Перепуганные, они выскочили оба из комнаты, а он повернулся к Джани-бею.
— Послушайте, бей. Во всем виноваты ваши люди. Я категорически приказал не арестовывать ее.
— А что было делать, если она догадалась?
— Представляю, как умело они все это проделали, если эта неопытная, ничего не подозревавшая девушка...
— Э, что было — то было! А теперь что делать, отпустить ее?
— Я говорю об исполнении моего приказа. Может, вы его не так передали? — пронизывая его своим ледяным взглядом, спросил Сен-Клер.
Джани-бей не ответил.
— Где она? — немного подумав, спросил Сен-Клер.
— В малой камере тюремной комендатуры.
— Пусть остается там. Приготовьте ей постель.
— Что?
— Дайте ей одеяло. Таз, кувшин с водой. И вообще никаких наручников.
— Майор, это уж слишком!
— Послушайте, бей. В данном случае распоряжаюсь я. Вы можете только провалить дело... Да, да... И не смотрите на меня так. Прошу вас выслушать меня внимательно. Предупредите своих людей. Если с нею что-нибудь случится, я доведу до сведения маршала Османа Нури, что вы мне мешаете выполнять мои функции.
— Тогда зачем нам ее тут держать?
— Это уж предоставьте решать мне. Она заговорит. Хотя, возможно, придется прибегнуть к помощи доктора Грина...
— А! Фокусы!
— Это вовсе не фокусы, бей, — вызывающе заметил Сен-Клер, хотя ему напомнили о его поражении с Дяко.
Но тут отворилась дверь, вошел один из младших полицейских офицеров, и он умолк.
— Что, Идрис?
— Бей-эфенди... Господин майор, — обратился он и к англичанину. — Пришли чорбаджия Радой Задгорский и его сын...
— Ну и что?
— Ждут... Просят принять, бей...
Джани-бей хмуро взглянул на Сен-Клера.
— Я ухожу, — сказал тот. — Если есть время, примите их.
— С чего это я стану их принимать! Я их просто арестую!
— Что касается молодого Задгорского, вы знаете... Он может быть нам полезен еще и в другом. Надо быть дальновидными... беречь своих людей, бей-эфенди. В такое время верность — качество редкое!
— А что же делать с ними? Ведь они будут спрашивать?
Сен-Клер иронически поглядел на него.
— А это вы уж решайте сами, — сказал он. — Ваши люди арестовали их дочь. Она должна здесь остаться... Но это не относится к ее близким, особенно к брату... Я высказал вам свои соображения. А что касается нашей узницы, то прошу вас придерживаться моих распоряжений.
Джани-бей кивнул с оскорбленным видом, подождал, пока Сен-Клер выйдет, взял с полки приготовленный чубук и сердито задымил. Все эти дела были слишком сложными, запутанными для его прямолинейного ума. И этот англичанин, которого он терпеть не мог, еще больше их запутал. Вот сейчас что делать ему с этими двумя гяурами? Принимать их или не принимать? Молодой — верный человек. А старик? Старик... Он не мог определить, что представляет собой старик, потому что мало знал его. Знал только, что он человек с деньгами, ведет крупную торговлю, представляет в городе иностранные фирмы и вообще водится с иностранцами.
— Введи их, — сказал он Идрису, который терпеливо и безучастно ждал. Но тут вспомнил о сбивших его с толку словах Сен-Клера, что младший Задгорский человек полезный, и со злостью отменил свое распоряжение: — Приведи только отца!
О чем мне говорить с ним? Ну да ладно, по крайней мере смогу его прогнать, ежели язык распускать станет.
Идрис вышел, чтобы привести просителя, а бей, дожидаясь его, устроился на миндере. «А ведь верно, если бы не сын этого чорбаджии, мы, пожалуй, не смогли бы узнать, что доктор Будинов шпион... Аллах! Странный человек. Такой врач — и шпион! Если бы тогда он не приехал, Эсма погибла бы! Какие только чудеса не бывают на свете! Вот от него никак не ждал! Эх, если его поймают, виселицы ему не миновать. Гяуры все одинаковы, — рассуждал Джани-бей, глядя на дымок своего чубука, и вдруг подумал, что давно уже не навещал своей любимой сестры. — Этот баран, ее муж, что-то пересаливает с американкой! А не решил ли он взять ее себе в гарем? Только этого не хватало! Разве мало хлебнула горя Эсма с Кериман, сколько же придется ей пережить, ежели появится еще и третья! Да такая, что всех забьет! — возмущался Джани-бей, хотя у самого в гареме было четыре жены. — Нет, я прижму Амира. Одно дело — просто так, но про гарем и речи быть не может...»
Звук отворяемой двери прервал его размышления.
Вошел Радой. Он был бледен, его ястребиные глаза лихорадочно блестели. Но выражение лица оставалось строгим, полным достоинства. Только рука его слегка дрожала, когда он, приблизившись, нарочно по европейскому обычаю протянул ее Джани-бею. Бей не стал с ним здороваться за руку. Радой сделал вид, что не заметил этого. Он поклонился почтительно, но сдержанно.
— Зачем явился? — нетерпеливо сказал Джани-бей.
— Чтобы пожаловаться, бей-эфенди.
— Что? Пожаловаться?
— Какие-то люди, выдав себя за ваших агентов, арестовали мою дочь.
— Было такое дело, чорбаджия.
— Я не понимаю вас, бей-эфенди.
— Я приказал арестовать ее.
Радой притворно-удивленно развел руками и вперил острый взгляд в начальника полиции.
— Не понимаю... Это какое-то недоразумение!
— Хорошенькое недоразумение! — воскликнул бей. — Если она не скажет, где тот... Ты знаешь, мы женщин вешаем другим способом!
У Радоя подкосились ноги.
— Бей-эфенди! — произнес он глухо. — По правде сказать, я не понимаю, о ком ты говоришь. Кого должна выдать моя дочь? Кто он? Ничего не понимаю, бей!
— Так ли? На, прочти тогда! — Джани-бей схватил со стола и сунул ему в руки какую-то бумагу.
Радой и вправду не понимал, для чего он ему ее дал.
— В сумке ее нашли. Письмо от него. И вот ее дневник. Записывала в него все... Мы его прочитаем. Увидим, чему учат своих дочерей наши богатые подданные...
Радой не видел ни дневника, ничего не видел... Он отвел письмо подальше от своих дальнозорких глаз и стал читать. Он читал, как ненавистный ему Андреа любит его дочь. «Из-за него, подлого, она и попала в тюрьму», — думал он и проклинал Андреа, проклинал ее, и себя, и Джани-бея, и весь белый свет.
— Да ведь на записке и числа никакого нет, — как утопающий за соломинку ухватился он за это. — Прошу прощения, все это скорее детские выдумки, бей... и разве может клочок бумаги быть доказательством их любви... К тому же вам известно, бей-эфенди, что она помолвлена с французским консулом. А это, знаете...
— Знаю, чорбаджия! Знаю даже больше, чем ты думаешь!
«Значит, уже узнали. Но я во что бы то ни стало должен вырвать ее отсюда. Только как, как?» — лихорадочно проносилось в мозгу Радоя.
— И в самом письме-то говорится, что они не виделись, бей. Вот, смотрите! И адреса нет! А раз нет адреса, то, может, кто-то подбросил ей письмецо, — вопреки всему упорствовал он. — Просто так... нарочно от его имени... А она ведь женщина... Вы же их, женщин, знаете, бей-эфенди!..
— Хватит! — грубо оборвал его Джани-бей. — Женщина есть женщина, все они дьявольские отродья. Мы с тобой по-мужски разговариваем... Чего ты выкручиваешься? Это же сын твой нам сказал, что она где-то виделась с ним.
— Мой сын?..
— Ты чего придуриваешься? Сухим из воды хочешь выйти... Да, сын твой сказал, что она ходила к тому... Мы поставили людей, чтобы следили за нею! Если б она нас отвела к тому разбойнику... Но теперь она уже его соучастница, ты можешь уразуметь это? Мы ведем войну, ты что себе думаешь? Теперь она либо все скажет, либо... ты знаешь, какое наказание ждет ее! — угрожающе говорил бей, а под конец так зловеще расхохотался, что у Радоя волосы встали дыбом.
Филипп! Опять Филипп! Радой искал какую-нибудь зацепку, какую-нибудь надежду в своем мозгу, но так и не нашел ни одной мало-мальски обнадеживающей мысли. «Вот оно что произошло! Вот почему Филипп не смеет поднять на меня глаз, — говорил он себе. — Вот до чего он меня довел... А все планы строит — Турция преобразуется. Нет, надо выгнать его из дому! Выгнать взашей и лишить наследства... Ни гроша ему не дам, ничтожество, подлец! Против родной сестры пошел...» Но тут у Радоя возникла мысль о деньгах — деньги всегда отворяли ему все двери. Разве мало османов он подкупал, когда начинались всякие там поборы, пошлины, налоги. И как же это он до сих пор не догадался? Ведь и сюда он шел с тем же намерением — мешочки с золотыми лирами заметно оттопыривали оба кармана его пальто.
