родился в провинции Хэнань. В тринадцать лет, едва успев окончить начальную школу, он вместе с отцом уехал в Шанхай, где поступил учеником в типографию. Работая, он продолжал учиться в вечерней школе. Здесь Ли Мэн-юй познакомился с коммунистами, которые воспитали и вырастили его, здесь же он вступил сначала в комсомол, а позднее в Коммунистическую партию Китая. В это время он, продолжая работать, уже учился в филиале Шанхайского университета и руководил подпольным рабочим кружком. После поражения революции начались жестокие расправы гоминдановцев с рабочими и революционерами. Во время одной из больших облав все известные ему партийные явки были провалены, и Ли Мэн-юй никак не мог установить связь с партией. Оставаться в Шанхае стало невозможно, и он уехал в Бэйпин к своему дяде — тоже рабочему-печатнику. В Бэйпине Ли Мэн-юй надеялся установить контакт с местной партийной организацией и поступить на какую-нибудь работу. Но наладить нужные ему связи было не так-то легко. Найти работу тоже оказалось делом не простым. В этом тяжелом положении ему пришла мысль о поступлении в Пекинский университет. С утра до вечера Ли Мэн-юй нанимался теперь на разные мелкие работы, чтобы не сидеть на шее у дяди, а вечерами при свете лампы готовился к экзаменам. Благодаря своей настойчивости и старанию он за какие-нибудь четыре-пять месяцев подготовился и успешно сдал экзамены на философский факультет.

Незадолго до этого Ли Мэн-юю удалось установить связь с районной партийной организацией, которая поручила ему руководить студенческим движением в Пекинском университете. Поэтому он с полным основанием мог называть себя и студентом и рабочим.

После возвращения из Нанкина, где он руководил студенческой демонстрацией, Ли Мэн-юй не мог больше оставаться в Бэйпине, и партия направила его в Таншань[93], где он свыше года работал на угольных копях и был одним из руководителей большой забастовки пяти таншаньских шахт. Когда в провинции Чахар начала организовываться Антияпонская добровольческая армия, Ли Мэн-юй тотчас приехал туда. Под Чжанцзякоу он был назначен командиром батальона. После поражения Добровольческой армии Ли Мэн-юй вернулся в Бэйпин и установил связь с Хэбэйским провинциальным комитетом партии, который направил его в окрестности Баодина для организации крестьянского движения. В то время широкие массы крестьян в уездах Гаоян, Бое, Лисянь, Взньсянь, Шэньцзэ, Жаоян, Динсянь, Аньго, не в силах больше терпеть гнета помещиков и ростовщиков, под руководством партии тайно готовились к восстанию. Перед приездом Дао-цзин в Динсянь Ли Мэн-юй, уже под именем Цзян Хуа, около полугода работал секретарем уездного комитета партии и вел здесь активную подпольную работу. Для того чтобы обмануть врагов и сбить их со своего следа, он благодаря Сюй Хуэй нашел убежище в Динсяньской школе. В это время он был занят организацией вооруженного восстания в местных частях баовэйтуаней. На берегах Танхэ часто можно было видеть торговца канцелярскими принадлежностями, ездившего на велосипеде по окрестным деревням. Это и был Цзян Хуа. Иногда он переодевался в крестьянскую одежду и бродил по дорогам, беседуя с крестьянами об их горьком житье, о тяжелых налогах и поборах. Так он постоянно менял свой облик и род занятий; враги, сколько ни старались, не могли обнаружить его, а революционные организации в деревнях были восстановлены и успешно действовали.

В тот последний вечер, когда Линь Дао-цзин так долго ждала его, Цзян Хуа находился на берегу Танхэ, медленно несущей свои воды вдоль низких дамб. Речка тускло поблескивала под светом то появлявшейся, то исчезавшей луны. Одна из заболоченных низинок берега густо поросла камышом. Прохладный весенний ветер колыхал его тонкие длинные стебли. Безмолвие ночи нарушал лишь один тихий шелест камыша, хотя в низинке собралось человек двадцать мужчин. Одеты они были в потрепанную военную форму или в старое крестьянское платье. Это были коммунисты и комсомольцы из окрестных деревень, входившие в состав отрядов баовэйтуаней. Одни из них стояли подле самой дамбы, опершись на винтовки, другие — тоже с винтовками в руках — присели на корточки в холодной болотной тине. На гребне земляной дамбы патрулировали два вооруженных дозорных.

Кроме Цзян Хуа, здесь находился также Дай Юй — особоуполномоченный Баодинского подпольного комитета партии, приехавший сюда всего два дня назад. Под их руководством шло собрание, на котором обсуждались вопросы дальнейшего роста членов партии и организации вооруженного восстания в отрядах баовэйтуаней. Цзян Хуа и Дай Юй, одетые по-крестьянски, сидели на корточках среди собравшихся; их ноги по щиколотку были погружены в холодную воду.