Я кивнул, потому что латынь была одной из тех наук, которым отец научил меня еще в молодости.

— Хорошо. Это маленький дикий человек, похожий на обезьяну, от которой мы все произошли? Но ты знаешь это, Аллан?

Я снова кивнул и сказал:

— Эти диспуты идут уже очень давно, Айша.

— Да, они начались в мое время, и мы продолжим их позднее. И все-таки он ближе к обезьяне, чем ты или я. Я думаю, что у него есть свои преимущества — он хитрый и дружелюбный, и любит всех вокруг. Ты понимаешь, Аллан, что любовь есть во всем?

Я ответил:

— Все зависит от того, что вкладывается в это слово. На что она сказала, что объяснит мне позднее, когда у нас будет время, а потом добавила:

— Эта маленькая желтая обезьяна понимает, что ей надо преданно служить тебе, или мне так только кажется? Ты расскажешь мне об этом когда-нибудь. А теперь о твоем спутнике

черном человеке. Я думаю, что это воин из воинов, такой, какие бывали в старые времена, если не дикарь. Да, поверь мне, Аллан, дикари часто лучше. Кроме того, все мы в сердце дикари, даже ты и я. Культура — это лишь прикрытие, чтобы спрятать наш естественный цвет, и часто это яд. Думаю, что во время сражения его топор погружается глубоко и погрузится еще глубже. Правильно ли я поняла этих людей, Аллан?

— Неплохо, — ответил я смиренно.

— Просто я так думаю, — раздался ее певучий смех, — хотя в этом месте я ржавею и становлюсь глупой и бесполезной, как меч, которым не пользуются. Теперь вы можете отдохнуть. Завтра мы с тобой поговорим наедине. Ничего не бойтесь, вы в безопасности, вас охраняют мои рабы, а я наблюдаю за ними. Итак, прощайте, до завтра. Теперь идите, ешьте и спите, как должны делать все, кто существует на этой земле и цепляется за нее, чтобы выжить. Биллали, проводи их. — И она махнула рукой, показав, что аудиенция закончена.

При этом знаке Ханс, который все еще был не в себе, вскочил с колен и прошмыгнул сквозь занавески. Робертсон последовал за ним. Умслопогаас постоял мгновение, повернулся, высоко поднял топор и прокричал «Байет!», после чего повернулся и тоже ушел.

— Что значит это слово, Аллан? — спросила Айша.

Я объяснил, что это приветствие, с которым воины-зулусы обращаются только к своему вождю.

— Разве я не говорила, что дикари лучшие из лучших?! — воскликнула она со смехом. — Белый человек, твой приятель, не приветствовал меня, а черный знает, когда стоит перед Королевой.

— В нем тоже течет королевская кровь, — заметил я.

— Если так, мы похожи, Аллан.

Я глубоко поклонился ей, так галантно, как только мог. Она впервые поднялась и оказалась очень высокой и внушительной и поклонилась мне в ответ.

После этого я пошел искать остальных моих спутников по другую сторону занавеса, однако Ханс успел даже пробежать через длинный узкий холл за циновки в его конце. Мы с достоинством проследовали за Биллали через двойные ряды охраны, которая подняла копья, когда мы проходили мимо них. Там мы снова встретили Ханса, который все еще был чем-то испуган.

— Баас, — сказал он мне, когда мы проходили под колоннами зала, — в моей жизни я видел много ужасных вещей и стоял к ним лицом к лицу, но никогда не был так напуган, как перед этой белой колдуньей. Баас, я думаю, что она дьявол, о котором ваш преподобный отец говорил так много, или его жена.

— Если так, Ханс, — отвечал я, — дьявол не так черен, как его рисуют. Но я советую тебе быть осторожным в разговорах, потому что стены имеют уши.

— Не имеет значения, кто и что говорит, баас, потому что она читает слова задолго до того, как они слетают с губ. Я чувствую, что она присутствует в этой комнате. Будь осторожен, господин, иначе она похитит твой дух и ты в нее влюбишься, а она может быть уродлива, иначе она не скрывала бы своего лица под вуалью. Вы когда-нибудь видели, что красивая женщина надевает на голову мешок, господин?

— Может быть, она делает это, потому что очень красива, Ханс, и боится, что сердца мужчин, которые смотрят на нее, растают.

— О, нет, баас, все женщины хотят растопить мужские сердца, кто больше, кто меньше. Иногда кажется, что у них в головах совсем иные мысли, но они не думают ни о чем другом, пока не становятся старыми и уродливыми, чтобы забыть о своих чарах.

Ханс продолжал молоть чепуху, возвращаясь, насколько я мог понять, по той же дороге, по которой мы пришли. Мы дошли до наших жилищ, где нас ждала приготовленная еда — жареная козлятина, кукурузные лепешки и молоко, а также кровати для двух белых людей, покрытые кожаными накидками и шерстяными одеялами.

Нас поместили в комнаты в доме, построенном из камня. Его стены когда-то были расписаны. Крыши не было, так что мы могли видеть звезды над головой, но, поскольку воздух был очень свежим и одновременно теплым, это было скорее преимуществом, чем недостатком. В самой большой комнате поместились мы с Робертсоном, в других — Умслопогаас и зулусы, а в третьей лежали раненые.

Когда Биллали показывал нам наше убежище при свете лампы, то долго извинялся, что оно не самого лучшего качества, потому что место это находится в развалинах, а строить что-то новое нет времени. Он добавил, что мы можем спать без опасений, потому что нас охраняют и никто не осмелится причинить вред гостям Той-которая-повелевает. На нее мы, по словам Биллали, произвели прекрасное впечатление. Затем он поклонился, сказав, что вернется утром, и оставил нас.

Мы с Робертсоном сели на лавки, чтобы поесть, но он казался настолько погруженным в свои воспоминания и грустные мысли, что я так и не смог втянуть его в разговор. Единственное, что он сказал, это то, что мы попали в странную компанию и те, кто обедает с Сатаной, должны иметь длинные ложки. Выразив себя в этой фразе, он упал на кровать, громко помолился в своей обычной манере «о защите от колдунов и колдуний» и заснул.

Перед тем как лечь, я навестил Умслопогааса, чтобы проверить, все ли хорошо у него и его людей. Я увидел, что он стоит у дверного порога и смотрит на звездное небо.

— Приветствую тебя, Макумазан, — сказал он, — ты, белый и мудрый, и я, черный воин, видели много странностей под солнцем, но никогда не видели такого, как сегодня ночью. Кто и что это такое, Макумазан?

— Я не знаю, — ответил я, — но жизнь стоит того, чтобы увидеть ее, даже под вуалью.

— И я не знаю, Макумазан. Или нет — чувствую, потому что мое сердце подсказывает мне, что эта женщина — величайшая из всех колдуний и ты должен хранить свой дух, чтобы она не украла его. Если бы она не была колдуньей, то напомнила бы мне Наду-Лилию, которая была моей женой, когда я был молод, потому что на ней были те же белые одежды, и, несмотря на другой язык, на котором говорит эта женщина, мне было странно слышать шепот Нады, той Нады, которая ушла от меня дальше, чем вон те звезды. Очень хорошо, что на твоей груди надет Великий талисман, потому что он защитит тебя от вредного влияния чужих сил.

— Зикали тоже принадлежит этому племени, — засмеялся я, — хотя смотреть на него менее приятно. Я не боюсь их. И если она не просто некая белая женщина, которая скрывает себя под вуалью, я надеюсь узнать от нее много мудрых мыслей.

— Да, Макумазан, такую мудрость, которую дают лишь духи и мертвые.

— Может быть, но мы ведь и пришли сюда, чтобы пообщаться с духами из прошлого, не так ли?

— О, — ответил Умслопогаас, — все это и еще войну, вот что мы должны найти здесь. Только я думаю, что битва будет сначала, потому что духи и мертвые могут околдовать меня и забрать мои силу и мужество.

Потом мы расстались, и я, слишком уставший даже для того, чтобы думать, прилег на свою кровать и тут же заснул.

Сон прошел, когда солнце было уже высоко, от громкой молитвы Робертсона, которая уже, признаюсь, начала действовать мне на нервы. Молитва, по-моему, — это личный разговор между человеком и его Создателем, минуя церковь, кроме того, мне совершенно не хотелось слышать обо всех грехах Робертсона, которых, как оказалось, было очень много. Не очень хорошо заниматься самобичеванием, не думая при этом о других людях, если только вы не священник и не умеете делать это профессионально.