И он совсем забыл про отца. Да и все трое про него забыли. Они и не заметили, как он опустился на миндер — притихший, сломленный, полный дурных предчувствий... «Что-то теперь будет? — сокрушенно думал старый Слави, глядя, как его сыновья, молодые, сильные люди, заполнившие собой всю их низенькую кухоньку, увлеченно договариваются, забыв обо всем на свете, презрев терпение, которому он их учил столько лет... — Похоже на то, что Коста и Климент уедут. Скоро вернутся, говорят, а вернутся ли? А Андреа остается здесь. Остается вести какую-то опасную работу — еще опасней, чем затея старших сыновей. Ох, времена, времена», — повторял отец, незаметно смахивая слезу.

А Андреа слушал наставления Климента — кому и как объяснить их возможную задержку, — и мысли его незаметно раздваивались. Он был и здесь и не здесь. Он представлял себе Неду и волновался, предвкушая новую встречу. Как она удивится, увидев его! «Стыдно признаться, но я так счастлив! Возможно ли! Да я не заслуживаю этого счастья! А теперь братья уходят вместо меня... Но если бы я ушел, что тогда сталось бы с нею? Нет, я остаюсь, я остаюсь!» — ликовала его душа. И он опять отдавался мыслям о завтрашнем дне и обо всех последующих днях — торжествуя, мучаясь, радуясь, надеясь...

— Ты все запомнил? — спросил Климент.

Андреа усмехнулся.

— Более или менее!

— Я вижу, что мыслями ты не здесь. Ладно, я тебе все запишу на листочке.

И Климент сел. Откинулся на спинку стула. В его светлых глазах была горькая ирония. Он опять связывал Маргарет со своим братом.

— Ты о чем? — спросил Андреа озадаченно.

— Так, пустяки... Не стоит об этом говорить! Сейчас нам предстоит разлука. — Он улыбнулся, взял со стола свою недопитую рюмку и, слегка ею покачивая и глядя сквозь искрящееся вино, тихонько запел:

Гусар, на саблю опираясь,

в глубокой горести стоял.

— Пожалуй, у меня сейчас совсем другое чувство, — сказал он и поставил рюмку на стол. — Шесть лет жил я с этим людьми! Знаю их язык, их душу. Сколько было переговорено о нашей стране! А теперь тысячи этих людей пришли к нам — ты понимаешь, Андреа? И мне кажется, словно это ко мне в гости они пришли. Ну а я, хозяин, все никак не выйду встретить их... Сентиментальность, скажешь?

Андреа улыбнулся, но мысли его опять раздвоились, и он избегал взгляда брата.

— Как сказал ты про хозяина, я вспомнил про свою хозяйку, — сказал Коста, широко улыбаясь. — Пойду скажу ей, пока она не легла, чтоб приготовила мне одежду потеплей. С горами зимой не шути, — добавил он и пошел к себе.

У двери своей комнаты он остановился. Через щель падала полоска света, доносились голоса. Один тоненький веселый голосок и другой голос, притворявшийся строгим. Родные голоса! Он даже не старался разобрать слов, он хорошо мог себе представить, о чем там говорят. Но каким наслаждением было для него слушать! Вот веселый колокольчик зазвенел опять. И раздался строгий голос: «Уймись, скажу отцу!» Что там происходит? Что они делают? Он таял от счастья, потому что прекрасно знал, что там происходит и что они делают. Но вдруг его словно что-то стукнуло. Ведь, может статься, он их больше не увидит? И все опасности, от которых он с такой легкостью мысленно прятался за мундир брата и за «надежную» тропу, теперь со зловещим карканьем налетели на него, заглушили милые голоса, взбаламутили душу. «Нет, эта задача не по мне, — думал он, весь дрожа и не двигаясь с места. — Не дай бог что случится в дороге. Схватят нас или, когда будем проходить линию фронта, обстреляют... И волки в горах целыми стаями бродят… Нет, отец прав — это безрассудство! Я человек женатый, у меня ребенок, второго жду... На кого я оставлю Женду? — И он хотел было вернуться к братьям и именно это им повторить: — На кого я оставлю Женду? — Они его поймут, не могут не понять. — Я же по своей воле решился, по своей воле могу и отказаться... Ну а что будет делать без меня Климент? Справится ли он один? Кто знает, что может с ним случиться? — Эта мысль заставила его взять себя в руки. — Что решено, тому быть», — сказал он себе, махнул рукой и вошел в комнату.

Женда сидела возле миндера, на котором лежал Славейко.

— Проснулся и не хочет спать! Поругай его, — сказала Женда.

Поругать... Может ли он ругать сынишку нынче вечером?

Коста подошел к миндеру и сел на табуретку, с которой встала Женда. Сиденье еще хранило тепло ее тела, и это усилило его страдания.

— Почему ты не спишь, Славейко, а?

— Не хочется, папа.

Мальчик смотрел на него большими глазами. Что ему сказать?

— Надо спать! — продолжал Коста, стараясь придать голосу строгость, а рука его в это время гладила лобик и волосы ребенка.

— Расскажи мне сказку!

— Дядя Андреа может рассказывать сказки, я не умею, — ответил он мальчику. И подумал: «Андреа остается здесь, он и будет ему рассказывать сказки».

— И ты умеешь. Умеешь!

— Я ни одной не знаю. Не помню.

— А про короля Марко?

Про короля Марко он знал. Но до сказок ли ему сейчас? Мысли его то рассеивались, то сплетались в узел. Он начал рассказывать, запинаясь, потом увлекся и сам стал добавлять и про вилу-самовилу, и про черного арапа, и про все, что приходило в голову...

— Уснул? — спросила Женда.

— Нет еще...

Но ровное дыхание Славейко подсказало ему, что мальчик спит. Он наклонился, чтобы укрыть его одеялом. Руки его встретились с руками Женды, глаза — с ее глазами, но ее улыбка не вызвала в нем желания, а только напомнила ему о его тревоге.

— Приготовь мне теплую одежду в дорогу.

— В дорогу? — Она выпрямилась. — Куда ты, Коста, в такое время?

— По делам. На несколько дней. Мы поедем вместе с Климентом.

То, что муж едет с Климентом, видимо, ее успокоило, и она направилась к шкафу. Доставая оттуда теплые штаны и толстые носки, она принялась болтать о своей беременности — не о ребенке, которого они ждали, а о том, что она подурнела. Но это было неправдой. Женда это знала и нарочно так говорила, чтобы ему больше понравиться. А она все равно была бы ему люба, даже если бы и подурнела, хотя он частенько ее поддразнивал, нахваливая в ее присутствии и белую Катину, жену портного, и хорошенькую Таску, и других городских красавиц. «Как все это было глупо, — думал он теперь. — Ведь моя-то куда их всех пригожей! И неужели уже прошло семь лет?» Если бы не Славейко, он не поверил бы. Словно вчера он увидел ее впервые в Копривштице в том розовом платке. Он и теперь едет как будто в Копривштицу. А если не вернется? «Ну и трус же я! — возмутился Коста. — Тропу я хорошо помню, а брат у меня не кто-нибудь... Только бы добраться до русских, там нас на руках носить будут!»

— Тебе и еды приготовить в дорогу?

— Не надо, — остановил он ее, испугавшись, что в кухне она разговорится с отцом или братом. — Завтра соберешь, перед отъездом. С утра нам еще выправлять подорожную, и неизвестно, сколько мы проищем какую-нибудь повозку.

Женде хотелось спать. Но она повернулась к мужу, удивленная его тоном.

— А то я могу и сейчас, — сказала она.

— Нет, нет! Не надо! Ляжем спать, а? — добавил он мягче, с блаженной улыбкой, разлившейся по всему его красивому чернобровому лицу.

Она ничего не сказала, даже не кивнула, а вернулась к шкафу и стала расстегивать платье. В другом конце комнаты он тоже раздевался, время от времени поглядывая то на ее полные плечи, то на налившуюся грудь, то на тяжелую косу, которую она медленно заплетала. Взгляд его задерживался и на ее уже заметно округлившемся животе, и страсть превращалась в умиление и нежность… Он разделся раньше нее и подошел к иконостасу. «Сохрани их, господи. Жену, сына... и другое дитя! И сделай так, чтобы я к ним вернулся, об одном тебя молю...» — беззвучно шептали его губы. Обычно он только крестился, но сейчас поцеловал посеребренную десницу, которой богородица обнимала младенца.

— Погаси лампу! — сказала Женда, увидев, что он пошел к постели.

Коста задул лампу и лег. Деревянная кровать заскрипела, прохладные простыни успокоили его. Он завернулся в одеяло. Глаза его привыкли к темноте, да и лампадка отбрасывала трепетный свет. «Муж да жена — одна душа», — подумал он, глядя, как Женда тоже целует иконку, и дожидаясь, пока она подойдет к нему в темноте. Она легла рядом, он подсунул руку ей под шею и обнял ее. Пальцы коснулись мягкой груди, она прижалась к нему всем телом... Нет, желание дремало в нем, страсть молчала. Он чувствовал биение ее сердца, и ему хотелось лежать и лежать так, не шевелясь, без сна и без мыслей. Стукнула кухонная дверь, послышались голоса, шаги по лестнице, ведущей наверх, — это братья ушли к себе в комнату. Немного спустя раздались шаркающие, усталые шаги и покашливание отца. А вскоре опять скрипнули половицы — кто-то подошел к их двери и встал за нею, словно смотрел в скважину.