Для сей эклоги

Считая слоги

И чтя закон,

Я взял примером

Писать размером

Былых времен.

Но что Нисетте

Законы эти?

Ведь, юной, ей

Любовь нужней!

Стихам внимая,

Знай, дорогая:

Все прах и тлен;

Но в них – пример нам

Быть в чувствах верным:

Вот мой рефрен!

Куда же ты бежишь, красавица младая?

Молчишь; потупилась, себя не понимая.

Пусть разноцветный шелк для вышивки готов —

Умелая игла не оживит цветов.

Как роза ранняя, уста твои увяли.

Мечтаешь, запершись; вздыхаешь. Но едва ли

Сумеешь обмануть мой искушенный взгляд:

Любовь не утаить. Красавицы манят

Любовию своей, и любят, и такими

Мы сами любим их. И мы любимы ими.

Будь беззащитною – и я тобой пленен.

Будь верною в любви. Однако кто же он,

Тот славный юноша, голубоглазый, статный,

Темноволосый, и любезный, и приятный?..

Краснеешь? Погоди, и впрямь, он мне знаком,

Но я молчу, молчу… Там, под твоим окном,

Он бродит взад-вперед. И, отложив иголку,

Бежишь, следя за ним украдкой, втихомолку,

Ан глядь – уже исчез. И тщетно по следам

За ним твой быстрый взгляд блуждает тут и там.

Никто у нас в краю на праздниках весенних,

Среди окрестных рощ, стремглав спеша под сень их

На резвом скакуне, никто не может так

Обуздывать коня, как юный сей смельчак.

Попреки, слезы… Вот, друзья, она – пред вами:

Меня то гонят прочь, то кличут. Дни за днями

Одно и то же. Нет, пусть просто скажет: да.

Ни шагу к ней… Чуть ночь – и я бегу туда!

Вздыхает; просит у меня прощенья; гонит.

Спешу к моим друзьям: вот где я буду понят!

Но покаянная записка даже тут

Меня находит… Всё! Увы, меня зовут.

«Мой друг, наперсник мой в младенческих усладах,

Молчишь при мне, но я могу читать во взглядах:

Я знаю красоту, которая тебя

Так взволновала, так заставила, любя,

Всем сердцем трепетать, что и сказать не в силах.

А все ж не следует нам в рабстве быть у милых,

Поверь: чрезмерная любовь их тяготит.

Заставь их трепетать и ты: холодный вид

И независимость – вот лучшее лекарство,

Чтоб с честью одолеть их гордость и лукавство.

Что толку мучиться? Доверься мне. И прочь,

Прохладою дыша, пойдем с тобою в ночь.

Такая нынче сушь землей владеет всею,

Что, право, лучше днем вверять себя Морфею.

Не ведая о нас, Камилла спит. Идем!»

А вот и дом ее. Пусть поутру о том,

Что видели меня, расскажут ей: мол, мимо

Я шел, да не взглянул на дверь ее. Томима

Жестокой ревностью, пускай она в слезах

Помянет всех мужчин с проклятьем на устах!

Идем же. Вот и он, тот сад уединенный,

Манивший столько раз таинственной, зеленой,

Волшебной полутьмой. А вон ее окно —

О, сколько страстных встреч сулило мне оно!

Стекло и тонкий лен – ничтожная преграда

Для моего туда стремящегося взгляда,

Туда, где зыбкий свет покой ее хранит,

Покуда спит заря, бледней ее ланит!

Там ждет она меня… Видал бы ты, как, лежа,

Откинув голову, на благодатном ложе,

Прикрыв глаза, что так глубоки и чисты,

Она исполнена небесной красоты!

Ах, полно! Мстить ли мне? Все это блажь, причуда.

Бежим, мой верный друг, скорей бежим отсюда:

Исполнится мой план, нехитрый, без затей, —

Но лишь бы не войти, не постучаться к ней!

Вчера, когда я шел, тобою упоенный,

О Дафна дивная, ко мне вооруженный

Отряд приблизился: мальчишки, мне на страх,

Смертельное несли оружие в руках.

Их факелы меня зловеще осветили,

Их цепи звонкие мне сердце охватили,

Их копья в душу мне проникли. Малыши

Вскричали разом: «Стой!» И грозно: «Не спеши,

Скажи, всегда ль тебе любезна будет Дафна?..»

О боги юные! Уж вы-то и подавно

То знаете, что я прочел в душе моей!

Зачем же этот звон и копий, и цепей?

Ведь я и так в плену. И клятв не нужно боле,

И боле по своей уже не жить мне воле.

Ведь я и так горю. О Дафна, пощади:

Сплошной огонь в моей обугленной груди!

Чем так, как я, страдать, уж лучше быть суровым,

Бесплодным валуном на склоне ледниковом,

Уж лучше быть скалой на лоне бурных вод —

Пусть бьет в меня волна и лютый ветер бьет!

О море! О земля! Я весь горю. Не так ли

Смертельный яд пылал в Кентавре и в Геракле?

Мой яд куда больней. Как раненая лань,

Несущая в груди свинец – охоты дань,

Бежит моя душа, ища покой желанный,

И в ней горит любовь кровавой смертной раной.

О Сена с Марной! Вас покинул Аполлон,

Тропами тайными не бродит в рощах он.

И только я один еще спешу, ведомый

Возлюбленной моей; дорогой незнакомой

Спешу за Дафною, которая меня

Бросает и влечет, под вашу сень маня.

А то иду домой, к наскучившим занятьям…

О стены грустные! Увы, не устоять им;

Я книгами себя, как валом земляным,

Огорожу, а все ж не выстоять и им:

Все сокрушит любовь, не снисходя к докуке,

И в бегство обратит искусства и науки.

Склоняю голову; вздыхаю; все нежней

О ней мои мечты; не вижу бега дней;

Задумаюсь – перо ее выводит имя;

Возьму ученый том – и снова дорогими,

Родными буквами заполнена строка:

Их ищет жадный глаз, к ним тянется рука,

Ловлю себя на том, что вижу как воочью

Любимую, что с ней готов я днем и ночью

Беседовать; мираж мне отогнать невмочь —

Он мой неволит день, мою терзает ночь.

Прощайте, тщетные науки! Где вы? Что вы?

О Музы, некогда любимые, – ни слова!

Навеки для меня вчерашний день угас:

Всё – Дафна, всё – о ней, и ничего – для вас.

Куда бы я ни шел, где б ни был я, повсюду

Я помню лишь ее – и вечно помнить буду!