Удивился разум твой от меня. Пришли, друг, Злато- устого речь [1107] о том, что человек есть всей Библии конец, и центр, и гавань. Он жертва, алтарь, фимиам и все прочее…

Ныне вас поручаю с возлюбленною Христиною и с детьми богу Авраама и пребываю

любезный друг вам всеусердныМу старчик Григорий Сковорода

Любезному во Христе отцу, его преподобию господину Якову Правицкому в Бабаях.

К Иоилю [1108]«БОИТСЯ НАРОД…»

Блажен, о блажен,

Кто с самых пелен

Посвятил себя Христове,

День, ночь мыслит в его слове,

Взял иго благое

И бремя легкое,

К сему обвык,

К сему навык,

О жребий сей святой!

Кто сей отведал сласти,

Век в мирское не может пасти, ни!

В наготах, в бедах не скучит,

Ни огнь, ни меч не разлучит;

Вся сладость разводит,

На сердце не всходит

Кроме тому,

Если кому

Дал знать искус драгой. Христос, жизнь моя, Умерший за меня! Должен был тебе начатки Лет моих, даю остатки. Сотри сердца камень, Зажги в нем твой пламень, Да мертв грехам, страстям И плотским сластям, Живу тебе, мой свет. А как от грехов воскресну, Как одену плоть небесну, Ты в меня, я в тебя вселюся, Сладости той насыщуся,

С тобою в беседе, С тобою в совете, Как дня заход, Как утра восход. О! се златых век лет!

То veov eoxiv stos, xat vsa, тгатер ayts, yaips!

«Egti veov то sto<; хаХй;!

Та oftatvs via та vsa тграттв, cptXs!

Таита [isv гиугtat 6 Грт^шр^с;, q> cptX' 'IcotjX.

(JhXsXXtjv 6 veos, ao; traXaio; 8s cpiXos[1109]

94

Достопочтеннейшему во Христе отцу Гервасию [1110]Григорий Сковорода желает доброго здоровья!

Ты уже готов к отъезду. Нам кажется, что ты уже отлетаешь. Поэтому в знак сыновней нашей любви к тебе и почтения прими от нас стихотворение, называемое по- гречески апобатерион. Апобатерион происходит от греческого слова airopatvstv, что значит уходить, отъезжать. В нем отъезжающие напутствуются всякими пожеланиями и добрыми предзнаменованиями. Правда, наше стихотворение почти деревенское и простое и написано простонародной речью, но я смело заявляю, что при своей простонародности и примитивности оно искреннее, чистое и непосредственное. Царей и тиранов мы часто против нашей воли восхваляем, но с друзьями положение совершенно другое. Что здесь сказано, внушено не силою, не страхом, но благорасположением. От лести мое сердце не менее далекое, чем Китай от Португалии. Но чего я оправдываюсь? Разве меня кто обвиняет? Как будто я не знаю твоего сердца или своей души! Я знаю, что ты его с удовольствием примешь не потому, что это стихотворение, не потому, что оно обращено к тебе, а потому, что оно исходит от меня, которого ты не ненавидишь, чтобы не сказать — любишь. Мы в настоящей нашей тоске по тебе утешаемся этой песенкой, распеваемой под звуки кифары или лиры. И в дальнейшем, когда эта тоска возрастет от разлуки с тобой, будем смягчать ее тем же способом, пока…

Боги, может быть, дадут возможность увидеться с тобою.

Если же вышним будет угодно другое, мы, однако, верно будем хранить память о тебе.

Прими то, чем всегда оканчивается письмо, чего не лишен и тот, кто тебе его посылает: здоровья! 1758 г., августа 22, из деревни Кавраи

R EVER END ISSIMO SACRO SANCTO IN CHR1STO PATRE GERVASIO CARMEN APOBATERION [1111], ИЛИ

ОТХОДНАЯ ПЕСНЬ

Едешь, хочешь нас оставить? Едь же весел, целый, здравый, Будь тебе ветры погодны, Тихи, жарки, не холодны; Счастливый твой путь Везде отсель будь! Путние исчезните страхи, Лягте, подорожны прахи, Скоропослушные кони Да несут, как по долони, Счастливым следом, Как гладеньким льдом! Облака, пройдите вы, неверны! Г1е сольете дождей чрезмерных! Жар не обожги полуденный, Светом луны озаренный; Счастливо сей путь Повсюду в ночь будь! Тот твои управит ноги, Кто дал землю и дороги, Бодро сидяще высоко, Путь твой хранящее око. Счастит сей отход Благословит вход! Здравствуй сторона счастлива! Примешь мужа добротлпва. Брось завистливые нравы! Верен есть познавий.

Счастлив на степень, Конец на блажен!

К Кириллу[1112]

rvTjSie [1113] друг, очаровательный Кирилл!

Как? Ты не можешь поверить, чтобы у меня для тебя недоставало слов? Недостает. Однако я решил немного поболтать с Кириллом. Мы послали тебе одно вслед за другим три письмеца, в которых не было, как говорится, ничего священного, кроме обычных пустяков, кроме ничтожных безделиц. Чего иного должен ты ожидать от того, кто всего себя навсегда посвятил музам, как не то, что имеет отношение исключительно к совершенству души? Ты говоришь, что я обещаю чудесное. Так оно и есть, мой друг, если ты посмотришь на мою душу и желания, хотя не всегда желаемое осуществляется. Что касается меня, то пусть другие заботятся о золоте, о почестях, о сардана- паловых пирах [1114] и низменных наслаждениях; пусть ищут они народного расположения, славы, благоволения вельмож; пусть получат они эти, как они думают, сокровища, я им не завидую, лишь бы у меня были духовные богатства, и тот хлеб духовный, и та одежда, без которой нельзя войти в весьма украшенный чертог жениха. Все мои силы, всю свою волю я сюда направляю: да удалится всякая плоть! Павел возглашает: xi rcdvxa вС^исш^, ха! f^oojxai Ex6j3aXa elvai, tva Xpiaxov хгрЦаю [1115]. Я также крпчу: 8twxu> 8s ei xat xaxaXa(3iD[1116].

Однако в великом достаточно и желать.

Но ты желаешь, чтоб я яснее показал свою душу? Изволь: я все оставляю и оставил, имея в виду в течение всей своей жизни делать только одно: понять, что такое смерть Христа, что означает воскресение. Ибо никто не может воскреснуть с Христом, если прежде не умрет с ним. Ты скажешь: подлинно ты медлителен, если ты до сих пор не знаешь, что такое воскресение и смерть господа, тогда как это известно женщинам, детям, всем и каждому. Конечно, это так, мой Кирилл: я медлителен и вял вместе с Павлом, который поет: xa rcxvxa ё-^илш&т^ хоо fvajvat aaxov xai xtjv Suvajitv zr^ avaoxdaecoi; aaxou xai x*r]v xotvomav xojv TCa9ir](jt, a: x(ov auxou[1117]. Какое это имеет значение? Взвесь, о чем он говорит. Что значит ^vomt auxov, xat xtjV Suvajxtv xyjs avaaxaaetoi; auxoa[1118]? Если не познать Христа и силу воскресения его? О, жалкая тупость наша!

Мы воображаем, что находимся в крепости Священного писания, и, может быть, не знаем, что такое быть крещеным, что значит вкушать от священной трапезы. Если это по своему буквальному смыслу, как обычно думают, понятно, то к чему было говорить о таинствах? Разве не глупо непонятным и тайным называть то, что всем ясно, даже простецу? Древние фарисеи и книжники обольщали себя тем, что понимают закон Мойсея, и, однако, были названы Христом слепыми. TU *уар ерш vouv xupiou? [1119]Это действительно говорит Павел о Священном писании, в котором разум божий скрывается, закрыт, недоступен, запечатлен. И кто же снимет печать?

Вот ты слышишь, мой дражайший Кирилл, что имеет в виду, к чему стремится и чего желает моя душа, чтобы тебе не спрашивать о том, чем я занимаюсь. Но узнай о том, что меня особенно поразило в Сенеке, навостри уши. Ты делаешь самое лучшее и для тебя спасительное дело, если, как ты пишешь, твердо идешь по пути здравого разума: как глупо выпрашивать то, чего можешь сам достигнуть. Не требуется воздевать к небу руки, не нужно упрашивать стража храма допустить нас до ушей статуи, дабы нас могли лучше слышать. Бог подле тебя с тобою есть, в тебе есть. «Я так говорю, Люцилий; внутри нас находится священный дух, наблюдатель и страж наших зол и благ: как мы с ним обращаемся, так и он обращается с нами. Добрый муж без бога — никто» [1120]. О Кирилл! Не кажется ли тебе это громом с третьего неба? Не из того ли это числа, что людям, то есть преданным плоти и миру, нельзя сообщать? Вот моя беседа. Будь здоров и воздай мне любовью за мою любовь!