Полковник Говард все еще не раскрывал свои карты, и Штрайтцер напрасно ломал голову над вопросом: почему американец так неожиданно приехал в Мюнхен? Но одно он знал точно: полковник приехал не из-за случая с Гранднером и не ради директора фирмы ТАНАСС. Это его успокоило, но не убавило любопытства.

Почему Говард вообще занимался случаем с Гранднером? Почему он приложил столько усилий, чтобы выяснить истинную причину его ареста? И наконец, увольнение Крулиха и разговоры о Галве… Все это, безусловно, имело какой-то смысл. Но какой? Галва прервал его мучительные раздумья:

— Герр Штрайтцер, месячный анализ донесений наших агентов из Чехословакии готов.

— Есть что-нибудь интересное?

Галва передал ему папку:

— Так, ничего особенного… Много пустых фраз и мало интересной информации. Мне кажется, нам нечем порадовать Центр.

Обычно Штрайтцера раздражала прямота суждений заместителя, но на этот раз, к удивлению последнего, все было наоборот.

— У меня давно такое впечатление, — вздохнул директор. — В чем же дело?

Разумеется, Галва совершенно точно знал, в чем дело. Но если бы он это высказал, то директор фирмы ТАНАСС наверняка лишился чувств.

— В течение месяца я мог бы разработать конкретные предложения, герр Штрайтцер. — Этот ответ не мог никому нанести ущерб. Он добавил бы лишь работы оперативному штабу в Праге, готовившему для Галвы информацию в духе поговорки: «Чтоб и волки были сыты, и овцы целы».

Но дела обстояли не так просто, как это казалось на первый взгляд. Пражский резидент часть своих донесений посылал прямо Штрайтцеру, и Галва о них вообще ничего не знал, мог только кое-что домыслить. Эти донесения, как правило, содержали самую ценную информацию, поступавшую в фирму ТАНАСС из Чехословакии. Штрайтцер обрабатывал и проверял ее сам и сам же отправлял в Центр. В их работе это было обычным делом, и Галва, хотя это его и не устраивало, ничего изменить не мог. Мог только по отдельным деталям кое о чем догадываться и терпеливо ждать, пока Штрайтцер проговорится…

— У нас появилось много конкурентов, — задумавшись, заметил Штрайтцер.

Галва улыбнулся:

— Что делать? Европа изменилась… Наши коллеги из Бонна уже растеряли чувство былого уважения к американскому дядюшке, они действуют с гораздо большим размахом, чем мы, и энергично следуют собственным путем.

Несмотря на то что Штрайтцер четверть века работал на американцев, он никогда не забывал, что он немец. Поэтому слова Галвы о конкуренции со стороны Бонна не возмутили его, даже наоборот…

— Федеративную Республику Германии никто не должен водить на поводке… в том числе и ее секретную службу.

— Конечно… но мы работаем на американцев за их деньги. И будем их получать только за добротную информацию…

Штрайтцер с улыбкой перебил его:

— Ненужной информации у них у самих полно.

Галва решил, что настал благоприятный момент, и задал вопрос:

— Полковник Говард приехал на проверку?

Штрайтцер махнул рукой: не мог же он сказать своему заместителю, что сам ничего не знает.

— Ну, у нас не так уж плохо обстоят дела, — уклончиво ответил он.

Галва только пожал плечами, поняв, что сейчас из Штрайтцера ничего не вытянешь.

В приемной своего кабинета Галва увидел Крулиха — маленького человечка, которому давно минуло пятьдесят. Его глаза непрестанно сверлили все окружающее.

— Могу я с вами поговорить, пан Галва?

Петр кивнул и пригласил Крулиха в кабинет.

— Почему меня выгнали?

Галва с удивлением посмотрел на него:

— Кто вас выгнал?

— Вчера меня вызвал этот болван Крайски и сообщил, что для меня выписан канадский паспорт. Моя работа в фирме ТАНАСС закончилась, и я должен завтра улететь.

Галва задумался.

— Вы ведь чех, как и я, — давил на него Крулих, — почему вы не хотите мне сказать о причинах моего увольнения?

Галва молчал… Связано это с полковником Говардом или нет? Сам Крайски этого сделать не мог, он пришел бы посоветоваться.

— Крайски ничего не говорил вам о причинах?

— В том-то и дело, что нет. Сообщил, что для меня готов паспорт, и все.

Галва набрал номер телефона директора фирмы ТАНАСС.

— Да, это было мое распоряжение, — нервно объяснял Штрайтцер, — я изучил его личное дело… У него слишком много знакомых, которые предали и вернулись в Чехословакию. Пусть радуется, что мы даем ему возможность эмигрировать в Канаду. Вам этого достаточно?

— Вполне… — ответил Галва и положил трубку.

Господин директор лгал — он никогда не смотрел личные дела. И если сейчас сделал это, то кто-то его заставил. А причина увольнения Крулиха — это только зацепка, ничего более. Кто же мог это сделать, как не полковник Говард?

— Бесполезно, пан Крулих, я ничего не могу для вас сделать. Это приказ директора.

Крулих раздраженно замахал руками:

— Но почему?

— У вас были странные связи… Какие-то люди, которые вернулись в Чехословакию.

— Эти данные в личное дело внес я сам. Я не могу отвечать за каждого неврастеника, решившего хлопнуть дверью… — Крулих расходился все больше и больше, так, что у него срывался голос: — Я скажу вам истинную причину! Это Гранднер, если уж вы хотите знать правду, пан Галва!

Галва прищурил глаза. Этот раздраженный человек был, безусловно, прав. Крулих инструктировал Гранднера. Крулих знал, под каким именем он выехал в Прагу. Это становилось интересным, потому что, кроме Крулиха, все знал только один человек. Это он сам! Чего же, собственно, добивается Говард?

— Более пяти лет я вкалывал на фирму ТАНАСС, — возбужденно продолжал Крулих, — а сегодня со мной поступают как с мальчишкой… Как вы думаете, что меня ждет в Канаде? Но я не позволю играть со мной! Я никуда не поеду! Вам понятно?

— Вы взрослый человек, пан Крулих, вы ведь понимаете, что делаете? — спокойно спросил Галва.

— Зато вы просто образец земляка, не так ли?

— А что я должен был, по-вашему, сделать? — тем же спокойным тоном перебил его Галва.

— Разъяснить этому старикашке, что так с людьми не поступают, — вот что вы должны были сделать!

— Вы не слишком сильны в географии? Вы же не в Чехословакии…

— Пока еще нет! — выкрикнул Крулих, но внезапно поперхнулся и замолчал.

Галва приподнялся из-за письменного стола. Он вспомнил, как этот бесхарактерный человек, способный продать даже родного брата, клялся в своей ненависти к коммунистам. От ненависти убежал, из-за ненависти попытался бы вернуться домой…

— Я только что сказал вам, пан Крулих, что вы взрослый человек, но сейчас начинаю сомневаться в этом.

Крулих оскорбленно повернулся и, выходя из кабинета, надрывным голосом произнес:

— Вы можете думать все что угодно, но однажды и с вами произойдет то же, что со мной…

И действительно, Крулих в Канаду не поехал. Однако он не был настолько наивен, чтобы думать, что это для него пройдет без последствий. Поэтому он искал защитника. Он посетил инспектора криминальной полиции Рама, которому ранее оказывал кое-какие услуги, и тот помог ему встретиться с сотрудником западногерманской секретной службы Йохеном Ноймайером.

— Ваша информация о фирме ТАНАСС представляет для нас определенный интерес, герр Крулих, — важно произнес Ноймайер. Этот тридцатилетний блондин, выросший в семье переселенцев из Чехословакии, с ненавистью относился ко всем чехам и просто органически не переваривал чехословацких эмигрантов. Но он получил приказ побеседовать с этим человеком, а приказы следует выполнять. Правда, никто не мог его заставить радоваться этой встрече. — Ваше предложение о сотрудничестве с нами мы согласны принять, правда, с одним условием…

— То есть?.. — в нетерпении спросил Крулих.

— Вы исправите глупость, которую совершили, отказавшись выехать в Канаду.

— Почему? — с удивлением посмотрел на него Крулих.

— Потому что вы будете нам нужны там. Извинитесь перед Крайским и Галвой, понимаете? Сделайте все возможное, чтобы попасть в Канаду, хоть на коленях умоляйте. В противном случае получите тысячу марок за информацию, и мы вас не знаем. — Ноймайер с безразличным видом посмотрел на Крулиха.