– Полезли наверх, там поболтаем.

– Давай, – согласился я. Мне было приятно, что я оказался не одинок в этой бурлящей людьми казарме, что кто-то решил разделить мои чувства. Мы с ним вспоминали «гражданку», рассказывали интересные случаи из своей жизни, делились наболевшим, и так проболтали до отбоя. Этим и закончился праздничный день, а завтра опять предстояло «ать-два».

Через три дня после праздника мы принимали Присягу. Три роты выстроились одновременно на площади крепости. Перед строем каждой роты стоял стол, покрытый красной тканью; за ним сидели командиры – от командира роты и выше. Перед столом, в нескольких шагах, стояла трибуна, тоже оббитая красной материей. Вызывали к трибуне по одному, начиная с первого отделения первого взвода. В предыдущие дни мы добросовестно зубрили текст Присяги. А тут на трибуне лежал красиво оформленный, напечатанный крупными буквами, вставленный в рамку тот самый текст. «Читай – не хочу», называется. Прочитать нужно было чётко и громко.

Когда подошла моя очередь, уже половина роты Присягу приняла. Я знал текст наизусть и поэтому даже ни разу не заглянул в него. Чётко произнёс:

– Торжественно клянусь … глядя на командиров … мужественно переносить все тяготы и лишения военной службы!

Так мы стали настоящими солдатами. Правда, лишь по статусу, но не по готовности.

После принятия Присяги весь учебный батальон выстроился в колонну. Впереди комбат нёс Знамя части, за ним шествовал духовой оркестр, играющий торжественный марш. Мы прошагали по территории части и сделали круг почёта по плацу. Обратно шли под звуки вальсов «Амурских» и «Дунайских волн». Эти мелодии напомнили мне детство, приезд дяди Вани с патефоном, пластинки, на которых были записаны эти песни. А тут я в живую увидел оркестр и услышал музыку, разбередившую мою душу. И исполняли её такие же солдаты и сержанты, как и мы.

Подразделение вернулось на крепостную площадь. Там с принятием Присяги нас поздравил командир части полковник Сурмава.

В этот же день закончился карантин, и нам было разрешено гулять по всей территории части без опеки командиров. Мы с Иваном в первую очередь пошли в магазин, где купили моё любимое лакомство – пряники. Заодно познакомились с другим ассортиментом. Зашли в клуб, где был большой кинозал, танцевальная площадка, сцена для артистов и музыкантов. Когда вышли из клуба, нам встретился старослужащий – рядовой.

– Почему не приветствуете старослужащего?! – рявкнул он. Мы ответили:

– Здравствуйте. Нам говорили, что мы должны приветствовать только старших по званию.

– Извините, я пошутил, – признался солдат. Я поинтересовался:

– В каком подразделении служите?

– В маневровой группе, – ответил он, но нам это ничего не говорило.

– А куда ещё при штабе можно попасть после учебного? – продолжали допытываться мы.

– В основном на заставу. А здесь есть авторота, муз- и хозвзвод, санчасть, взвод охраны.

Мы поблагодарили старослужащего, который сообщил нам кое-какую полезную информацию. Размышляя над ней, мы пришли к выводу, что на заставе должно быть романтичнее и интереснее. Хотя от нас в любом случае мало что зависело, мы люди подневольные – куда пошлют.

На другой день нам выдали настоящее боевое оружие – винтовки Мосина образца 1891 года, знаменитые «трёхлинейки» выпуска Ижевского оружейного завода. Эта винтовка прошла испытание Первой мировой, Гражданской и, конечно, Великой Отечественной войной. А потом это оружие оставили в погранвойсках – наверное, опасались, что если вооружить пограничников новыми видами вооружений, они могут попасть за границу к вероятному противнику.

Казарма наша была просторная, и в неё занесли несколько пирамид для установки винтовок. У каждой винтовки было своё место и свой «хозяин». Нам прибавилось работы с чисткой оружия. Не дай бог, заметит командир отделения не почищенный солдатом ствол винтовки – за это можно и наряд вне очереди схлопотать.

Мы впервые вышли на строевое занятие с винтовками. Нам показывали, а мы повторяли, как стоять с винтовкой по стойке «смирно», брать «на плечо», ставить «к ноге». Также учили использовать её как холодное оружие – били чучело прикладом и кололи штыком. В строю теперь ходили с винтовкой на плече.

В этот день не оказалось в строю нашего единственного в отделении грузина. Не было его и на следующий день. Командир сказал, что он откомандирован в другое место, а недели через две в один из выходных нас привели в клуб на киносеанс. Перед фильмом был киножурнал, где в спортивной части мы с удивлением увидели «нашего» грузина. Он был участником соревнований по тяжёлой атлетике в легчайшем весе. Видели, как он поднимал штангу. Для нас это было полной неожиданностью – совсем недавно он маршировал вместе с нами в одном отделении, а тут уже оказался в городе Хельсинки на международных соревнованиях. Он принял присягу, и на этом его военная служба, вероятно, закончилась.

А у нас между тем началась стрелковая подготовка. Сначала мы учились правильно держать оружие при стрельбе из положения лёжа и стоя. Потом – целиться по мишени, плотно прижав приклад к плечу, плавно нажимать на спусковой крючок. Эти занятия мы проводили метрах в двухстах от учебной части, на пологом склоне плоскогорья, находившемся за старинным кладбищем. Это кладбище наш командир отделения выбрал местом для теоретических занятий по пограничной службе. Кладбище, как я уже сказал, было старинным, вероятно, с прошлых веков. Оно ничем не было огорожено. На наклонном, но некрутом участке от подножия горы до реки находились, наверное, десятки тысяч могил, обозначенных прямоугольными надгробными плитами, которые располагались правильными прямыми рядами сверху вниз. На плитах были выгравированы надписи на грузинском, армянском, а может, и турецком языках. Кладбище прибрано: нет ни деревьев, ни кустарников, нет никакого мусора, а лишь невысокая травка между могильными плитами. Мы садились на эти плиты и слушали нашего командира, который, тоже сидя, читал «Инструкцию по охране государственной границы» и разъяснял её по пунктам. Эта инструкция считалась секретным документом, и её сдавали во второй половине дня в штаб батальона. Погода была чудесной – «бабье лето», и мы все теоретические занятия проводили, извините, на кладбище.

Следующим пунктом программы были учебные стрельбы. Стрельбище находилось километрах в пяти от города, в одном из многих ущелий. Ходили мы туда взводом, каждый со своей винтовкой. Старшим был командир взвода лейтенант Иванов. Сначала стреляли по мишени из мелкокалиберной винтовки. Из трёх выстрелов нужно было набрать не менее восемнадцати очков, ниже – оценка двойка. До 21 очка ставили тройку, 22–26 – четвёрку, и 27–30 очков – пять. В первый раз из «мелкашки» я выбил 24 очка. При стрельбе из винтовки Мосина критерии оценок и количество выстрелов остались прежними, но расстояние до мишеней увеличилось почти до ста метров, больше были и сами мишени. Из своей трёхлинейки я тоже стрелял удачно. Стрельбы у нас были каждые десять дней. В «десятку» я ни разу не попал, но «девятки» и «восьмёрки» от моих пуль страдали очень часто.

На стрельбы мы ходили спокойным маршем, а на обратном пути наш лейтенант устраивал кросс по пересечённой местности. Бегали с нами и командиры отделений, правда, винтовок у них не было. Однажды после энергичной пробежки одному из солдат стало плохо (может, просто выбился из сил), он упал и не мог подняться. Мы бежали по ущелью, где протекал горный ручей шириной не более метра. Командир приказал двум солдатам подтащить его волоком к ручью, обмыть его лицо и голову холодной водой и протащить по ручью. После того, как его таким образом освежили, он очухался, поднялся на ноги и попросил разрешения встать в строй.

Если не считать этого кросса, мне нравилось ходить на стрельбище. Каждый раз появлялось какое-то приятное предстартовое волнение: а сколько я сегодня очков наберу?