— «Известный чехословацкий онколог, доктор Михал Калах, недавно бежавший из Праги от репрессий и находящийся в настоящее время в Вене, сделал заявление, в котором сожалеет, что когда-то служил коммунистическому режиму, — прочел диктор и продолжал патетическим тоном: — В сделанном им заявлении раскрывается, что его недавние трудности, связанные с насильственным похищением, были вызваны действиями агентов чехословацкой разведки, желавших отомстить ему за то, что он вместе с женой решил жить в свободном мире».

Кэтлин пристально посмотрела на Стаха:

— Ты думаешь, он это действительно написал?

— Наверное, это все-таки правда, но вполне вероятно, что кто-то направлял его руку.

Стах включил зажигание. От тротуара впереди отъехало такси с Беером и на большой скорости помчалось в сторону Вены.

— Почему же тогда… — Кэтлин не успела задать свой вопрос, как Стах ответил:

— Потому что на карту поставлена его жизнь. Ведь он пока еще чехословацкий гражданин. И мы должны узнать, что за всем этим кроется в действительности, и позаботиться о его безопасности.

— Даже после того, как он предал родину? Несмотря на то что он льет столько грязи на свою страну?

— Да, несмотря на это, — серьезным тоном подтвердил Стах.

Справа промелькнул вокзал Франца Иосифа, и такси, повернув у гостиницы «Моцарт», покатило к центру.

— Они едут в «Сахер», — произнес Стах, резко нажимая на тормоза.

Машину занесло, и она оказалась в узкой извилистой улочке, ведущей к Опернрингу. Стах проскочил ее на полной скорости, и через несколько минут их машина остановилась в ряду автомобилей, стоящих перед гостиницей. Такси с Беером там еще не было.

В номере Кэтлин задернула занавески и зажгла настольную лампу. Стах взял фонендоскоп, достал из бумажника миниатюрную батарейку, которая по виду ничем не отличалась от обычной монеты, и вставил в прибор. В это время в коридоре послышались громкие, уверенные шаги, затихшие у двери соседнего номера.

Стах приложил подслушивающий аппарат к стене, а Кэтлин склонилась над ним с блокнотом в руке.

В трубке послышался скрип — это Беер сел в кресло, а затем закачалась стрелка измерителя импульсов — Беер звонил по телефону. Кэтлин записывала набираемый им номер: «Ноль-один-пять-три-три-четыре».

— Видимо, тот же номер, что и утром, — прошептал Стах и нажал кнопку миниатюрного записывающего устройства.

— Поздравляю, — радостно сказал в трубку Беер. — Это была отличная работа. Да, Оуэн был у меня, информировал об этом…

Сделаю, конечно, будьте уверены. Утром он уже может быть здесь, я позвоню ему около десяти. В воскресенье вечером она бывает дома.

Трубка щелкнула, но Беер снова ее поднял и набрал три единицы и четверку.

— Автомат на Лондон. Интересно, кому он звонит? — сказал Стах.

— Что случилось? — спросила Кэтлин, когда он внезапно выключил записывающее устройство.

— Не доверяет гостиничному телефону. Повесил трубку.

— Что теперь делать?

— Переоденься. Пойдем ужинать, — ответил Стах, услышав, что Беер включил воду в ванной.

Девушка скрылась в соседней комнате. Стах снял пиджак и вытянулся на постели, уставившись в потолок, как будто там можно было прочесть ответ на мучившие его вопросы.

Не прошло и получаса, как Кэтлин снова появилась. На ней было вечернее платье с глубоким декольте, с лица исчезли усталость и напряжение, она выглядела отдохнувшей и оживленной.

Девушка с улыбкой присела на постель и посмотрела на спящего Стаха. Ей вдруг захотелось прижаться к нему и никуда не ходить, остаться с ним: в его присутствии она чувствовала себя спокойно и уверенно.

Кэтлин сидела так несколько минут, не отводя взгляда от лица Стаха, потом слегка дотронулась до него. Стах тут же открыл глаза, недоуменно осмотрелся, как бы вспоминая, где находится, потом вскочил.

— Извини, я немного вздремнул, — виновато произнес он, и глаза его расширились, заметив перемену, произошедшую с Кэтлин.

— Я тебе нравлюсь? — спросила она, а когда он машинально кивнул, печально улыбнулась: — Значит, и Бееру понравлюсь. Как ты думаешь?

Стах молча взял пиджак и пошел привести себя в порядок. Кэтлин включила погромче радио. Репортер как раз расспрашивал некую Розу Вольф, ставшую в Каннах абсолютной чемпионкой по игре в покер. В последнем круге, продолжавшемся почти шесть часов, она победила своего пятидесятипятилетнего супруга Сиднея Вольфа, директора клуба «Кроуфорд», одного из самых известных игорных домов в Европе. Она поставила его на колени тем, что составила комбинацию из трех тузов и двух четверок.

— Так вы утверждаете, фрау Вольф, что в игре в покер наряду с математикой большую роль играет психология? — спросил репортер.

— Я верю, что именно психология основа успеха в покере. Когда я сажусь играть, то первые двадцать минут изучаю лица своих противников. После этого мне удается угадать, какие у них карты. Особенно помогает изучение нервных тиков…

Радио работало не столько для того, чтобы слушали передача, сколько для того, чтобы создавался звуковой барьер, мешающий возможному подслушиванию. Но это интервью заинтересовало Кэтлин: ее собственная игра во многом была похожа на покер. По крайней мере, она была такой же рискованной.

— Я считаю, что знаю всю шкалу тиков, встречающихся у людей, — продолжала Роза Вольф. — Плохие, равно как и хорошие, карты вызывают на лицах серию сигналов тревоги, которые можно уловить.

— Но хороший игрок старается подавить подобные тики, — возразил репортер.

— Да, однако до конца быть бесстрастным и делать вид, что плохие карты тебя не расстраивают, а хорошие, напротив, не ободряют, невозможно, это свыше человеческих сил…

В соседней комнате щелкнул замок, послышались удаляющиеся шаги. Девушка подошла к двери и прислушалась. Беер был настолько неосторожен, что бросил несколько слов лифтеру, прежде чем двери лифта закрылись.

— Беер ушел, — сказала Кэтлин Стаху, который как раз появился.

— Куда? Вообще из гостиницы?

— Нет. Он спросил лифтера, занят ли телевизионный салон.

Стах, нахмурившись, мерил шагами комнату. Он не мог решить, спускаться ли им на первый этаж.

— Что-нибудь случилось? — спросила девушка, которая уже научилась по выражению его лица распознавать настроение.

— Беер будет звонить в Лондон, — ответил он. — Я не должен прозевать этот момент.

— А кто сказал, что он будет звонить обязательно из номера?

— Из главного холла он не решится, — возразил Стах.

— Ты должен познакомить меня с ним. А что, если потом я захочу поужинать в венгерском ресторане? — капризно предложила Кэтлин. Она подбоченилась и сделала несколько быстрых танцевальных движений: — Во-первых, я хочу танцевать чардаш, и хочу, чтобы играли цыгане. Во-вторых, я обожаю жареную гусиную печенку с картофелем… В «Сахере» такого блюда не бывает.

— Вкусное? — засмеялся Стах.

— Бееру оно знакомо. А может, закажем жаркое по-цыгански?

— И такое в Вене можно найти?

— Конечно, причем недалеко отсюда, на Шварценбергштрассе. Ресторан называется «Королева чардаша». И у твоей послушной Кэтлин там работает старый друг, который скажет ей, куда звонил Ник.

— Сначала нужно сделать так, чтобы он туда поехал, — возразил с улыбкой Стах, подумав, что вряд ли ему приходилось видеть более капризную женщину, чем та, которую разыгрывала сейчас из себя его спутница.

— Если ты обещаешь мне не устраивать сцен ревности, то он туда приедет.

— Ладно, делай как хочешь. Давай посмотрим по телевизору выпуск новостей. Беер тоже наверняка не хочет его пропустить, поэтому он и спрашивал про телевизионный салон.

Они включили телевизор как раз в тот момент, когда диктор начал читать заявление Калаха.

— Он не сам писал, — прошептал Стах. — Это не его стиль.

Кэтлин рассеянно кивнула, а Стах попытался понять, почему Гордан привязывает к себе Калаха именно таким способом. За этим наверняка кроется что-то большее, чем просто пропаганда, иначе Гордан вряд ли стал бы лично заниматься этим делом. Да и то, что вокруг Калаха крутится столько агентов британской разведки, свидетельствует о чем-то ином. Видимо, случилось что-то непредвиденное, из-за чего Калах стал неугодным. Но что?