Сразу после боевого расчёта я приступил к своим обязанностям. Начальник строго предупредил все наряды, чтобы на границе «не шалили», не жгли ракеты, выдавая тем самым противной стороне местоположение нарядов. К одиннадцати часам вечера все наряды были отправлены на свои места, и начальник заставы ушёл отмечать Новый год к себе домой. Его заместитель и старшина ушли ещё раньше, и даже младших командиров на заставе не осталось.

В обычные дни в это время те, кто не в наряде, спят. «Солдат спит – служба идёт». Но сегодня никто не ложился. Борис сбегал на конюшню, и «контрабандный товар» оказался на столе связистов. Саша готовил закуску. Мне по долгу службы приходилось следить за порядком, Миша дежурил за пультом и у телефона. Без пяти двенадцать мы выпили по рюмочке, провожая старый год. Закусили аргентинской тушёнкой и хлебом. Ровно в полночь выпили по второй с негромким «ура» и тостом: «За Новый год. За счастье в Новом году!».

И тут в окне мы увидели отблески ракет. Вышли на улицу. Ракеты горели вдоль всей линии расположения нарядов соседних застав, кое-где и наши тоже всё-таки запускали. Это, говорят, давняя традиция, и запретами её нарушить трудно. Тут и Чернов загорелся:

– Давайте и мы постреляем!

Я категорически ответил:

– Ни в коем случае! Хочешь, чтобы начальник услышал выстрелы, увидел ракеты и прибежал сюда? Влетит нам «по первое число» и за ракеты, и за выпивку!

Меня поддержали остальные, и Чернов в конце концов согласился с моими доводами.

Перешли в столовую, там поели горяченького – макароны по-флотски, приготовленные Сашей. Пить больше не стали, и так у нас роль рюмочек играли эмалированные кружки. Хоть и наливали не по полной, но всё же захмелели солидно. «Недопиток» отдали Боре. Вот так я (и, возможно, мои товарищи тоже), впервые в армии выпил спиртное.

Тревожная группа ушла спать, нам с Мишей ещё предстояло нести дежурную службу, а Саше готовить завтрак. Я включил радио, но слышно было очень плохо, и я бросил эту затею. Вот так мы и встретили Новый, 1953-й год.

В январе начались снегопады с сильными ветрами, «вихри снежные крутя». На верхних склонах гор образовались огромные многотонные козырьки, готовые в любой момент обрушиться вниз. Нашу заставу замело чуть ли не до крыши. Приходя из наряда, мы катились вниз, ко входу на веранду «на пятой точке», а из заставы выбирались, карабкаясь на четвереньках. Чтобы попасть в продуктовый склад, пришлось прокопать в снегу полутораметровую траншею. В наряд ходили вдоль линии связи, чтобы не заблудиться. Шли от одной опоры до другой, а если вторую опору видно не было – ориентировались по проводам. Между собой тоже держали такую дистанцию, чтобы находиться в зоне видимости.

Когда ураганные ветры немного стихли, начальнику по служебной необходимости потребовалось съездить в комендатуру. К нему в напарники напросился старшина тринадцатой заставы – высокий, рыжеволосый детина. Он взял с собой ещё одного солдата.

Поездки верхом на лошадях из-за снежных заносов стали невозможными, поэтому в путь они отправились на лыжах. Впереди, как всегда, бежал наш начальник. После нашего равнинного участка они спустились вниз, в ущелье у высоты Плоской. На верхнем склоне высоты намело огромные массы снега. И надо же было так случиться, что лавина сошла вниз именно в то время, когда эта троица пересекала ущелье в этом месте. Сначала раздался сильный гул, а затем он перешёл в грохот, когда снежные массы, несущиеся сверху, подхватывали со склона камни и волочили их вниз, переворачивая и стукая друг о друга.

Начальник заставы успел проскочить место обвала, а едущие за ним старшина и солдат попали под лавину. Она подхватила их и унесла на противоположный склон, метров на тридцать вверх. Как только туча снега немного улеглась, старший лейтенант Кириллов бросился на поиски своих попутчиков. Он увидел на противоположном склоне ущелья человека, машущего руками, но по грудь заваленного снегом. Это был старшина, он шёл вторым и пострадал не сильно. Начальник сразу ринулся его откапывать, используя лыжи в качестве лопаты.

Солдата же нигде не было видно. Старшина примерно помнил, на каком расстоянии от него находился рядовой, когда их накрыла лавина. В этом направлении они и двинулись искать пропавшего, и вскоре увидели одну лыжу, перевёрнутую кверху полозом. Кириллов попытался поднять лыжу, но она не поддавалась. Тогда они очистили снег и увидели прикреплённый к лыже ботинок. Стали копать дальше и поняли, что в ботинке нога – значит, человек здесь. Нужно было откопать его как можно быстрее, пока он не задохнулся. Начали лихорадочно разгребать снег – начальник лыжей, а старшина прикладом автомата. Со снегом попадались камни, которые снежная лавина прихватывала с собой. Наконец, солдата откопали. Он был жив, но без сознания. Дышал слабо, пульс еле прощупывался. Общими усилиями сделали ему искусственное дыхание. Сердце забилось ровнее, и задышал он более глубоко. Он начал приходить в себя.

У него были многочисленные ушибы, а возможно, и переломы. Он не мог встать на ноги. Пришлось сделать некое подобие саней, скрепив уцелевшие лыжи поясными ремнями. Решили везти пострадавшего на одиннадцатую заставу. Хотя до неё было четыре-пять километров, дорога была под гору, и тащить за собой импровизированные сани было не так тяжело. Связи с заставами у них не было. Поводья смастерили из оставшихся ремней и лыжных палок. Старшина тянул сани, а начальник подталкивал сзади лыжной палкой.

Местами им попадались снежные заносы, которые приходилось с трудом преодолевать. Но так или иначе примерно через час они смогли добраться до одиннадцатой заставы, откуда и сообщили о случившемся. Когда солдат смог говорить, он поведал о том, как всё произошло:

– Я услышал сильный гул и грохот сверху и увидел лавину, мчащуюся на нас в туче снежной пыли. Крикнул старшине, он на мгновение оглянулся и стал быстрее работать лыжными палками. Я делал то же самое. Но лавина в мгновение ока оказалась рядом и сбила меня с ног. Я получил чем-то сильный удар по голове и потерял сознание. Не помню, как оказался «законсервированным» в снегу вниз головой на противоположной стороне ущелья.

Из комендатуры к ним выехала санитарная машина с врачом, но преодолеть все пятнадцать километров до заставы она не смогла – через полчаса сообщили по рации, что дальше ехать не могут из-за снежных заносов и будут ждать на дороге. Пришлось снова использовать тот же способ транспортировки пострадавшего – на лыжах.

В конце концов его благополучно доставили в военный госпиталь в Ахалцихе. Месяца через полтора он шёл через нашу заставу на свою, и по пути зашёл к начальнику поблагодарить его за спасение.

Примерно в это же время, когда у нас произошёл обвал, в соседнем, Ахалкалакском погранотряде сошла снежная лавина со страшными последствиями. Она целиком снесла погранзаставу, превратив её в руины. Погибло несколько человек, было много раненых.

В начале февраля к нам на заставу прибыло пополнение из учебного пункта – восемь человек. Все они были из Саратовской области. И что примечательно – каждый второй был гармонистом и певцом. А мы после демобилизации Афонина уже и забыть успели, как гармонь звучит, и поющих голосов тоже не слышали. И вдруг в курилке-сушилке под аккомпанемент гармошки раздаётся:

Лодка тонет иль не тонет,

Потихонечку плывёт, –

Милый любит иль не любит,

Только времечко идёт.

Ах, Самара-городок,

Беспокойная я,

Беспокойная я, –

Успокой ты меня!

Пела не девушка, но звонкий юношеский голос ничуть не портил песню. А сколько частушек всяких-разных они исполняли!

Я Саратовску матаню [3]

Знаю вдоль и поперёк!

Знаю, как она ложится,

Знаю, как она встаёт!..