— Говорите.

— Тут совершенно особый... Мне кажется, весьма важный случай.

«Особый! Важный!» — эхом отдалось в душе Климента. Этот полковник Сердюк, чье имя с такой надеждой произносили они с Андреа еще совсем недавно, пугал его. Но слава богу! Наконец-то… Два коротеньких слова, сдержанно произнесенных сейчас полковником, вознаграждали его за все унижения и муки.

— И что же вы можете назвать важным после сегодняшних событий, мой дорогой?

Выражение лица Гурко оставалось веселым, шутливым, даже немного насмешливым. Но от Климента, который неотступно следил за каждым его движением, не ускользнуло то, как энергично протянул он руку и поставил на стол чашку.

— Задержаны двое болгар из Софии при весьма подозрительных обстоятельствах, вернее, дали себя задержать, ваше превосходительство.

— Из Софии?

— Так точно.

— Ну, и чем же они подозрительны? Ведь это же болгары?

— Я сказал также, что есть некоторые обстоятельства. Но благоволите вы сами, ваше превосходительство, выслушать их. Один из них хорошо говорит по-русски. Прикажете ввести его?

— Да, да. Введите!

Сердюк обернулся, чтобы дать знак корнету, а в это время генерал Гурко встал и быстро подошел к карте, висевшей на противоположной стене. Растерявшийся, но все еще преисполненный веры в него, Климент, переступая порог, видел, как исчезли с русобородого лица и улыбка и шутливость. Тонкий, затянутый в длинный лиловый мундир, Гурко изменил не только выражение лица, но и осанку. Какая-то настороженность и напряженность ощущалась теперь во всей его фигуре, и голос его прозвучал резко, когда он произнес:

— Вы говорите по-русски. Как же так, откуда это у вас?

— Я окончил медицинскую академию в Петербурге, ваше превосходительство.

— В Петербурге. Но это обстоятельство, полковник, мы можем любую минуту проверить у наших врачей, не так ли? Давно вы закончили академию?

— В начале нынешнего года я возвратился к себе на родину, — ответил Климент, который, почувствовав симпатию генерала, говорил уже спокойно.

Овладев собой, Климент кратко изложил суть того, что он сегодня излагал уже дважды. Он рассказал о поимке Дяко и как Сен-Клер допрашивал русских офицеров; затем остановился на военных приготовлениях в городе.

— Так, так, — все более возбуждаясь, кивал головой Гурко. — Совпадают ли эти сведения с теми, которыми мы уже располагаем, полковник?

— Да, в значительной степени... В сущности, мы больше всего рассчитывали на этого Дяко, о котором здесь упоминалось, ваше превосходительство.

— Да, да, Дяко... Герой! Но, как видим, такие, как он, не перевелись! Так-то! Садитесь, доктор, прошу! Корнет, прикажите принести нам чаю!

— Одну минуту, ваше превосходительство, — поспешно остановил его Сердюк. — Разрешите подать чай чуть позже. Доктор не рассказал нам еще самое существенное. Говорите, Будинов!

Климент умышленно придержал для конца самую важную новость. Да разве можно ставить ее в один ряд со сведениями относительно каких-то обозов, госпиталей и редутов! Воодушевленный уже нескрываемым доброжелательным выражением лица генерала, он предугадывал, какое впечатление произведет на него эта новость, хотя некоторое время Гурко будет ошеломлен. Да, он отчетливо представлял себе это. «А после он меня обнимает, да, да. И это будет для меня самая большая награда, что они мне все-таки поверили до конца», — думал Климент и быстро, с бешено колотящимся сердцем стал рассказывать о предстоящем прибытии в Софию главнокомандующего Сулеймана и о подкреплениях, с помощью которых турки ставят себе целью превратить город в новый Плевен.

— Да о чем вы говорите?! — неожиданно прервал его с раздражением Гурко.

— О подкреплениях, ваше...

— Фантазия и вымысел!

— Но, ваше превосходительство...

— Молчите! Вы что же, нас за детей принимаете? Четыре пехотные дивизии... Целая новая армия! Где они могут взять ее в данный момент?

— Источник вполне достоверен, — спокойным тоном настаивал Климент, испугавшись неожиданной вспышки Гурко.

«Ну а что, если все это действительно вымысел и фантазия Андреа? — И эта возможность показалась ему куда более страшной, чем недоверие, которое вызвал к себе он сам. — Не выдумал ли все это его взбалмошный брат? И если все это фантазия и вымысел, тогда это ужасно, — лихорадочно думал в полном отчаянье Климент, и мелкие капельки пота выступали у него на лбу. — Но тогда это значило бы, что он не должен верить и самому себе — ведь Джани-бей, когда он спас его сестру, говорил ему то же самое, хотя не называл ни имени, ни численности... Нет, нет, Андреа не ребенок! И я еще не сошел с ума... И почему нашим освободителям это кажется таким невероятным? Разумеется, им хотелось бы, чтобы это было неверно...»

— Я выполнил свой долг, ваше превосходительство, — сказал Климент, с трудом владея голосом. — Сообщил все, что знал. Вам оценивать.

Гурко, не глядя на него, обошел стол. Сел. Видно было, что он встревожен, что обдумывает и взвешивает.

— Нет, это невозможно! — произнес наконец он в ответ на какое-то свое сомнение. — Это противоречит всему, что мы знали до сих пор. Целая новая армия!? Это задержало бы и усложнило штурм перевала... Полковник, что думаете вы?

— Что именно это и было целью, ваше превосходительство!

Гурко резко вскинул голову.

— Это и было целью? Вы шутите!

Сердюк кивнул, и Климент, хотя и мельком, заметил в его глазах уже откровенно враждебные искорки. Он меня ненавидит, ненавидит меня! Но почему? О какой цели он говорил сейчас?

— Создается впечатление, что это исключительно важное сообщение поступает к нам необычайно вовремя, — сказал полковник, — Плевен пал, и в тот же день мы узнаем, что в Софию прибывают крупные подкрепления... Ловко задумано... Нас просто запугивают! Чтоб пресечь любое наше намерение немедленно предпринять наступательные действия. Пока господа англичане убедят своих западных друзей вступить в войну! И спору нет, сделано ловко!

— Сударь!.. Господин полковник! — воскликнул потрясенный Климент и сам не узнал своего голоса.

Сердюк холодно взглянул на него и повернулся к нему спиной.

— Ловко сделано, — продолжал он. — Можем у них поучиться. Болгарин, обучался в высшей школе у нас, вооружили его несколькими верными второстепенными сведениями... как наживку на удочку... Перебросили его через Арабаконак, а оттуда он по какой-то тропе добрался до нас.

— По какой-то тропе... Да эта тропа никак не связана с Арабаконаком!

— И это тоже наживка... Тоже! А мы вот срываем наживку. И не заглатываем крючок! — Холодно и бездушно рассмеялся Сердюк. — Кто же мастер, кто придумал этот ход? — внезапно обернувшись к Клименту, крикнул он и, с силой схватив за борта пальто, встряхнул его. — Говори, кто? Сен-Клер? Подлец! Мы ради вас пришли сюда умирать. Отвечай!

Климент молчал. Гнев и страдание сдавили ему грудь. Он — подлец! Он — шпион! Орудие Сен-Клера! Ему хотелось сказать, крикнуть им: «Да вы с ума сошли! Побойтесь бога, что вы так терзаете мне душу!» — но губы его словно одеревенели, он только упорно и мрачно, страшным, безумным взглядом смотрел на полковника и видел его и не видел, презирал его и жалел.

— Говори! Признавайся!

Это Гурко! И он тоже! И он ему не верит!

— Я болгарин, господин генерал, — произнес наконец он глухо, и, казалось, эти слова сразу же словно открыли запруду и дали выход страданию и озлоблению, переполнявшим его душу.

— Ты шпион! Ты не болгарин!

— Тем хуже для вас, что вы мне не верите... Да, я выполнил свой долг! Теперь вы можете меня расстрелять.

— А ты что думаешь? Что мы тебе орден дадим? Тьфу, сволочь! Убрать его отсюда, чтоб я его не видел больше!.. А второй — он где? Под строжайший арест его! Завтра поговорим с ними. Просто не хочется сейчас омрачать праздник...

Гурко еще раз бросил на него презрительный взгляд и гневно тряхнул пышной бородой.

Климент пошатнулся и, чтоб не упасть, вцепился в спинку стоявшего возле него стула.