Вот вам поварня и дурачество божие!

Ф а р р а. О Наеман! Утешь меня, друг мой…

Н а е м а н. Кто тебя перепугал, брат Фарра? Дерзай! Мпр тебе! Не бойся! Конечно, ты сидел в сонмище тех: «Гроб открыт — гортань их…»

Ф а р р а. Те‑то сирены наполпилп мой слух и сердце жалостным смущенным пением[223].

М и х а и л. Для чего ж ты себе ушей не закупорил воском так, как древний Улике[224]?

Ф а р р а. Тайна спя мне неизвестна. А знаю, что они мне напели много чудес, обескураживших сердце мое. Не чудо ли сие? Есть‑де в Европе некий пророк, святой Неремей. Он нашел пз трав сок, обновляющий ему и друзьям его молодость, как орлиную юность. Выслушайте второе чудо. Некий доктор медицины питался хлебом только и водою и жил без всяких болезней лет 300. На вот и третье! Некий калмык имеет столь быстрые очи, что яснее и далее видит, нежели какая–лпбо зрительная трубка. Вот чем меня пленили сладкогласные сирены! А мои очи день ото дня слабеют. Не чаю прожить и 20 лет. Кто же мне и какая страна обновит юность? Век мой оканчивается…

М и х а и л. О Фарра! Не тужи, друг мой. Мы замажем уши твои воском, медом и сотом: вечностью. С нами бог, разухмейте, о невежи! II совет ваш и слово разорится, ибо с нами бог. Услышите господа сил, того освятите. «Тот будет тебе в освящение, если будешь уповать на него». А иначе вся ваша крепость, о язычники осязающие, язычники неверующие, будет вам камень преты- кания, и камень падения, п падеж сокрушения. «II сокрушатся, и приблизятся, и взяты будут люди, в твердыне своей находящиеся». О друг мой Израиль! Блаженны мы, ибо богу угодное нам понятно.

Израиль. Взгляни на меня, Фарра. Почто ты пленился лестным твоих спренов пением? Вот влеку тебя на камепь претыканпя и падения. Почто, забыв господа, святишь то, что не есть святое? «Тот будет тебе в освящение, если будешь уповать па него». Друзья Иеремшшы соста- реют, опять безболезнпе докторово прервется, а очи Калмыковы потемнеют. «Терпящие же господа обновят крепость, окрылатеют, как орлы, потекут и не утрудятся, пойдут п не взалчут».

Дани и л. Слушай, Фарра! Разумеешь ли, что значит освятить?

Ф а р р а. Ей–ей, не разумею! Научи меня!

Дании л. Освятить — значит основать и утвердить. Святое же — значит незыблемое, неподвижное… Когда Исайя воппет: «Господа сил, того освятите», тогда значит, что он один есть свят, т. е. камень тверд, чтобы безопасно основать нам нашего счастия храмину, а не дерзали бы мы святить ни одной твари, как клятву и песок. «Всякая плоть — сено». Слово же божие, сиречь основание, сила и дух, пребывает вовеки. Адамант сам собою тверд есть, а мы, только почитая его таковым, делаем твердым. И сие‑то есть: «Будет тебе во освящение, если будешь уповать на него». Спречь освятит тебя и утвердит счастия твой домпк вечно и неподвижно, если, мппув дряпь, весь песок и сено, почтешь единого его святым и твердым.

Ф а р р а. Ай, друг мой Даниил! Не худо ты судил.

Дай и и л. Плюнь же, голубчик мой, на Веремиеву юность, на докторово тристалетие и на калмыцкие глаза. Истинная дружба, правдивое счастие и прямая юность никогда не обветшают. Ах, все то не наше, что пас оставляет. Пускай будет при нас, пока оставит нас. Но да знаем, что все сие неверный нам друг. Один умирает в 30, а другой в 300 лет. Если умирать есть несчастье, так оба бедны. Не велика в том отрада тюремнику, что иных в три часа, а его в 30 дней вытащат на эшафот. Какое же то мне п здоровье, которому концом слабость? Какая то мне молодость, рождающая мне старость? Ах! Не называй сладостью, если рождает горесть. Не делай долготою ничего, что прекращается. Не именуй счастием пичего, что опровергается. От плодов и от конца его суди всякое дело.

Не люблю жизни, печатлеемой смертью, и сама она есть смерть. Конец делам, будь судьей!

Не то орел, что летает, Но то, что легко седает. Не то око, что яснеет, Но то, что не отемнеет[225].

Вот тебе прямое око, как написано о друге божпем: «Не отемнелп очи его, ни истлели уста его».

Ф а р р а. О Наеман, Наеман! Утешь меня, друг мой!

Н а е м а н. О любезная душа! Околдунил тебя голос сладкий, сиренскпй голос, влекущий лодку твою на камни. Ей! О сих‑то камнях голос сей Исапи: «Приблизятся, и сокрушатся, и падут». «Наполнятся дома шумом, и почиют тут сирены». Но не бойся! Господь избавит тебя. Положит тебе в основание камень многоценен, краеуголен. «Тогда спасешься и уразумеешь, где ты был».

Ф а р р а. Не удивляйся сему, что околдунен, а скажи мне, где не слышится голос пустынных сих птиц?

Сирен лестный океана! Гласом его обаянна, Бедная душа на пути Всегда желает успутп, Не доплывши брега.

Се исполнилось на мне, что я мальчиком певал.

Наеман. А я тебе взаимно из той же песни воспою:

Распространи бодр ветрила И ума твоего крыла, Плывущи на бурном море. Возведи очеса горе, Да потечешь путь прав.

Ф а р р а. Потолкуй мне, Наеман, что значит сирен? Я слышал, что сирен значит пустынную птицу.

Наеман. Когда не разумеешь, что есть сирен, то не уразумеешь, что есть пустынная птица. Иное разуметь имя, а иное дело разуметь то, что именем означается. Разумеешь имя сие или скажу: звон сей — Христос. Но, дай бог, чтоб ты знал, что сие имя значит.

Ф а р р а. Так потолкуй же мне не имя, но дело.

Наеман. Сирен есть сладкоречивый дурак, влекущий тебя к тому, чтоб ты основал счастие твое на камне том, который не утверждает, но разбивает.

Ф а р р а. Разжуй как молено проще и вкуснее…

Наеман. Столько у вас славных и почтенных любо- мудрцов! Все сии суть сирены. Они‑то соблазняют в жизни сей плывущих стариков и молодцов. Взгляни сердечным оком на житейское море. Взгляни на протыкание и падение плывущих и на вопль их. Один возгнездиться хотел на капитале, как Ноева голубица на холме, и под старость сокрушился. Другой на плотоугодии думал создать дом свой и в кончину лет постыдился. Иной основался на камне милости исполииской и был ему протыканием. Ты думаешь, но и ревнуешь сесть па камень плотской юности, плотского безболезппя и плотских очей твоих, и се ожидает тебя претыкание, падение и сокрушение.

Ф а р р а. Брось людские бешенства, а скажи только, что значит пребывание ейренов на море? Зачем на воде?..

Наеман. Затем, что в суете. Не хотят они в гавань и в лоно Авраамово, на матерую и твердую землю со Израилем, но с фараоном. Вот вам благолепная фигура и преподобный образ надежды и обманчивости! Гаванью, или лоном, образуется упование, а морем и водою — лживость всякой плоти. Во Евангелии камень и песок есть то же. На этом мудрый, а на сем домик себе строит муж беспутный. Ковчег и потоп не то же ли? Вода и елисей- ское железо[226] не то же ли? Сорокалетняя пустыня и обетованная земля не то же ли? Что только преходит Израиль — все то море, вода, зыбкость — основание и упование юродивых мужей, как паппсано: «Река текущая — основание их»; «почиют тут сирены»; «возволнуются и почить не смогут; не радоваться нечестивым».

Фарра. Ты уже и много пасказал и завел в любопытство. Так скажи же мне: для чего ипые толкуют, что Исаины сирены[227] суть то пустынные птицы, а возгнезды- ваются в пустом Вавилоне–граде?

Наеман. О младенец с бабьими твоими баснями! Разжуй только зубом мужским сей час по–Самсонову, найдешь в жестком нежное, а в пустом — ппщу. Пустынные птицы — разве то не лжепророки, пустое поющие? Пустой Вавилон — разве то не спрепскпй камень? Не все ли пустое, что суета? II не все ли то вода, что не твердое? Послушай, вот птица! «Ефрем, как голубь безумный, не имеющий сердца». Учеников сих птиц называет Михей дочерьми снреискими и, точно о Самарии, которая таких итнц довольно у себя имела, вопиет: «Сотворит плач, как змшш, и рыдание, как дочерей сиреискпх». К сим‑то безумным птицам следующий божий отзыв: «Приступите ко мне, послушайте меня, погубившие сердце, сущие далеко от правды». О сих же птицах нечистых Осна поет вот что: «Как же птицы небесные, свергну я… Горе им, ибо отскочили от меня». Учеников же их называет детьми вод: «Как лев, возревет господь, и ужаснутся дети вод». Дети вод и дочери сиренскпе есть то же. У Исапп называются отнятыми парящих птиц птенцами. Спи ж сирены называются змиями и гадами. «Сотворит плач, как змпин…» «Полижут прах, как змпн…» «Пошлю, как гадов на землю».