— Кроме того, я думаю, — заметил Говард, — что нам следовало бы больше считаться с Галвой.

Штрайтцер в эту минуту и не представлял, что могут означать для него лично последние слова полковника, однако согласно кивнул.

В тихом районе на окраине Мюнхена из дверей двухэтажной виллы вышла тридцатидвухлетняя Гита Райн, стройная, ухоженная, во внешнем виде которой, однако, не было ничего экстравагантного. Элегантный бежевый костюм свидетельствовал о том, что его хозяйка предпочитает одеваться у француза Диора, а не у немца Некермана.

Гита шла, не обращая ни на кого внимания, как все элегантные и неприступные женщины, слишком много внимания уделяющие своей внешности. Она села в машину, цвет которой хорошо сочетался с голубизной ее глаз, и включила зажигание. В этот момент ее манера поведения внезапно изменилась. Она аккуратно поправила зеркало заднего вида и внимательно осмотрела улицу. Только повернув в первый переулок, она перестала обращать внимание на зеркало, но проделала другую операцию: прибавила газ, на большой скорости проехала несколько сот метров, резко затормозила, а затем развернулась и подкатила к дому по тем же улицам, только в обратном направлении.

После этого Гита доехала до центра города, на стоянке перед большим отелем оставила машину и села в трамвай. Через двадцать минут она вышла на тихой улице и, миновав квартал, вошла в старое кафе.

В полупустом зале жались друг к другу влюбленные парочки, у большого окна коротали время несколько одиноких женщин, а в противоположном углу, уткнувшись в газету, сидел за чашкой кофе мужчина средних лет.

Райн направилась к угловому столику, откуда на нее с улыбкой смотрел Петр Галва. Она села рядом и прижалась к нему, а он взял ее за руку. Так они очень походили на обычную влюбленную парочку.

— У нас гости, — начал Галва на неплохом немецком, при этом со стороны казалось, что он читает любовные стихи. — Из Центра прилетел полковник Говард. Представлять вам его не надо?

— Не надо, Петр, — улыбнулась Гита. По-немецки она говорила прекрасно. — Зачем он приехал?

— Не знаю… хотя беседовал с ним…

— Он вызывал вас? — перебила Гита.

— Нет. Поздно вечером зашел к Штрайтцеру… а я как раз был у него… — Галва помолчал, потом предложил Гите сигарету из золотого портсигара: — В первой сигарете запись беседы.

Гита взяла сигарету, затем, как бы раздумав курить, опустила ее в сумочку.

— Какое впечатление произвел на вас полковник?

— Интересный мужчина, — пожал плечами Галва, закуривая, — с ним не соскучишься.

— Было что-нибудь стоящее внимания?

— Обычный обмен мнениями по делу Гранднера.

— Когда он был здесь последний раз?

— Четыре года назад… Но всегда, когда он приезжал, что-нибудь происходило.

— Как вы думаете, Петр, что произойдет на этот раз?

— Не имею представления, — произнес Галва, поигрывая пепельницей, — но у меня какое-то странное предчувствие, Гита…

Райн внимательно посмотрела на собеседника. Она встречалась с этим человеком второй год. Разумеется, они не были любовниками. Все это делалось, чтобы замаскировать основную цель их встреч, потому что Райн, как и Галва, была сотрудником чехословацкой разведки. Она выполняла роль связной у Галвы. Ее работа — частный модельер модной одежды — предоставляла для этого большие возможности. Гита постоянно выезжала из Мюнхена в Париж. А где-то в Париже находился еще один незаметный человек, задача которого заключалась в том, чтобы обеспечить связь с Прагой.

Внедрить своего человека на такое место, какое занимал Галва, разумеется, не так-то просто. Не просто это было и для Галвы.

Одиннадцать лет назад в один из летних вечеров Галву посетили двое мужчин. Вначале разговор шел о всевозможных вещах, затем они сделали ему неожиданное предложение. Тогда оно показалось ему настолько странным, что он хотел даже позвонить в министерство внутренних дел, но понял, что это бессмысленно, поскольку оба являлись сотрудниками чехословацкой разведки, относившейся, естественно, к тому же ведомству. В первый раз они расстались довольно холодно, и Галва уже думал, что этим разговором все и закончится. Однако не закончилось. После нескольких бесед он дал согласие, прошел довольно сложный курс обучения и через полгода появился в Мюнхене как новоиспеченный эмигрант.

Для Галвы наступили тяжелые дни: постоянные вызовы, допросы и, наконец, лагерь. У него были четкие инструкции — никуда не рваться и терпеливо ждать, ждать и еще раз ждать… Он ждал — хватался за нищенскую работу, жил на пожертвования, ругался с другими эмигрантами, считавшими карманную кражу формой антикоммунистической деятельности.

И однажды пришел день, когда с неба повалил снег с дождем и лагерь утонул в море грязи. Галве стало казаться, что он зря проделал весь этот путь.

— У меня есть для вас прекрасная работа, — сказал Галве по-чешски человек, с которым ранее ему не приходилось встречаться.

Это действительно была «прекрасная работа»… Галве вручили фальшивые документы и послали в Прагу с туристической группой из Баварии. В столице Чехословакии следовало изъять из двух тайников материалы. За это ему обещали награду в сто марок и намекали на какую-то перспективу.

Галва отлично справился с заданием, и вот уже десять лет, как он живет в Мюнхене. Постепенно он стал вторым человеком в фирме ТАНАСС. Следует признать, что о подобной карьере не мечтали ни он сам, ни сотрудники чехословацкой разведки. А помог все тот же мужчина, предложивший ему в свое время прекрасную работу и обещавший в будущем перспективу. Он открыл Галве путь в американскую секретную службу. Однако главное сделал сам Галва, потому что, как показало время, у него обнаружился настоящий талант для этой работы…

— Так что за странное предчувствие у вас, Петр? — спросила Райн.

Галва стряхнул пепел и произнес:

— В Праге задержали Гранднера… Не знаю за что, но у нас из-за этого порядочная паника.

— Завтра я лечу в Париж. У меня там состоится встреча. Послезавтра будете все знать. Спокойствие!

— «Спокойствие… Спокойствие…» — повторил Галва. — Десять лет одно и то же: «Спокойствие… Спокойствие… Спокойствие!» А речь идет о моей судьбе…

Галва замолчал, и Гита увидела, что рядом с ней сидит крайне утомленный человек, совсем не похожий на влюбленного.

— Я понимаю, как вам тяжело, Петр, — с сочувствием сказала она, — но ваша работа приобретает сейчас такое значение, что вы даже представить не можете…

Внезапно Галва перебил ее:

— А кто вообще сможет подсчитать, чего стоили мне эти годы? Когда-нибудь это все закончится, — тихо проговорил он, — если, конечно, меня здесь не раскроют. Тогда я вернусь домой, мне вручат часы с дарственной надписью, и я снова буду искать свою дорогу в жизни…

На минуту воцарилась тишина, которую нарушил громкий женский смех из дальнего угла. Галва посмотрел туда и с горечью произнес:

— Вы мне должны когда-нибудь рассказать, как выглядит нормальная жизнь — без постоянного напряжения, без притворства, без этого ужасного страха за собственные ошибки или ошибки других… Я это даже и представить не смогу…

Легким движением руки Гита погладила его по голове:

— Я тоже не смогу, Петр.

И это была правда. Она мыкалась по свету уже не первый год. Перед тем как ее прикрепили к Галве, она работала в горячей точке — на Ближнем Востоке. Там ее звали Сузана Карпентье.

— Простите, Гита… — сказал Галва, — я не подумал…

— Вы знаете, как трудно было внедрить вас туда, где вы сейчас находитесь. Но если вам захотелось вернуться домой, я посоветуюсь в Париже…

Галва не дал ей договорить:

— Еще бы не захотелось! — Он сразу представил улицу со старым кинотеатром, цветочный киоск с надписью: «Земля на складе», небольшое кафе с вечно открытыми дверями и уютную комнатку с видом на футбольное поле за покачнувшимся забором. — Я хотел бы вернуться домой, Гита, — помолчав, сказал Галва, и на его лице появилось какое-то подобие улыбки, — но это невозможно. И я это знаю так же хорошо, как вы…