Умслопогаас приподнялся и прополз в узкое отверстие пещеры. Над ним высоко в небо вздымалась серая вершина, похожая на сидящую женщину со склоненной на грудь головой, так что пещера была как бы на ее коленях. Ниже скала круто обрывалась, вся поросшая мелким кустарником. Еще ниже темнел громадный густой лес, спускаясь к другой скале, у подножия которой на той стороне реки расстилались широкие зулусские равнины.

Вон там, — сказал Галази, указывая Стражем Брода на далекую равнину, — крааль, где жила старуха, вот и скала, куда мне надлежало взобраться, вот и лес, где царили духи Аматонго. По той стороне леса вьется тропинка в пещеру, а вот и сама пещера. Видишь этот камень, им загораживается вход. Он очень велик, но ребенок может сдвинуть его, так как он укреплен на скалистом острие. Только помни одно, не надо толкать камень слишком глубоко. Если он дойдет вот до этого знака, то надо много сил, чтобы отвалить его. Однако я справлюсь, хотя и не достиг еще полной зрелости. Если же камень перевалится за знак, то он покатится внутрь пещеры с такой быстротой, с какой скатывается голыш с обрыва. Тогда, пожалуй, и два человека изнутри да один снаружи вряд ли справятся с ним. Смотри теперь, я, как всегда, на ночь завалю камень так!

Он ухватился за скалу, и она, как любая дверь, захлопнулась на выточенном природой стержне.

Итак, — продолжал он, — я покинул крааль, и все провожали меня до реки. Она разлилась, и никто не решался переправиться.

Ага, — кричали они, — вот и конец пути, маленький смельчак, сторожи теперь брод, ты, мечтавший владеть Стражем Брода, размахнись-ка палицей по воде, может, ты усмиришь волны!

Не отвечая на насмешки, я привязал веревкой щит к плечам, захваченный мешок обмотал вокруг тела, а к палице прикрепил ремень и взял его в зубы. Потом я бросился в речку и поплыл. Дважды течение относило меня, и стоящие на берегу кричали, что я погиб, но я опять всплывал и наконец добрался до противоположного берега. Тогда оставшиеся на той стороне замерли от удивления, а я пошел вперед, направляясь к скале. Трудно, незнакомец, взбираться на ту скалу. Когда ты окрепнешь, я покажу тебе тропинку. Я одолел ее и в полдень добрался до леса. Тут, на опушке, я отдохнул и закусил провизией из мешка, так как нуждался в силах для борьбы с привидениями, если таковые существовали. Потом я встал и углубился в лес.

Высоки в нем деревья, странник, и настолько густы, что местами света не больше, чем в ночь новолуния. И все же я пробивался вперед, часто сбиваясь с дороги.

Изредка из-за верхушек деревьев выглядывала фигура серой каменной женщины, сидящей наверху горы Призраков, и я направлялся к ее камням. Сердце мое сильно билось, пока я так бродил в темноте леса, среди ночной тишины, я все осматривался, не следят ли за мной глаза Аматонго. Но нет, духи не попадались, только изредка большие пятнистые змеи выползали из-под моих ног. Быть может, это и был Аматонго. Временами мелькал серый волк и прокрадывался между деревьями, следя за мной. А в больших ветвях глубоко, точно женщина, вздыхал ветер.

Я подвигался вперед, напевая и стараясь ободрить себя. Наконец деревья поредели, местность стала повышаться, и опять блеснули небеса.

Но я утомил тебя рассказом, отдохни до завтра, и там я докончу его. Скажи мне только свое имя.

— Имя мое Умслопогаас, сын

Мопо

— ответил он. — Когда ты кончишь твой рассказ, я начну свой. А теперь давай слать!

Галази вздрогнул. Услыхав имя гостя, он смутился, но ничего не сказал. Они легли спать, и Галази закутал Умслопогааса шкурами лосей. Сам Галази был такой крепкий, что улегся без всякого покрывала на голой скале.

Так почивали они, а вокруг пещеры выли волки, чуя кровь человеческую.

— Теперь слушай, Умслопогаас, сын

Мопо!

— продолжал на другой день Галази. — Пройдя через лес, я добрался как бы до колен каменной колдуньи, сидящей вон там высоко и целые века выжидающей конца мира. Здесь уже весело играло солнце, здесь бегали ящерицы, порхали птицы, и хоть опять наступал вечер — я ведь долго бродил по лесу, я уже больше не трусил. Я влез на крутую скалу, поросшую мелким кустарником, и наконец добрался до каменных колен колдуньи, представляющих собой площадку перед пещерой. Я заглянул за край скалы, и, поверишь ли, Умслопогаас, кровь моя похолодела, сердце замерло. Там, перед самой пещерой, валялось много больших волков. Одни спали, рыча во сне, другие грызли черепа убитых зверей, а остальные сидели, как псы, оскалив зубы, высунув из разинутой пасти языки. Я вгляделся и различил за ними вход в пещеру, где, по-видимому, находились кости юноши. Но мне не хотелось туда идти: я боялся волков, так как понял теперь, кого принимали за горных духов. Я решил бежать оттуда, но когда обернулся, то великая палица Страж Брода размахнулась и хватила меня таким ударом по спине, каким храбрецы расправляются с трусами. Случайность ли или Страж хотел пристыдить вооруженного им, этого я не знаю, но стыд охватил меня. Как, неужели вернуться назад, терпеть насмешки жителей крааля, старухи? Да разве в лесу ночью меня не загрызут духи? Лучше уж сейчас поскорее попасться в их лапы. Не медля дольше, чтобы страх не обуял меня, я взмахнул палицей и с боевым криком племени халакази вскочил на край скалы и бросился на волков. Они тоже вскочили и остановились, завывая, со взъерошенной шерстью и с горящими глазами. Их звериный запах доносился до меня. Но, увидев, что на них кинулся человек, они вдруг испугались и разбежались во все стороны, спрыгивая большими прыжками со скалистой площадки, изображающей колени колдуньи, так что скоро я очутился один у входа в пещеру. Сердце у меня росло в груди от радостного сознания, что я покорил волков, не зашибив ни одного, я гордо, точно петух по крыше, подошел к отверстию пещеры и заглянул в глубь ее. Как раз в эту минуту заходящее солнце яркими, красными лучами осветило темноту. Тогда, Умслопогаас, я опять струсил!

Видишь, вон там углубление в стене, огонь теперь освещает его? В том конце вышина пещеры в рост человека. Углубление узкое и неглубокое, оно точно выбуравлено железом. Человек мог бы сидеть в нем, да человек и сидел или, скорее, то, что было когда-то человеком. Там находился остов, обтянутый почерневшей кожей. Зрелище это было ужасно. Он упирался в вытянутые руки и в правой держал кусок мяса. Мясо было наполовину съедено, видно, он поел перед смертью. Глаза этого скелета покрывала кожаная повязка, точно заслоняя от него что-то. Одной ноги не хватало, а другая свисала через край ниши. Под ней на земле валялось заржавленное лезвие сломанного копья.

Подойди сюда, Умслопогаас, тронь рукой стену пещеры. Она гладкая, не правда ли? Гладкая, как те камни, на которых женщины мелют зерна. А отчего она гладкая, спросишь ты. Я могу тебе сказать. Когда я сквозь дверь пещеры смотрел внутрь, то видел следующее.

На полу лежала волчица, тяжело дыша, точно она пробежала много верст. Она казалась большой и свирепой. Близ нее находился волк, старый, черный, больше всех виденных мной, настоящий родоначальник, с серыми полосами на голове и на боках. Этот волк стоял на месте, но, пока я следил за ним, он вдруг побежал и подскочил высоко вверх, к иссохшей ноге, свисавшей из скалистой трещины. Лапы его ударились о гладкую скалу, на секунду он за нее ухватился, щелкнув зубами на расстоянии копья от мертвеца, но сорвался с яростным рычанием и медленно прошелся по пещере.

Опять подбежал, подпрыгнул, опять щелкнули большие челюсти, и опять он, воя, упал. Тогда поднялась волчица, они вместе старались стащить высоко сидящую фигуру. Ничего не выходило. Ближе расстояния копья они не могли подпрыгнуть. Теперь, Умслопогаас, тебе понятно, почему скала гладкая, блестящая.