— Здесь, у короля, мне более нет места, сын мой! — сказал я Умслопогаасу.

— Не бойся, отец, я найду тебе место! — отвечал тот.

Тогда я обратился к преследовавшим меня воинам и сказал:

Передайте слова мои королю: нехорошо сделал он, что прогнал меня. Я,

Мопо,

посадил его на царство и я один мог там его держать. Так скажите ему, что будет еще хуже, если он станет разыскивать меня. Тот день, когда мы еще раз встретимся лицом к лицу, будет днем его смерти. Так сказал Мопо-врач, который еще никогда не предсказывал того, что не сбывалось!

После этого мы удалились из крааля Дингаана. Я вернулся впоследствии в этот крааль для того, чтобы предать пламени все, чего Дингаан не уничтожил. Когда же я опять встретился с Дингааном... Но рассказ об этом впереди, отец мой.

Мы удалились от крааля, никто не препятствовал нам, так как некому было препятствовать.

Когда Дингаан услыхал мои слова, он опять испугался, он знал, что лгать я не стану.

Поэтому он придержал свою руку, не послал войск, чтобы умертвить Умслопогааса, опасаясь смерти, которую я обещал навлечь на него. Раньше, чем исчез его страх, Дингаана отвлекла война с анабоона, причиной которой стало избиение белых людей, и у него не оставалось свободных воинов, чтобы мстить незначительному вождю.

Но ярость его была так велика после всего случившегося, что, по своему обыкновению, он умертвил много невинных людей, чтобы удовлетворить жажду мщения.

Во время нашего пути Умслопогаас рассказал мне все, что случилось при нападении на халакази, и о своей встрече с Надой.

Наконец мы очутились у подножия горы Призраков и взглянули в каменное лицо старой колдуньи, которая вечно сидит на высоте и ждет кончины мира. В ту же ночь мы дошли до крааля народа Топора и с громким пением вступили в него. Галази не вошел с нами, он отправился на гору собрать свою стаю волков; проходя у подножия горы, мы слышали, как волки приветствовали его громким воем.

При нашем приближении к краалю все женщины и дети вышли к нам навстречу, во главе их шла Зинита, старшая жена Умслопогааса. Встретили они нас радостно, но, увидя, как много не хватает воинов, которые месяц назад выступили в поход, радость их сменилась печалью и рыдания вознеслись к небу.

Умслопогаас нежно приветствовал Зиниту, но мне показалось, что в его обращении звучала неискренность. Сначала она кротко разговаривала с ним, но когда узнала все, что случилось, ее слова стали резкими, и она начала бранить меня и с гневом накинулась на Умслопогааса.

Все это случилось много лет назад, а недавно я слышал, что Умслопогаас бежал на север и стал на всю жизнь бездомным бродягой, и случилось это также из-за женщины, которая предала его и обвинила в убийстве Лусты, бывшего подобно Галази его названым братом. Не знаю, как все это случилось, но этот сильный и свирепый человек страдал той же слабостью, как и дядя его Дингаан, слабость эта погубила его, и я больше никогда не увижу своего питомца.

Итак, отец мой, мы сидели вдвоем молча в хижине, как вдруг мне показалось, что на тростниковой кровле копошится крыса.

Я снова заговорил:

— Умслопогаас, наконец настал час, когда я должен сообщить тебе тайну, которую я скрывал с самого дня твоего рождения!

— Говори, отец! — отвечал он с удивлением.

Я

подкрался к двери хижины и выглянул из нее. Ночь была темная, и никого не было видно или слышно вокруг, из предосторожности я обошел хижину. Отец мой, когда тебе придется сообщать тайну, не поддавайся так легко обману. Недостаточно осмотреть все кругом и позади. Осмотри пол и огляди крышу, приняв все эти предосторожности, уходи оттуда и в другом месте сообщи свою тайну. Зинита была права, я глупец, несмотря на свою мудрость и седые волосы. Если бы я не был глупцом, я бы выкурил крысу, забравшуюся на кровлю, прежде чем стал говорить. Крыса та была Зинита, которая влезла на кровлю и лежала там в темноте, приложив ухо к дымовому отверстию и прислушиваясь к каждому нашему слову.

— Слушай, — сказал я, — ты не сын мне, Умслопогаас, хотя с детства называл меня отцом. Твое происхождение более знатно, Убийца!

— Я был доволен своим отцом, старик, — возразил Умслопогаас, — происхождение мое казалось мне достаточно почетным. Скажи мне, чей же я сын?

Я

нагнулся вперед и прошептал, но, увы, недостаточно тихо:

— Ты сын умершего Черного, ты происходишь от Чаки и Балеки, сестры моей!

— Следовательно, я все же остаюсь в родстве с тобой,

Мопо,

и радуюсь этому. Кто мог подумать, что я сын этого человека-гиены? Может быть, поэтому я подобно Галази люблю общество волков, хотя не чувствую в сердце никакой любви к отцу своему и его дому!

— У тебя мало причин любить его, Умслопогаас, ведь он убил твою мать, Балеку, и хотел убить также и тебя. Но все же ты сын Чаки!

— Я вижу, что для того, чтобы узнать в толпе своего отца, надо иметь зоркие глаза, дядя. Припоминаю теперь, что когда-то слыхал уже этот рассказ, хотя давно забыл его!

— От кого слыхал ты этот рассказ, Умслопогаас? Еще недавно знал обо всем этом только один человек, остальные давно умерли. Теперь известно нам обоим! (Отец мой, я не подозревал о третьей.) От кого же ты узнал всю правду?

— Узнал я правду от мертвого. По крайней мере Галази Волк слыхал этот рассказ от мертвеца, который сидел в пещере на горе Призраков. Мертвец сказал ему, что вскоре явится на гору и станет его братом человек по имени Умслопогаас Булалио, сын Чаки. Галази повторил мне этот рассказ, но я давно забыл о нем!

— Видно, мудрость живет среди мертвых, — отвечал я. — Теперь тебя зовут Умслопогаас Булалио, а сегодня я объявляю тебе, что ты сын Чаки. Но выслушай меня!

И я рассказал ему все, начиная с минуты рождения, повторил слова его матери Балеки, когда я рассказал ей свой сон, и описал ее смерть, совершившуюся по приказанию Чаки, и величие, с которым она умерла. Умслопогаас заплакал, хотя плакать случалось ему редко. Когда рассказ приближался к концу, я заметил, что слушает он невнимательно, как слушает человек, в сердце которого зародился тревожный вопрос. Не дав мне договорить, он прервал меня:

— Итак, дядя

Мопо,

если я сын Чаки и Балеки, Нада-Лилия мне не сестра?

— Нет, Умслопогаас, она только твоя двоюродная сестра!

— Все же близкое родство! — заметил он. — Впрочем, оно не будет служить препятствием к браку между нами! — И лицо его стало радостным.

Тут я понял, что Умслопогаас любит Наду, и сказал ему:

— Нада еще не у твоих ворот и, может быть, никогда их не отыщет! Я желаю, Умслопогаас, чтобы ты правил страной зулусов по праву рождения. Хотя будто бы все складывается неблагоприятно, но мне кажется, что можно найти способ осуществить мою мечту.

— Каким образом? — спросил он.

— Многие из великих вождей, моих друзей, боятся и ненавидят Дингаана. Если бы они знали, что сын Чаки жив и сын этот — Убийца, они подставили бы ему свои плечи, чтобы, опираясь на них, он достиг власти. Воины чтят имя Чаки, он обращался с ними жестоко, но был щедрым и храбрым королем. Они не любят Дингаана: жесток он не менее Чаки, но дары его не так щедры, поэтому они с радостью приняли бы сына Чаки, если бы достоверно узнали о его существовании. Но в том-то и вопрос, что им пришлось бы положиться только на мое слово. Надо постараться убедить их!

Вскоре после этого Умслопогаас покинул меня и пошел в хижину Зиниты, своей инкозикази. Она лежала, завернувшись в одеяла, и, по-видимому, спала.

— Привет, супруг мой, — сказала она медленно, как бы только пробуждаясь. — Мне снился странный сон, будто тебя называли королем и все полки зулусов проходили перед тобой, приветствуя тебя, как короля!