— Чудно, на что ему все это, вашему англичанину? — засмеялся Слави, а за ним мать и Женда.
Но Коста обиделся.
— С чего это он наш?
— Да не твой, Климента! Ты, как говорится, его и в глаза не видал!..
— Кто тебе сказал? Сколько раз!
— Ну хватит, Коста. Мы сейчас не тебя слушаем... Рассказывай, Климент, — сказал старик.
Он не только хотел поскорее узнать, что было дальше, но и хотел увериться, что его старший сын в любом случае не мог не поступить разумно и достойно.
И Климент действительно поступил разумно, достойно. Но испытывая при этом смущение, страх, сомнение, растерянность — все чувства, которых отец у него не подозревал и которые сейчас впервые обнаружились в его рассказе, потому что случай был в самом деле из ряда вон выходящий.
Сначала Климент не догадывался, до чего хочет докопаться Сен-Клер и почему бородатые измученные русские так упрямо скрывают истину. Судя по перешептываниям других офицеров, не подозревавших, что их подслушивают, картина возникала совсем иная: пайки вдвое, даже втрое меньше, обмундирование и обувь в жалком состоянии... В первые минуты в нем зародилось подозрение, не испытывает ли его Сен-Клер? Может быть, некоторые люди подставлены и нарочно шепчутся так, чтобы он их слышал. Потом Сен-Клер сличит, что он скрыл, а о чем рассказал.
— Ну и что же? — спросил нетерпеливый Коста. — А зачем ему было все это? А ты что ему сказал? Сказал про то, что слышал?
— Сказал.
— Да ты что? Неужто...
— Именно так, Коста... Когда мы ушли оттуда, он меня спросил, а я сказал ему, как будто я слышал, что какие-то солдаты — я назвал ему один из гвардейских полков, первый, какой пришел мне в голову — измаильский, — обменяли у крестьян в Видраре запасные сапоги на ракию! Другими словами, что у них есть запас... И что русские часто ловили своих интендантов, которые продавали мешками муку и сахар за золотые турецкие лиры...
— Так, так! Здорово ты его сбил с толку... И сам вывернулся, и его запутал! — смеялся Слави. — Ну, по этому случаю подай нам, жена, бутыль... Давайте выпьем по одной!
Отец наполнил рюмки. Все чокнулись и выпили. Но Климент не мог избавиться от тревожных мыслей. Пускай ему удалось ввести в заблуждение Сен-Клера — он видел, как тот попался на его удочку, как рассердился. «Наверное, он надеялся узнать через меня, что у них плохо с продовольствием и что зима застала их без теплой одежды и без сапог. Для него это означало бы, что русское командование не решится на зимнее наступление! Тонко было рассчитано. Да, я рад, что ввел его в заблуждение, лишил спокойствия. Только теперь и я потерял покой! И один ли я? Ведь это означает, что рушатся все наши надежды! Если у русских так плохо с продовольствием, они действительно не будут спешить. Не будут наступать в скором времени! И тогда они дадут возможность Турции собраться с силами... Особенно на этом фронте, самом важном. Не случайно сюда едет главнокомандующий, — вспомнил он о новости, сообщенной ему Андреа. — И каждый день прибывают обозы, резервы. А ведь это еще не те резервы, что прибудут с Сулейманом! Если бы я только знал, какие у него резервы! Если бы знать! Чтобы я мог предупредить генерала Гурко! Андреа хочет ехать завтра, что он может сделать один? Он не знает языка. И что он им сообщит? Одни голые цифры, тогда как я мог бы рассказать подробно обо всем. И о лазаретах, и о лагере военнопленных. Лучше всего нам пойти вдвоем! Конечно, мое отсутствие сразу заметят и могут пострадать наши, но мы что-нибудь придумаем! Ну хотя бы, что надо было съездить по делам в Копривштицу. Или в Ихтиман, скажем, к родителям Женды, кого-нибудь оперировать... За два, самое большее за три дня я обернусь... Андреа, если хочет, пускай там остается, для него это даже лучше, но я должен вернуться», — решил он.
Климент вытер платком рот, усы и облокотился на стол.
— Только смотри осторожней, чтобы это как-нибудь не вышло наружу, сынок, — сказала озабоченно мать.
— Ты о чем, мама?
— Да то, что ты рассказывал про англичанина, сынок! Если он узнает, что ты ему не сказал всего, что ему было нужно...
— А вы держите язык за зубами! — строго предупредил Слави, обращаясь к младшим сыновьям. — Понятно?
Андреа только бросил на него взгляд, а Коста сказал громко:
— А мне и говорить нечего, я и сам знаю...
— Видел я, как ты знаешь... Как пойдешь по чаршии языком чесать...
— Ты лучше Женде вели рот на замке держать, чтоб не разболтала соседкам, а я-то...
— Ты слышишь, Женда? — обратился к снохе Слави.
— Да разве я, отец, когда о чем болтала?
— Ладно, ладно... Ступай-ка лучше посмотри за мальчонкой! Чего рассиживаться, уже поужинали. Мать уберет со стола.
Коста слушал посмеиваясь и сочувствовал Женде. Это уж отец зря к ней прицепился! — говорило его веселое горбоносое лицо. Он смотрел на полное тело жены, распиравшее платье, и ему самому хотелось поскорее уйти отсюда, чтобы остаться с ней наедине.
Женда вышла обиженная, свекровь сразу это почувствовала и пошла следом за ней.
— Раз у вас тут мужской разговор, я пойду, — сказала она в дверях. — После приберусь.
— Ну и хорошо, — ответил жене Слави. — В таких делах баб надо держать подальше... — оставшись с сыновьями, заметил он. — Да мы, кажется, обо всем переговорили. Может, не стоило и Женду выпроваживать, — добавил он с усмешкой. — Ну а теперь, Коста, свари-ка нам кофейку да расскажите мне, что слышно в городе. Говорят, наш Илия-эфенди нынче утром собирал чорбаджиев. Деньги, видите ли, от нас потребовались. На что опять? Конца краю этому нету...
— Я его нынче видел, — сказал Коста и присел на корточки перед очагом, чтобы раздуть жар. Коста был искусником в варке кофе, так же как и в других домашних делах.
— Посмотрим, чего они там еще надумали... Ты что, Климент, сказать что хочешь?
— Да, отец. Коста, иди и ты сюда, оставь свой кофе!
— А чего у тебя такое? Собираешься речь держать?
Климент остался серьезным.
— Мы с Андреа хотим рассказать вам кое-что важное.
Услышав свое имя, Андреа удивленно обернулся. Он стоял у кухонного окошка и, ни о чем не думая, смотрел во двор, слушал вполуха их разговор, полагая, что они все еще говорят об Илии-эфенди и чорбаджиях. Но, когда он встретился глазами с Климентом и почувствовал его затаенное волнение и решимость, его последние слова эхом отозвались в его памяти.
— Постой, сначала я расскажу тебе о подкреплениях.
— Которые прибудут с Сулейманом?
— Да, четыре пехотные дивизии. И при них сколько положено артиллерии. И еще конница.
— Не может быть! Да это ж силища! Целая армия!
Андреа пожал плечами.
— Слушай, когда я тебя встретил во дворе, ты ведь про это не знал?
— Потом узнал.
— Когда? Только что? Ты должен сказать мне, от кого ты узнаешь все...
— Я тебе не скажу.
— Андреа, это нешуточное дело! Может быть, кто-то обманывает тебя и мы все будем обмануты?
— Клянусь, эти сведения из самого надежного источника.
— Но назови его тогда... — настаивал Климент.
Андреа упорно избегал его взгляда. Лицо его красноречиво говорило: напрасно допытываешься! Но можно ли тогда ему верить? Именно упорство Андреа казалось почему-то Клименту самой верной гарантией. А разве не подтверждали эти сведения намеки консула Леге, Джани-бея и еще тех двух турецких военных, что приходили утром инспектировать лазарет? Так или иначе, Климент поверил Андреа. Но мысленно он продолжал искать, допытываться. «У кого? У кого же в самом деле он узнал? До таких сведений Андреа мог добраться только через какую-нибудь высокопоставленную особу. И он держит это имя в тайне! Значит, это женщина. Или, может быть, он пробрался в чей-то гарем? Чепуха! Наивные предположения. Эта женщина где-то здесь, рядом. Умная. Возможно, иностранка. Маргарет! — Эта догадка обожгла Климента — неужели его брат... — А чему я удивляюсь? Какова она, таков и он, нашли друг друга. Наверное, она узнает новости у своих друзей, а Андреа выпытывает их у нее. Да, да, это так. Через нашу заднюю калитку, через их заднюю калитку, прямо в пристройку. Может быть, ее уродина служанка открывает ему дверь... А разве исключено, что он имеет дело с этой страхолюдкой?.. — Но такое предположение показалось Клименту непристойным, оскорбительным не столько для его брата, сколько для него самого, для всей их семьи... Он тотчас отбросил его и вернулся к Маргарет Джексон. — Это она!» — возмущался поведением брата Климент.
