– Поляков! Ты где?

Тот отозвался где-то у загона:

– Я тут.

– Кто стрелял?

– Я стрелял.

– В кого?

– Подойдите и увидите.

Все двинулись к загону. Поляков скромненько стоял у туши медведя, который повис на заборе с колючей проволокой. Общими усилиями медведя сняли с заграждения и перетащили на более освещённое место. Нашлись умельцы, которые сняли шкуру (кому она досталась позже – неизвестно). Тут же отрубили «окорок», и на завтрак для всей заставы была медвежатина.

В эту ночь я был в наряде, поэтому не слышал выстрела и переполоха на заставе. Обо всём случившемся узнал, когда зашёл в столовую после наряда, где мне вежливо предложили отведать медвежатинки. Я удивился:

– Откуда это мясо?

– Оно само пришло, – ответил повар.

– Как это?

– Да на своих косых лапах. Поляков не промахнулся, и вот теперь кушай кашку с медвежатинкой.

Я взял тарелку с кашей, на которой лежал аппетитный розовый кусок мяса. Вначале я с опаской попробовал его, но любопытство (а не голод) пересилило. Мясо оказалось вполне нормальным, никаких лишних привкусов. Правда, от дополнительно предложенной мне порции я отказался.

Начальник заставы публично ничем не поощрил нашего суперснайпера, хотя, возможно, я был в наряде и не попал на тот боевой расчёт. А ребята с тех пор стали называть Полякова медвежатником.

Вскоре после знакомства с Володей Ерлиным мы уже стали частыми собеседниками. Он был «домоседом», почти всегда в свободное время находился в комнате отделения, что-то читал, писал, даже решал задачки. Володя был секретарём комсомольской организации заставы и получал все номера «Комсомольской правды». Я тоже стал постоянным читателем этой газеты.

Почта на десятую заставу приходила намного чаще, чем на Кюмбет. Однажды я получил неожиданное письмо от Ани Луговской. Если помните, она была моей подругой во время отпуска. Содержание её письма меня шокировало: «Я родила дочку и назвала её Татьяной!»

Я лихорадочно начал считать. Письмо я получил в марте, а в отпуске был в июне прошлого года. Выходило, как положено в природе – девять месяцев. Я сделал паузу, не стал отвечать и поздравлять. А написал письмо её соседу, моему хорошему знакомому Серебрякову. Спросил его, когда Аня родила дочку. Вскоре пришёл ответ: «В конце января». У меня отлегло от сердца. Выходило, что отцом Аниного ребёнка был Пономарёв. И неспроста она, видимо, ходила в больницу, когда мы с ней были в Талице в первый раз. Ещё меня заинтересовал другой вопрос. У меня в течение года дважды менялся адрес – у кого же она его узнала? Я спросил у сестры Фаи, но она ответила, что Аню Луговскую вообще не знала. Может, мама? Тоже вряд ли, мама даже никогда не упоминала её имя. В общем, это так и осталось невыясненным.

Больше Аня мне не писала. Возможно, сосед рассказал ей о моём письме и своём ответе, который всё поставил на свои места. А позже Аня вышла замуж за Юру Пономарёва и стала жить и работать в Горбуново.

В конце июня в «Комсомолке» стали печатать объявления для желающих поступить в учебные заведения – от университетов до ремесленных училищ. Как-то прихожу с наряда и вижу – Володя весь сияет.

– Нашёл, что искал, почитай! – похвалился он.

– Давай, почитаю, – я взял газету в руки и начал читать вслух: – Трёхгодичная школа МПС приглашает абитуриентов, мужчин в возрасте 23–30 лет с образованием не ниже семи классов на учёбу по специальности машинист электровоза, тепловоза и паровоза. Вне конкурса принимаются участники войны, а также передовики производства железнодорожного транспорта. Количество льготных мест – не более 20% от общего количества. Общежитие, питание, обмундирование – бесплатное, стипендия 150 рублей.

Далее следовали адреса школ машинистов. Их было не более десятка. Помню, в Саратове была тепловозная, а в Свердловске и Новосибирске электровозные школы. Другие города нас не интересовали. Я выбрал Свердловск, а Ерлин – Новосибирск. Но была одна проблема. У Володи было образование девять классов, а у меня-то и семи не было. Он мне предложил небольшую аферу:

– Давай я напишу домой, и на твоё имя пришлют справку об окончании девяти классов. Поедешь поступать в школу машинистов в этом же году!

Мне не хотелось идти на подлог, да и не верилось, что смогу сдать вступительные экзамены. Поэтому я ответил:

– Спасибо, конечно, но лучше я пойду в вечернюю школу и закончу семь классов. Да к тому же мне в этом году исполнится лишь 22 года.

– Да не будет приёмная комиссия придираться к такой мелочи, как разница в один год! – продолжал убеждать меня Володя. Но я стоял на своём:

– Хочу, чтобы всё было честно.

После получения газеты с объявлением Володя развил бурную деятельность. С разрешения начальника сходил в комендатуру, где ему дали хорошую характеристику и медицинскую справку. Отослал эти документы домой и попросил родных прислать ему программу для поступления в средние учебные заведения и необходимые учебники.

Я же решил начать учёбу с первых дней демобилизации. Поставил и ещё одну нелёгкую задачу – найти младшего брата Женю, затерявшегося в детских домах в годы послевоенной неразберихи. А пока в свободное время занимался в спортзале или же проводил время в комнате отдыха. Там слушал музыку и сдружился с баянистом Андреем Таруниным. У меня был альбом, в который я переписывал тексты песен из попадавшихся мне любых печатных изданий. Всего там было, наверное, около сотни текстов. Я показал Тарунину этот альбом, и Андрей попросил им попользоваться. Я с радостью ему разрешил. А через неделю он вернул мой песенник – с красиво нарисованной служебной собакой на титульном листе и надписью: «От Тарунина другу Виктору».

Иногда при наших встречах он играл на баяне, и мы с ним дуэтом негромко пели знакомые песни. Если он не слышал раньше песню, но стихи запали ему в душу, он, сидя на крылечке, сам подбирал музыку, и мы с ним вдвоём мурлыкали. Когда однажды я подхватил ритм такой «новой старой» песни, и нам самим она начала нравиться, мы незаметно повысили голос. И вдруг увидели, что у нас появились слушатели. Они всё прибывали, и те, кто не хотел толпиться на крыльце, спустились вниз, и мы допели песню под аплодисменты. Наши зрители попросили ещё спеть. Мы не отказались. Исполнили ещё пару знакомых песен, каждая из которых получила свою порцию аплодисментов. Я солист-то неважный, но подпевать мог, песню не портил. К сожалению, тут закончилось свободное время и поступила команда строиться на боевой расчёт.

Как я уже рассказывал, на заставах принято будить солдат после восьмичасового положенного сна без шума (исключая, конечно, случаи тревоги). Это делается потому что наряды приходят с границы и ложатся спать в разное время. «Будильником» является дежурный по заставе. Так было и в этот раз. Дежурным был мой одногодок, Устинов, родом из Новосибирска. Он подошёл к моей койке и тихо сказал:

– Фёдоров, вставай.

Я проснулся, потянулся. Дежурный ушёл, а я тем временем решил ещё минуточку поваляться в постели, как обычно делали старослужащие – и я в их числе – если не надо было срочно идти на службу. Через минуту дежурный снова заглянул в комнату, увидел меня в постели и молча вышел. Я встал и начал одеваться, когда зашёл старшина и «погнал» на меня:

– Почему сразу по команде дежурного не поднялся?

– Здравия желаю, товарищ старший сержант, – поприветствовал я его, проигнорировав заданный вопрос. Прошёл мимо старшины в коридор, где надеялся встретиться с дежурным-жалобщиком. Меня так разозлил его донос, что от злости меня аж трясло. Заметив моё состояние, старшина вышел следом за мной и скомандовал:

– Фёдоров, стой!

Я не мог заставить себя остановиться. Прошёл весь длинный коридор до окна, но дежурного нигде не увидел. Как будто сквозь землю провалился! Тут уже я сам себе дал команду: «Спокойно, Витя, ничего страшного не случилось. Подумаешь, Устинов нажаловался старшине…». Я постоял у окна, посмотрел на улицу. «Скоро демобилизация», – продолжал я себя успокаивать. Тут почувствовал, что за спиной кто-то стоит. Я резко, по-военному повернулся «кругом» и оказался нос к носу со старшиной. Он приложил руку к козырьку фуражки и произнёс: