Иль в клобуке?
Мудрость. Ты врешь! Она войдет п в твой
Состав, если хотишь. Ах ты! Исчезни прочь!
Ведь я возле тебя, как возле света почь.
[Человек]. Исчезни лучше ты! Беги с моих прочь глаз!
Ведь глупа ты сама, если в обман далась.
Чего здесь не слыхать нигде, ты все врешь
И, подлинно сказать, нелепую поешь.
Родился здесь народ и воспитан не так,
Чтоб диких мог твоих охотно слушать врак.
Чуть разве сыщется один или другой,
Чтоб мог понравиться сей дикий замысл
твой.
О святой вечери, или о вечности[101]
Телом ты зришь хлеб и вино, но умом усматривается то,
Что скрывается под видом тела — сам бог.
Кто скрыт, тот остается; что является, то сон и тень.
Итак, то, что скрыто, есть вещь: то, что является, ничто.
Является эта великая машина мира, но она сновидение
и тень.
Вещь и истинно сущее то, что скрыто под этим звуком.
Так, при закате солнца, когда дуб отбрасывает тень,
Тень хотя и велика, однако она не дерево.
Зачем же мы следуем плоти, говоря, что она видимость,
но не сущность?
Почему мы бежим смерти? Смерть нас скроет.
А если скроет, то позволит по–настоящему существовать.
Именно вещь скрыта, одна лишь тень является.
Вставай скорее, о мой верный разум! Поднимись от теней!
Уже укрепленный, ты обрел силу; уже наполненный светом,
ты видишь.
Иди вперед, мой свет! За тобой пусть этот спутник следует.
Это душа, которая посвящает тебе свою волю.
Ты солнечный луч, и тебя, скрытого, не подавляет тень.
Без тебя нет ни одной вещи, и ни одна тень не является.
Ты — вещь и тело теней; но вещам ты тень.
Через тебя любая вещь обладает своим бытием.
Итак, ты скрыта в прелестном облике, обнаруживаясь
в тенях,
И в скрытом обнаруживаешь прелестный облик,
А там, где не обретаешь привлекательный облик,
Существо или вещь перестает быть тем, чем было.
Когда бежишь, ты не убегаешь; когда перестаешь, ты
обретаешь бытие,
Ты снова открываешься как новая форма.
Зачем играешь с моим умом, святой изменчивый змей?
Убегая, ты остаешься и, оставаясь, убегаешь.
То скрываешься, то являешься тенью вещей, открываясь
в них.
Когда убегаешь, без тебя, однако, ничего не может
случиться.
Таково изображение в разных зеркалах, если сто зеркал
расположить вокруг.
Принимая тебя, я тебя не беру, возвращая, удерживаю.
Разделяясь на части, остаешься, однако, при этом целым.
Все тебя берут, но ты никогда не расходуешься;
Тебя все принимают, но ты не можешь принадлежать
никому.
Никому не принадлежа, для всех остаешься одним
и тем же.
Чем больше меня насыщаешь, тем больше я чувствую
голод.
Ты — пища; теперь нужно, чтоб ты, скрытый, был мне
причастен,
Для детей же достаточно одной твоей тени.
О изменчивая змея! Скрываешься, как крючок в приманке,
Дабы неразумных детей вовлекать в свое царство!
Хвалю твои ухищрения, лобызаю твои эти козни,
II через твою святость святою также становится твоя тень.
Когда рыбка поймана, она уже не нуждается в приманке;
Так и мне, уже пойманному, не нужна твоя тень.
Сними маску. Удостой прийти без тени:
Я уже вкусил тебя; ты мне уже был лотосом.
Укрепленный этим, я смог убить порочные учения
Глупости, порождающие всякое беззаконие.
Наполненный этим, я смог и смогу победить жестокие
страсти,
Если только ты мне поможешь.
Дай мне твою тишину на все последующие времена моей
жизни;
Будь мне сладким медом, мой свет, моя жизнь!
Возраст уже скоро, скоро украсит мои виски сединой;
Уступи моим слезам и предоставь твои последние дары.
Я прошу, сделай меня дважды старым — душой и телом
вместе.
И ты это сделаешь, если наполнишь мне светом душу.
Если силы оставят тело, ты не оставляй
Сердце и ум мой. О свет мой! Жизнь моя!
Если удовольствия плоти исчезнут, ты будь мне
наслаждением.
И ты будешь им, если ум мне наполнишь светом.
Если не будет плотских богатств, будь мне персидским
сокровищем.
И ты будешь им, если наполнишь мне ум светом.
Если меня будет поносить чернь, ты распространи
на меня свою милость.
И ты ее распространишь, если наполнишь мне душу
светом.
Скорее поднимайся! Почему не уведешь меня от теней
вещей?
Но прежде наполни мне эту грудь светом.
Я — пепел, тень, ничто: но когда наполнишь меня светом,
Я стану сущим и вещью, а не пеплом, тенью, нпчем.
Освободи меня от всего, от любви к бездейственной земле.
Так будет мпр! И ты сделаешь это под сиянием твоего
света.
Дай мне побольше этого света, дай мне презирать смерть;
Дай мне желать смерти, дай мне любить смерть!
О призрачном удовольствии[102]
Если легкая тень тебя укрывает, стоит ей исчезнуть,
тебя опалит зной.
Если же дом тебя укрывает, найдешь в нем покой
и ночью, и днем.
Такова же телесная сладость. То чувствуешь сладость
меда,
Но скоро она, как тень, убегает, наполняя грудь горькой
желчью.
О! беги, беги, любезный богу человек, от приманки: в ней
скрыт крючок.
Приманка скрывается быстро, но в ней остается жадный
крючок.
Но не такова добродетель: она делает душу мужественной;
Сначала она тягостнее желчи, а затем нравится.
Так же бывает, когда ты неохотно принимаешь горькое
лекарство,
Однако после каждый род пищи тебе становится приятен.
И кто не хочет уступить лпхорадке, располагающей
ко сну,
У того скоро возвращается радость здоровья.
Кто вынес зиму от начала до конца, у того придет
приятпая весна.
У кого сначала дождь, у тех затем наступает туман.
Бог везде справедлив, умеряя все вещи.
Нет ничего чистого: бог все смешал.
Ибо горькое покрывается сверху сладким.
Что начинается сладким, будет иметь горький конец.
Напротив, сладость предполагает муравьиный труд.
Сладкое вкусит позднее тот, кто в силах поглотить
неприятное.
И слабые сердца в силах начать сладким,
Но только у превосходных людей сладким венчается труд.
БАСНИ ХАРЬКОВСКИЕ
Любезный приятель![103]
В седьмом десятке нынешнето века, отстав от учительской должности и уединяясь в лежащих около Харькова лесах, полях, садах, селах, деревнях и пчельниках, обучал я себя добродетели и поучался в Библии; притом, благопристойными игрушками забавляясь, написал полтора десятка басен, не имея с тобою знакомства. А сего года в селе Бабаях [104] умножил оные до половины. Между тем, как писал прибавочные, казалось, будто ты всегда присутствуешь, одобряя мои мысли и вместе о них со мною причащаясь. Дарую ж тебе три десятка басен, тебе и подобным тебе.
Отеческое наказание заключает в горести своей сладость, а мудрая игрушка утаивает в себе силу.
Глупую важность встречают по виду, выпроваживают по смеху, а разумную шутку важный печатлеет конец. Нет смешнее, как умный вид с пустыми потрохами, и нет веселее, как смешное лицо с утаенною дельностью. Вспомните пословицу: «Красна хата не углами, но пирогами».
Я и сам не люблю превратной маски тех людей и дел, о которых можно сказать малороссийскую пословицу: «Стучит, шумит, гремит… А что там? Кобылья мертвая голова бежит» [105]. Говорят и великороссийцы: «Летала высоко, а села недалеко» — о тех, что богато и красно говорят, а нечего слушать. Не люба мне сия пустая надменность и пышная пустошь, а люблю то, что сверху ничто, но в середке чтось, снаружи ложь, но внутри истина. Такова речь, и человек назывался у эллинов oiXr|v6<;, картинка, сверху смешная, но внутри благолепная[106].
