В своём стремлении конь переусердствовал, налетел на камень и сломал себе ногу, упав набок. Михайлов не пострадал, поскольку успел в момент падения избавиться от стремени и, оттолкнувшись от седла, спрыгнуть наземь. Почти весь личный состав заставы следил за этой драмой, в том числе и старший лейтенант Кириллов.

Конь всё же поднялся на три ноги. Сломанную конечность он держал чуть приподнятой, не пытаясь опираться на неё. Так Михайлов и привёл его во внутренний двор. Начальник заставы подошёл к коню шага на три, достал пистолет и выстрелил ему в голову. Конь не упал, а только стал мотать головой, из которой лилась кровь. Второй выстрел тоже не убил коня, хотя он и опустил голову вниз. Лишь после третьего выстрела конь рухнул наземь. Бунтарство против человека стоило ему жизни.

Эту жуткую картину я видел от начала и до конца. Мне было жаль коня. Моя жизнь с одиннадцати до шестнадцати лет была связана с лошадьми, которых я обожал. Почему же коня не стали лечить, а жестоко убили? Дело в том, при переломах ног у лошадей, вылечить их практически невозможно. Долго стоять на трёх ногах лошадь не может, а лёжа не может ни есть, ни, извините за подробность, выдавать съеденное. При этом нарушается и кровообращение, а сами кости срастаются очень долго и плохо.

Уже утром следующего дня никаких следов драмы не осталось. Мясо коня пошло на корм служебным собакам.

Я почти шесть лет работал на лошадях, часто ездил верхом, но ни разу не ездил в седле. И тут Чернов предложил мне наверстать упущенное. Галопом получалось нормально, но когда конь переходил на рысь, я никак не мог попасть в ритм его бега и распознать момент, когда надо чуть приподниматься в стременах, а когда опускаться в седло.

После неудачной вылазки наших разведчиков в Турцию, они сразу ушли с нашей заставы. Тем временем турки организовали скрытый наблюдательный пункт у пограничного столба №203. На этой вершине было большое нагромождение камней, где и скрывались наблюдатели. Иногда мы замечали поблескивание объектива бинокля.

Однажды мы с напарником несли службу на НП во вторую смену. Уже вечерело, когда мы заметили, что двое турок поднимаются к этому самому пограничному столбу. Потом на некоторое время они пропали из виду. Затем один из них спустился вниз, в сторону поста. Второго же видно не было. «Залёг в камнях», – подумал я.

Со стороны нашей заставы в это же время к нам приближался человек. Я направил на него бинокль. Это был солдат с оружием и вещмешком за плечами. Когда он приблизился к нам, мы узнали связиста Медведева. Как выяснилось, исполняющий обязанности начальника заставы лейтенант Ежов дал ему задание проложить скрытую проводку для подключения сигнального прибора, с которым придёт ночной наряд. Мы должны были ему помогать. Но как мы могли выполнять работу, когда за нами наблюдал турецкий пограничник? Ситуация была схожа со случаем в 1950 году, который я описывал раньше. Отличие заключалось лишь в том, что сейчас наблюдатель (по нашему мнению) был один и действовал скрытно, а тогда их было трое и они не прятались.

Я позвонил на заставу. Меня соединили с лейтенантом Ежовым. Я объяснил ситуацию.

– Поднять наблюдателя! – последовал приказ начальника.

– Слушаюсь, товарищ лейтенант!

Легко сказать – «поднять»… Он ведь находился на своей территории. Пришлось мне поломать голову над проблемой. В конце концов решил вместе с ребятами пойти на турка в «психическую атаку». Итак, мы втроём двинулись вперёд, на невидимого противника, который находился от нас метрах в двухстах-двухстах пятидесяти. Мы шагали параллельно границе, примерно в десятке шагов от невидимой черты. Когда прошли более половины разделявшей нас дистанции, я сознательно, размахивая руками, показал, что мы берём его в кольцо. Я шёл почти по турецкой территории. Мои ребята двигались параллельно мне, шагах в двадцати. Наконец, «супротивник» не выдержал нашей атаки и поднялся во весь свой янычарский рост в двух десятках метров от нас. Он держал в руках оружие, но нам не угрожал, стоял почти по стойке «смирно». Мы остановились перед ним и ждали, что он предпримет дальше.

Видимо, он понял, что разоблачён как тайный наблюдатель и решил вернуться восвояси. Нехотя повернулся и пошёл вниз. Мы подождали ещё немного – не вернётся ли? – и пошли работать. Работали мы втроём, но при этом я старался не забывать и о наблюдении за границей. С прокладкой проводки мы управились до наступления полной темноты. На этом время наряда закончилось, и мы вернулись на заставу.

Однажды после дневного наряда я вдруг почувствовал сильную боль в животе. Меня буквально скрутило, и продолжалось это около получаса. Потом, вроде, всё успокоилось. Об этом случае я сказал Вите Соловьёву. Он предположил, что у меня, возможно, был приступ аппендицита. Я про такое заболевание раньше не слышал.

Недели через две приступ повторился, причём был продолжительнее первого раза в два. Об этом случае узнали старшина и начальник заставы и решили направить меня в находящуюся при комендатуре санчасть, под наблюдение врача-лейтенанта. Я его запомнил ещё в первый год службы на Кюмбете, когда он приезжал к нам на профилактическую вакцинацию всего личного состава. После укола он мне тогда сказал: «Ты с такой кожей проживёшь сто лет!» А вот Юра Плеханов – парень крупный, сильный, на вид здоровенный, кровь с молоком – во время инъекции весь побледнел и потерял сознание. Врачу пришлось делать второй укол уже другого лекарства, похлопать Юру по щекам, чтобы пришёл в сознание. С Юрой тогда всё обошлось нормально.

Мне в этот раз пришлось обитать в санчасти одному. В палате было четыре койки, но кроме меня больных не было. График у меня был свободный, я лишь подстраивался к работе столовой. Никакого лечения или процедур лейтенантом предписано не было. Вероятно, в случае нового приступа он бы меня просто быстро отправил в госпиталь. Но болей больше не было, я чувствовал себя практически здоровым.

Общался с Ваней Упоровым, когда он был свободен. Однажды мы с ним смотрели официальный матч по волейболу между командами третьей комендатуры и штаба части. Лидером и капитаном команды комендатуры был капитан Косоногов, Ванин начальник, а капитаном команды штаба – футбольный вратарь сборной части. Игра нас так захватила, что мы бурно реагировали на каждое очко, выигранное нашими «комендатурскими» волейболистами. Правда, хоть и с трудом, но выиграли «штабисты».

Так прошла неделя. За это время мне неожиданно присвоили звание ефрейтора. И попросили явиться в штаб части для фотографирования под развёрнутым Знаменем части. На этот раз фотографировал профессионал. Знамя вынесли на улицу, и света было достаточно. На следующее утро я получил фотографию в двух экземплярах. Она мне понравилась. Однако удивила подпись командира части: «Полковник Сурмава». Как так? Ведь он же был снят с должности командира и был заместителем у подполковника Ильина! У меня возник резонный вопрос, куда же девался Ильин, который давал мне недавно отпуск? Я поинтересовался у старослужащих штабистов, и они мне ответили, что подполковник поступил в Военный институт МВД СССР[7] и уехал учиться в Москву. Временно его замещал полковник Сурмава.

Из штаба части меня направили обратно на заставу, где я стал ходить в наряд наравне со всеми. Но как-то, уже в сентябре, меня назначили дежурным по заставе в ночную смену. Дежурные несли службу по двенадцать часов. И вдруг ночью, в середине моей смены у меня снова начался сильнейший приступ. Я практически свалился на койку, стонал, метался, обливаясь потом. Мои служебные обязанности никто не выполнял. Утром, довольно рано, пришёл начальник заставы, а его никто не встретил и не доложил, как принято. Он обратился к связисту:

– Где дежурный по заставе?

– Лежит в постели, болен.