Как один змий, вьется, развивается в разные формы. Впрочем, не будем бесчинно и безмерно жрать слово божие и тесниться с ним в солонку, если будем ждать, поколь само оно нам подаст свое божественное и невидимое под видом внешностей тело.

Ученый премного жрет. Мудрый мало ест со вкусом. Ученость, прожорство — то же. Мудрость же и вкус есть то же. Истинный вкус при здравии, а прямая мудрость при пользе. Нет лучше ничего, как истинная польза; и нет лучше пользы, как польза душевная. Польза душевная есть лекарство, пища и здравие сердцу. Здравие же — веселие. И что ж сего дражайшее? Все суета, кроме сего. Приживи мне хоть целый мир, все суета без радости. Здравие от многожорства, мудрость разнится от учености. Прожорство рождает болезнь, мерная же пища крепит. Не читай — да множишь порок! Читай — да заколешь порок! Если же любишь неправду, ненавидишь твою душу. Возлюби сам свою душу и будь блаженный самолюб, возлюбленный Соломону, о котором так воспевает: «Разумный праведник себе друг будет».

А сие тогда бывает, когда без всяких иных намерений для того только читаем, дабы очистить, просветить и укрепить душу нашу. Очистить от людских мнений. Напиться божественных и укрепиться против страстей душевных, против зависти, ненависти, гнева, скорби, смущения… А сим самым вместо сих тиранов воздвигнуть в себе царствие божие, сиречь духи спасительные, мирные, радостные. Сей‑то есть блаженный оный книжник и грамотник, которого Христос, похваляя, равняет его с господарем.

«Всяк‑де книжник, научившийся царствию божию, выносит из сокровища своего новое и ветхое».

Мот, ветрогон гонит пустошь, а господарь — полезное. Симон–волхв [512] тут ищет злата, а книжник — духа святого. Воистину не будет пророческими тайнами никогда обжираться тот, кто верит Павлу, что тайны ни полушки все–на–все не стоят, если им любовь божия не будет предводительницею. Она основание и верх всему. Зачинается горьким крестом, кончится Христом, который есть мир, любовь и правда наша.

Что в первом, то же самое и в последнем месте сказать должно, чтоб не избрать нам предводителя из числа тех, которые суть любители не духа, но сенно–письменного мрака и убивающих нас баснословных бабских историй. Такие‑то повести называет Павел родословиями пустыми, иудейскими и бабьими баснями, душу не насыщающими. Сии вожди любят внешнюю тень и на ней совершенно почивают, не возводя с Давидом очи в духовные горы к оной царствия божиего трапезе, от которой только одни поднявшиеся выше плоти высокие умы наслаждаются, каков был вождь Товии Рафаил. О сей трапезе сам хвалится Павел так: «Имеем алтарь, от которого не должны вкушать все, служащие сени».

Называя себя служителем не письмозвонства, но духа и знающим Христа не по плотской истории, сам Христос называет их рабами, в том же доме находящимися, но о секретах господских не знающими. «От нас, — говорит наперсник, — произошли, но не были от нас».

Таковых во главе 9–й проклинает Иисус Навин. «Прокляты вы, — говорит, — и не оскудеет от вас раб». Да и как их не проклинать, когда они мешают отрокам Иса- аковым? Сии отроки с господином своим единственно трудятся в том, чтоб вырыть ключ чистой и фонтаном вверх бьющей воды. Роют, как в земле, в плотской истории, откидывая ее на сторону, как Мойсей — камень от колодца, чтоб утолить жажду бедным овцам своего тестя. Но филистимляне везде мешают, везде землею закидывают и кричат: «Это земля наша!» Это по плоти должно разуметь, а иначе все сие есть привидение. Мечта… Но дети Исааковы дух почитать за истину, а всю плоть за суету не перестают и старые колодцы от грязи очищают, а новые на всяком месте копают, восклицая с господином своим: «Плоть — ничто».

На что нам родословие историческое? Какая польза? На что местоположение тленного рая? Какую душе нашей пользу принесет форма и мера ковчегова? К чему исцеление плотское? К чему воскресение тленное, опять в тлень обращающееся? Да опять работаем подлой плоти и страстям? Ей! Один дух нам вкусен и полезен, очищая, исцеляя, проницая в самые тайные начинания души нашей и мир нам рождая.

Но кажется, святой Иуда–апостол жестоко их оценивает. «Облака безводные — плоть, духа неимущая» и проч. Сии‑то сеют расколы во всем мире. Спорятся о происхождении духа, о сакраментах, о вере, о церемониях, о ангелах, о муках, о блаженствах и проч., враги креста Христова и заповедей его животворящих.

Конец. И богу слава.

Написана в 1783–м лете Возлюбленный друг Михаил!

Прими от меня и сию книжечку в дар тебе, именем твоего же тезоименита печатленную. Если имя Михаилово принял, прими и сердце его, воспевая из книги царственной песнь оную: «Сердце мое твоим, твое же есть моим». В то время, о Михаил, сущий ты друг хранителю твоему Михаилу, единосердечно восклицая: «Кто как бог?»

Я сию книжечку начал в Бурлуках, кончил в Бабаях. Не орю же, не сею, не куплю делаю, не воинствую, отвергаю же всякую житейскую печаль. Что же делаю? Се что: «Всегда благословляя господа, пою воскресение его!»

Се моя дежа и надежда! Что же есть воскресение? Воскресение есть вся земля Израплева. Прямо сказать, весь библейный мирик, новая и древняя Ева. В сей землице спал Иаков с покоем. Как же не с покоем? Сам камень был ему вместо подушки. Самая жесткость была ему мягко- стию там, где по нем Самсон нашел соты. Ей говорю! Обрел и я. Там и сам я покоюсь, наслаждаюсь, веселюсь. Пою с Мароном: «Deus nobis haec otia fecit» — «Бог нам сие празднество даровал».

Паче же пою с моим Давидом: «Я уснул, и спал, и восстал». И с моим Исаиею: «Покой нам дал бог на горе сей». Не знаю, что то разумеет Плутарх через свою Надежду (нариц&емую у него) Пиндарскую. Он ее творит доилицею старцам. Сие же знаю воистину, как старцы оные Соломоновы: «Венец хвалы, старость…» и проч. — кормятся, сосущие сосцы двоих матерей и безневестных невест — праматери Евы и матери Мариам[513] как есть писано: «Сосали мед из камня» и «там дам тебе сосцы мои». Скажешь, почто же не все в сей земельке наслаждаются, но алчут, ропщут и клянут ее?

Ответ. Того ради, как спя землпчка имеет две части—дольнюю й Горнюю, ЗДёПТНЮЮ н тамошнюю, проклятую ц благословенную, бесовскую и господню, как два сосца и два источника. «Изошел Иаков от источника клятвенного». Внял ли ты? «И пошел в Харрань». Внял ли ты? «И обрел место». Внял ли? «И спал там». Внял ли ты? Ее л pi бы равные места, не искал бы второго и не шел бы отсюда. Не всуе и Исайя: «Не только, — говорит, — в земле сей, но на горе ее». Там! Скажи, кто же благую часть избирает?

Ответ. Сего же ради сия книжечка извлекает на поднебесное зрелище два сердца: ангельское и сатанинское, борющиеся между собою. Сии два царства в каждом человеке ведут вечную борьбу. Когда же чистое сердце одолело злобную бездну, тогда врата ада сокрушаются. Освобождаются пленники. Открывается путь на оную воскресшую из бездн гору: «Кто взойдет на гору господню?» Какая же сласть и утеха на горе той? Возвести нам, о Исайя! «Покой даст бог на горе сей». О довольно! Еще что‑то? «Изопьют‑де вино. Изопьют радость на горе сей». О, предовольно! «Помажутся‑де миром на горе сей». О, предовольно, довольно! Се где наш Иаков покоился! «И спал там». Спал в Харране, во граде любви спал. «Там дам тебе сосцы мои».

Видишь ли, возлюбленный Михаил, се где покоится друг твой! Старец Варсава Даниил Мейнгард.

Июня 19, 1788 года.

«Убьет дракона, сущего в море» (Исайя).

«Как спадет денница!»

«Нечестивый, кляня сатану, сам клянет свою душу» (Сирах).

«Пока день озарит и денница воссияет в сердцах ваших» (Петр).

Возлетев нетопырьскими крыльями Сатана из преисподних в горнее, остановился на пределах атмосферы[514][515]. Узрев же ночным оком лучезарпый оный дом: «Премудрость создала себе дом и утвердила пирамид[516] семь», адским рыком, аки громом, возревел так: «К чему сей дом сотворен?»