— Ну да… Но в этом нашем бизнесе есть много подводных камней.

— Это ты так считаешь, потому что не знаешь, сколько подводных камней у торговцев, дружище… У них на это свои оценки, можешь быть уверен.

— Да, но вряд ли ты сумеешь продать один ящик пива, например, четырем лицам, а посмотри, как это делается у нас… Совсем недавно мне пришлось порвать с одним агентом, который с каждой информации, передаваемой мне, снимал пять копий: одну передавал мне, другую немцам, третью англичанам, четвертую французам, а пятую отдавал одному журналисту…

Сантанелли перебил его:

— И что с ней делал журналист?

— Здесь как раз ниточка и оборвалась, — неохотно пояснил Крайски. — Этот журналист работал на американцев так же, как и мы… так что мне здорово досталось от Штрайтцера…

— Информация была хорошей?

— Исключительной!

— Тогда ты сделал глупость, потому что хорошую информацию будут получать немцы, англичане и французы, а ты — ничего! Ну как, мудро ты поступил, порвав с ним? Теперь ты будешь знать меньше, чем остальные. Тебе-то ведь было ни жарко ни холодно от того, что за одну хорошую информацию платили пять раз.

Крайски с удивлением посмотрел на Сантанелли:

— Слушай, дружище, это мне не пришло в голову… Я мог то же самое сказать Штрайтцеру и заткнуть ему рот. Правда, этот парень меня здорово разозлил, когда спокойно заявил, что на хорошие вещи всегда найдутся хорошие покупатели.

— И он был прав, — провозгласил Сантанелли, поудобнее вытянувшись на сиденье.

Торанце опустил боковое стекло и, выбросив окурок, повернулся к Галве:

— О чем они болтают?

Галва усмехнулся:

— О методах разведывательной работы.

Указав пальцем на дорогу, где в этот момент фары осветили щит с надписью: «Стамбул — аэропорт», Торанце бросил:

— У них будет возможность это продемонстрировать.

После беседы с полковником Говардом комиссар Вольман осмотрел квартиру Галвы, дал кое-какие указания своим людям, но не мог не отметить при этом, что обыск в квартире был произведен просто отвратительно. Вернувшись в свой кабинет, комиссар вызвал еще двух агентов и, дав соответствующие инструкции, послал их в клинику профессора Меркла. Наконец, Вольман еще раз уточнил задачи оперативной группы, занимавшейся розыском Райн.

Итак, хорошо отлаженный полицейский аппарат с удвоенной энергией взялся за поиски. Розыск Райн в эту ночь стал главной задачей для патрулей на дорогах, вокзалах, в аэропортах и пограничных пунктах. При этом предусматривалось, что, сменив прическу, она могла заменить и документы.

Естественно, что и группа инспектора Фридмана, занимавшаяся мюнхенскими отелями, не осталась без работы…

Раскрутив маховик полицейской машины до предельных оборотов, Вольман позвонил на квартиру полицейскому советнику Доннеру.

— Слушаю… — не пытаясь скрыть неудовольствия, ответил Доннер, поняв, что в эту ночь ему так и не удастся выспаться.

— Это Вольман… Вы просили, герр советник, чтобы я информировал вас о ходе розыска. Мне удалось получить некоторые сведения. Я, конечно, не могу поручиться, что завершу это дело сегодняшней ночью, но в любом случае мне хотелось бы знать, кому мы должны передать эту женщину.

Что мог ему ответить полусонный советник полиции? Если бы этим случаем не занималась боннская секретная служба, он мог бы без всяких опасений удовлетворить просьбу директора фирмы ТАНАСС и передать Райн американцам. Но сейчас это было рискованно.

— Не понимаю вас, Вольман, — ответил он неопределенно. Комиссар переложил телефонную трубку в другую руку, усмехнулся, но без малейших признаков иронии разъяснил:

— Дело обстоит так, герр советник… На основе имеющейся информации эту женщину следовало бы передать американцам, потому что она замешана в действиях, направленных исключительно против американских вооруженных сил…

Этого Доннер не ожидал, но сразу обрадовался:

— Если вы такого мнения, тогда так и поступайте, комиссар! — Советник быстро положил трубку и отправился спать.

Комиссар Вольман тоже положил трубку, но спать не ложился.

Он включил центральный диспетчерский аппарат, сварил двойной кофе, поудобнее устроился в кресле и стал ждать, когда захлопнется поставленная им ловушка. Конечно, он кое в чем сомневался, готовя эту ловушку, но в одном он был уверен — она все же явится тем импульсом, который заставит Райн действовать. А как только это случится, она рано или поздно должна попасть в сети разветвленного полицейского аппарата.

В этом был уверен не только многоопытный комиссар, но и любой работник криминальной полиции…

Полковник Говард в эту ночь тоже не ложился, он упорно ждал новостей в кабинете усталого Штрайтцера, постоянно требуя, чтобы директор фирмы ТАНАСС что-то предпринимал, ни на минуту не оставляя его в покое и умышленно вызывая на разговор. Несколько часов назад он вынес окончательный приговор Штрайтцеру, но не показывал этого: директор был ему еще нужен для подведения итогов работы фирмы ТАНАСС.

— Вы внимательно слушали комиссара, Штрайтцер?

— Да, сэр.

— По его словам, Райн сегодня во второй половине дня лихорадочно заметала следы. Ведь он так говорил?

— Да, сэр, именно так.

— А как вы можете это объяснить? Почему Райн подняла тревогу сегодня во второй половине дня?

Взволнованный Штрайтцер напрасно пытался собраться с мыслями: он не мог ничего объяснить и только глубокомысленно произнес:

— Это действительно интересно.

— Почему? — не оставлял его в покое американец.

В конце концов в усталой голове Штрайтцера появился проблеск мысли.

— Вы думаете, сэр, что это каким-то образом связано с отъездом Галвы?

— Случайно ли то, что Райп стала собирать чемоданы сразу после отъезда Галвы? Да или нет?

Сжав голову руками, Штрайтцер задумался.

— И все-таки он не мог сообщить ей, что уезжает, — изрек он наконец.

Говард вспомнил о попытках Галвы куда-то позвонить. В конце концов, это могли быть не только попытки.

— Он мог сообщить ей, что уезжает, но не мог уточнить куда, потому что до самого отъезда постоянно находился или с нами, или с Торанце.

Штрайтцер поднял голову, выпрямился и взглянул на Говарда:

— Как бы то ни было, он не мог ей сказать, что им грозит опасность. Все мы оказали ему полное доверие…

— А я ему даже сообщил, — спокойно добавил полковник, — что его кандидатура выдвинута для работы в Центре. Поэтому остается одно объяснение: Гиту Райн спугнул кто-то другой.

— Комиссар Вольман?

Говард отрицательно покачал головой:

— Он только пешка в этой игре…

— Но это проходная пешка, — усмехнулся через мгновение Штрайтцер.

— Конечно… конечно… — согласился полковник. — Но это ничего не меняет — он наверняка не придумал эту Райн… Это был кто-то другой…

— Вероятнее всего, мистер Говард, — согласился Штрайтцер. И им обоим не нужно было объяснять, что этот «кто-то» — боннская секретная служба.

— Значит, в игре уже чехи, немцы, англичане — сказал Говард, — и кто знает, что еще может выкинуть эта Райн — Карпентье. Может, под конец объявятся и французы. Галва сам говорил, что французы к нему в свое время подбирались.

Штрайтцер сразу же среагировал:

— Конечно, сэр. И кто знает, на кого, собственно, работает Райн? Пауэлл ее видел — это может быть правдой. Но разве на Ближнем Востоке не сталкивались интересы именно англичан и французов?

Говард слушал, как директор фирмы ТАНАСС хватается за брошенную ему спасительную соломинку:

— Только я думаю совсем по-другому, Штрайтцер. Если я говорил, что их связь может иметь иной характер, то это совсем не дает повода питать какие-то иллюзии, Я вообще не сомневаюсь, что Пауэлл сказал правду… Райн наверняка является чехословацким агентом. Но я допускаю, что ее могли завербовать и французы. Представьте, что еще десять лет назад к вам пришел Галва, будучи уже французским агентом, и французы поддерживали с ним связь через Райн… Более удобного случая этой чехословацкой разведчице не могло бы представиться — использовать французские и американские разведывательные сети в интересах коммунистической секретной службы. Ей не нужно было ничего делать, только собирать урожай с французского и американского огородов.