В конце концов мы все-таки двинулись в путь, сопровождаемые Биллали и людьми, несшими светильники. Их свет указывал, что мы идем между домами или, во всяком случае, стенами, которые были когда-то домами, а впереди виднелась улица.

Проходя под чем-то вроде арки или портика, мы вошли во двор, который был заполнен колоннами, но без крыши, поскольку я мог видеть звезды над головой. В конце двора виднелось здание, дверной проем в нем был завешан циновками, внутри все было освещено лампами, и по всей длине на равном расстоянии стояли охранники с длинными копьями.

— О, баас, — сказал Ханс с тревогой, — это ловушка.

Умслопогаас глядел вокруг с подозрением, держа руку на

рукоятке топора.

— Помолчи, — ответил я. — Вся эта гора — сплошная ловушка, одной больше, одной меньше — дела не меняет, а у нас с собой оружие.

Проходя между двойной линией охранников, которые стояли без движения, как статуи, мы подошли к любопытным занавескам, которые висели в конце длинного холла. Хотя я мало что в этом понимаю, я все же понял, что они были сделаны из дорогого цветного материала, вышитого золотыми нитями. Перед этими занавесками Биллали сделал нам знак остановиться.

Тихо обсудив что-то с человеком, скрывающимся за занавеской, он исчез за ними, оставив нас одних на несколько минут. Наконец они открылись, вышла высокая элегантная женщина восточного вида, в арабской одежде, которая пригласила нас войти. Она не говорила и не ответила на мои вопросы, когда я попытался заговорить с ней, что было не очень понятно, хотя потом я узнал, что она немая. Мы вошли, и я поразился роскоши, которой отличалась комната.

В дальнем конце зала находилось не очень большое помещение, освещенное лампами, свет которых падал со стен, украшенных скульптурами. Все выглядело так, словно когда-то это был большой внутренний двор или святилище, поскольку во главе его стоял помост, где когда-то могли помещаться трон или статуя бога. Но сейчас на этом помосте стояло ложе, на котором сидела богиня!

Она была прямая и стройная, одетая в ярко-белые ткани и искусно ими задрапированная, однако ее одежда больше открывала, чем скрывала ее великолепные формы. Из-под вуали, которую была похожа на фату невесты, выглядывали две очень длинные черные косы, на кончике каждой виднелась большая жемчужина. С одной стороны от нее стояла высокая женщина, похожая на ту, что провела нас через занавески, а с другой на коленях стоял Биллали.

Вокруг сидящей женщины царила атмосфера величественности, какая бывает, когда королев рисуют художники, хотя ее фигура была значительно более благородной, чем у любой царицы, которую я встречал. Вокруг нее, казалось, витала тайна, она скрывала ее, как вуаль, которая, без сомнения, усиливала эффект. От нее исходила еще и некая притягательная сила, и ни вуаль, ни другое покрывало не могли скрыть ее — по крайней мере для моего воображения. Своим дыханием она тоже источала власть. В воздухе витало что-то такое, что бывает перед штормом. Мне казалось, что эта власть не вполне человеческая и идет свыше, призванная склонять странника к земле.

Сказать по правде, в тот момент, хоть я и сгорал от любопытства, которое росло во мне час от часа, и ощущал себя очень довольным, что предпринял это путешествие со всеми его невзгодами, я ужасно испугался, настолько, что хотел повернуться и убежать. С самого начала я чувствовал, что присутствую перед совершенной женской красотой.

Что это была за картина! Она сидела, величавая и тихая, как совершенная мраморная статуя, лишь ее грудь поднималась и опускалась под белой одеждой, показывая, что она живая и может дышать, как все. Об этом же говорили и ее глаза. Сначала я не мог разглядеть их через вуаль, но то ли потому, что я привык к свету, или оттого, что они сияли, как звезды, далекие и прекрасные, я смог увидеть их. Это были большие, темные и прекрасные очи, с легким оттенком голубого на радужной оболочке, казалось, они смотрят сквозь тебя и выше, как бы не видя и без малейшего усилия. Ее глаза были подобны окнам, через которые свет идет изнутри, свет духа.

Я оглянулся, чтобы посмотреть, не производит ли увиденное такой же эффект на моих товарищей. В этом не было необходимости. Ханс упал на колени, его руки сплелись в молитве, а его маленькое уродливое лицо напомнило мне голову рыбы, которую вытащили из воды и она вот-вот умрет от избытка воздуха. Робертсон, выведенный из состояния оцепенения, смотрел на царственную даму с открытым ртом.

— Боже, — сказал он, — кажется, возвращаюсь к жизни, ее черты прекрасны. Я чувствую это нутром.

Умслопогаас стоял величественный и мрачный. Его руки лежали на рукоятке топора, он так же пристально смотрел на трон, кровь прилила к лицу, старая вмятина на его голове пульсировала.

— Хранящий Ночь, — сказал он мне своим глубоким голосом, переходя на шепот, — в ней власть не одной женщины, а всех женщин. Под ее одеждой я вижу красоту той, которая «ушла высоко», Лилии, которая навсегда потеряна для меня. Ты не чувствуешь этого, Макумазан?

Когда он произнес эту фразу, я сразу все понял. Я чувствовал подобное и раньше, хотя эмоции не позволяли мозгу вовремя анализировать происходящее. Я смотрел на прекрасные задрапированные формы и видел — в ней было несколько женщин. Я не встречал никого, подобного именно этой женщине, хотя впоследствии узнал ее достаточно хорошо, во всяком случае, достаточно, чтобы заинтриговать меня. Странным было то, что в этой галлюцинации как будто соединялись разные личности, пока наконец я не начал думать, не являются ли они одним и тем же существом, проявляя себя в разных формах, как лучи разного цвета падают из одного кристалла и при этом меняются. Однако мой бедный ум не в состоянии это выразить так, как бы мне этого хотелось. Без сомнения, это были сила внушения и игра ума той, которая сидела перед нами.

В конце концов она заговорила, и ее голос звучал, как серебряные колокольчики над водой в торжественной тишине. Он был низкий и сладкий, так что в первый момент мои чувства притупились и сердце, казалось, остановилось. В первую очередь она обращалась ко мне.

— Мой слуга здесь. — Она слегка повернула голову к Биллали, который стоял на коленях. — Сказал мне, что вы, которого зовут Хранящий Ночь, понимаете язык, на котором я говорю. Это так?

— Я понимаю арабский достаточно хорошо, изучал его на Восточном побережье и в Аравии в прошлые годы, но ваш арабский — о... — Я замолчал.

— Называйте меня Хийя, — бросила она, — это мой титул, который означает, как вы знаете, «она» или «женщина». Если вам не нравится это имя, называйте меня Айша. Я буду рада снова услышать имя из уст человека моего цвета кожи и благородной крови.

Я покраснел от комплимента и повторил с достаточно глупым видом:

— Я говорю на несколько другом арабском, чем тот, что используете вы, о Айша.

— Я думала, что звучание этого имени понравится вам больше, чем Хийя, хотя потом я научу вас произносить его. Есть ли у вас другое имя, которое может идти раньше главного?

— Да, — ответил я, — Аллан.

— О Аллан. Расскажи мне об этих людях. — И она показала на моих приятелей взмахом руки. — Потому что я подозреваю, что они не говорят по-арабски. Или лучше я буду говорить, а ты скажешь, права я или нет. Вот этот человек. — И она кивнула в сторону Робертсона, — чувствует себя смущенным. Это пробуждает в нем цвет, которого ты не видишь, этот цвет призывает к мести, хотя мне кажется, что в настоящий момент он хочет чего-то другого, того, чего, насколько я знаю, хотят все мужчины и что разрушает их. Человеческая натура не изменилась, Аллан, вино и женщины — древние ловушки. Для него достаточно.

Маленький желтый человек меня боится, как и все вы. В этом величайшая власть женщины, хотя она слабая и нежная, все мужчины ее боятся, потому что настолько глупы, что не могут ее понять. Для них миллионы лет она остается загадкой, а для нас все неизвестное — страшно. Ты помнишь римскую пословицу, которая выражает это кратко и понятно?