Во дворе находилась конюшня, помещение для собак, подвал и склад. Водопровода и канализации не было, эти блага цивилизации досюда не добрались. Внизу, метрах в тридцати протекала горная речушка, вот из неё и брали воду на все нужды. А деревянный туалет до прошлого года находился рядом со стрельбищем. Тогда и произошёл несчастный случай.

Во время учебных стрельб одному солдату захотелось в туалет, и он без опаски туда зашёл – мишени-то в стороне. Но пуля-дура рикошетом от камня залетела в туалет и смертельно ранила находившегося там солдата. Это случилось всего год назад. Помнится, ещё на двенадцатой заставе во время боевого расчёта нам рассказали про эту трагедию, после чего устроили показательные стрельбы трассирующими пулями в позднее вечернее время. Зрелище было очень впечатляющим; при стрельбе, особенно из пулемёта, видно, как пули летят друг за другом, а ударившись в камни, разлетаются в разные стороны, иногда поворачивая даже под прямым углом.

Туалет на десятой заставе после этого случая перенесли на другое, более безопасное место.

В первый день моего пребывания на новой заставе, вернувшись с «экскурсии» под командованием старшины, я услышал довольно оживлённый многоголосый разговор в столовой. Оказалось, что там кого-то провожали. Внимание всех присутствующих было обращено к сержанту, которого, конечно, я не знал. Поинтересовался у Ерлина, пока единственного знакомого из солдат:

– А кого это провожают? И куда?

– Сержанта Бовкуна. Его переводят на другую заставу. Потом расскажу, почему.

Я вышел на крыльцо, как и многие другие, и увидел лишь спину удаляющегося сержанта. Его походка и заметно согнутая спина с вещмешком за плечами говорили о том, что уходит он с заставы с большим сожалением. Ерлин потом объяснил, что причиной перевода, как часто бывает, оказалась женщина, а именно жена начальника Гуревича Маша. Она не достигла ещё тридцати лет, была хороша собой, свободолюбива и общительна. В мужской компании про таких говорят: «Всё при ней». Детей у них не было, и наверное, мы для неё были детьми.

Она не чуралась общения с солдатами и сержантами. Больше всех ей приглянулся сержант Бовкун. Он был начитанным, хорошим рассказчиком с мягким чувством юмора. Её к нему тянуло. Местом общения у них была обычно комната отдыха. Не было дня, чтобы в этот зал не заходила Мария. Об этих встречах узнал начальник, вероятно, убедился воочию, после чего обратился в отдел кадров с просьбой перевести сержанта на другое место службы. Интересно, чем он мотивировал свою просьбу?

В общем, так или иначе, сержант был «изгнан» с заставы. Возможно, мы – ефрейтор и рядовой – и прибыли ему на замену. Ребята говорили, что Бовкун пострадал незаслуженно.

Надо сказать, капитан Гуревич был человеком неуравновешенным. Если у него плохое настроение (а оно бывало таким очень часто), он сам искал везде, во всём и во всех негатив. Поругается ли с женой, проиграет ли матч в волейбол его команда команде извечного соперника – старшины, он начинает вымещать свою злость на других. Забегает в солдатскую комнату, открывает тумбочку и с криком: «Что у вас тут за беспорядок?!» – поднимает её, переворачивает вверх дном и бросает на пол. Вспоминается Чапаев, ломавший стулья. Гуревич пошёл дальше, переключившись на тумбочки. Всё, что было в тумбочке, вываливалось на пол, что-то ломалось или рассыпалось. Опрокинув таким образом пару тумбочек, он немного успокаивался и уходил. Солдатам в такие моменты хотелось покрутить у виска указательным пальцем, но было нельзя, как-никак, он начальник. Конечно, когда он уходил, солдаты давали волю своим чувствам. Вот такой, грубо говоря, самодур был начальником десятой заставы.

У нас на заставе был лишь один усатый – сержант Даржания, и я решил восполнить этот пробел – отрастить усы. Кстати (или некстати) волосы у меня уже были приличной длины. На одном из боевых расчётов, проходя вдоль строя, Гуревич не удержался, сказав, ни к кому вроде бы конкретно не обращаясь: «Отрастили, распустили тут, понимаешь, волосы и усы!». Я сразу понял, что это «камушек в мой огород». Хотя и по уставу, и по сроку службы я считал себя имеющим право и на то, и на другое, решил: «Ладно, потешу я тебя!». На другой же день сбрил усы и подстригся «под ноль», став выглядеть как новобранец. Как ни странно, после этого мне стало легче на душе и даже чем-то удобней физически. «А к демобилизации всё отрастёт», – успокаивал я сам себя. Сделал я это, конечно, назло командиру, пусть, думаю, упивается своей властью.

Ещё мне казалось, что он частенько бывал под хмельком, но на эту тему я ни с кем не разговаривал.

В первые дни, точнее ночи, я раза три ходил в наряд вторым номером, но каждый раз на разные маршруты. На этой заставе в наряд на лыжах не ходили, поскольку здесь были очень крутые подъёмы и, соответственно, смертельно опасные спуски. А ещё лес и камни.

В свой четвёртый наряд я уже отправился старшим наряда, и оставался им до конца службы на десятой заставе. Видимо, Гуревич поинтересовался моими служебными обязанностями на Кюмбете и стал, даже зимой, посылать меня на вышку – НП.

Однажды мы с напарником возвращались на заставу с наблюдательного пункта. Впереди нас был крутой спуск к лесу по затвердевшему снегу. Мы решили «вспомнить детство», прокатившись вниз, сидя на «пятой точке», хотя вполне можно было обойти этот спуск стороной. Но кто в двадцать один год захочет идти лишние метры, если можно прокатиться с ветерком, да ещё, как говорится, на халяву? Перед тем, как ринуться вниз, мы оглядели свой предполагаемый путь, убедившись, что там нет больших камней. Сели и приготовились к старту. По моей команде начали движение, но скорость оказалась куда выше ожидаемой, поэтому пришлось пытаться тормозить ногами. Меня начало разворачивать, поэтому я лёг на спину, а затем начал тормозить и прикладом. Скорость немного снизилась, но меня всё-таки развернуло на полный оборот. К счастью, «приземление» вышло благополучным. Но когда я поднялся на ноги, то не почувствовал привычную тяжесть на правом боку, где должна была быть ракетница. Взялся за кобуру – пустая, с расстёгнутой застёжкой.

Первой мыслью было пойти обратно по своему следу до вышки. Но тут же решил, что, скорее всего, она выпала при моём экстремальном спуске. Стал искать внизу, на земле, среди мелких камушков, подключил своего напарника. Поиски всё-таки увенчались успехом. Ракетница лежала на земле, метрах в пятнадцати впереди того места, где мы «приземлились». Видимо, выпав из кобуры, она опередила нас и без тормозов «ускакала» дальше. Не найди мы её – мне могли грозить большие неприятности.

У нас на заставе проживал и здравствовал… осёл. Целый день он слонялся по двору. На ночь его запирали в конюшне, где у него находилось своё маленькое стойло. Иногда днём для потехи на осле по двору катались солдаты – как-никак для русских он был экзотическим животным. Он послушно шёл к каждому, кто называл его по кличке – Яшка. Ему давали какое-нибудь лакомство: хлеб, сахар или остатки из столовой, и он, поев, послушно подставлял спину очередному седоку.

Меня на этот раз с новым напарником назначили на НП с утра. Погода была ненастной, шёл довольно сильный дождь, и нам пришлось надевать плащи, которые были тяжеловаты и не очень хорошо спасали от дождя. Мы вышли из кабинета начальника, получив боевой приказ. А тут прямо у крыльца стоит Яшка. Я быстро вернулся и побежал на кухню, попросил хлеба, которого мне дали более чем достаточно. Покормил осла. Хлеб ещё остался, но нам нужно было уже идти. Мы направились к месту службы, а Яшка побрёл следом за нами. Знал, плут, что еда у меня ещё осталась. Я подумал вслух:

– А почему бы не поехать на нём до НП? Пусть отрабатывает свой хлеб!

Сказано – сделано. Я сел верхом на осла – уздечка на нём всегда была – и поехал по сырой, скользкой дороге вверх, километра два. Со стороны, наверное, картина выглядела комичной – маленький ослик везёт в гору вооружённого до зубов солдата, а за ним бредёт ещё один солдат. Яшка дотащил меня до НП, получил свою порцию хлеба, и я отпустил его на произвол судьбы – если захочет, пусть возвращается на заставу или пасётся тут, поблизости. За границу, конечно, мы его не пустим. Кругом было море нетронутой травы, и он остался пастись. Отошёл немного от вышки в сторону тыла. Что странно – он не шёл к границе, как будто знал, что стоит ему её перейти, как из него сделают салями.