И все же самой ожесточенной, самой восхитительно-дерзкой оказалась средняя колонна, развернувшаяся у подножия в густые цепи. Эти цепи ползли одна за другой вверх, по снегу, их рев все возрастал, переливался и соединялся с ревом турецких батальонов, с несмолкаемыми ружейными залпами, с грохотом орудий, с разрывами шрапнели, свистом картечи, со стонами, с непрерывным барабанным боем, с пронзительными металлическими голосами труб.

— Исключительно! Это исключительно, паша! — повторял, свесившись со скалы, покоренный этим зрелищем, Барнаби и смотрел удивленными мальчишескими глазами на людей, с нечеловеческим упорством карабкавшихся на холм.

На каждом шагу они падали, проваливались чуть ли не с головой в глубокий снег, поднимались и упорно продвигались все ближе и ближе. По ним не переставали стрелять. Стреляли и они.

— Видите дымки? Это же замечательно! — восклицал Барнаби. — Они как пар. Словно вуаль или саван. Вы пишите, Френсис! — обратился он к корреспонденту «Таймс», и лицо его вдруг приобрело обычное насмешливое выражение. — Пишите! Это действительно вдохновляет! Пишите: из последних, нечеловеческих сил они карабкаются к нам, а бесплотный пороховой дым могильным саваном окутывает их...

— Прекратите, Барнаби! — крикнул вышедший из себя Бейкер.

То, что он назвал его Барнаби, что в голосе своем он обнаружил неприязнь, поразило прежде всего его самого.

— Ого! — Барнаби вздернул свои редкие брови.

— Извините. Я, кажется, начинаю сердиться! Но и вы тоже хороши.

Бейкер досадливо махнул рукой.

— Почему вы нервничаете, паша? Нет, Френсис, лучше не пишите об этом.

Бейкер нахмурил брови. Хотел улыбнуться и не мог. Для Фреди это просто игра. Потому у него и позерство. Раздражение Бейкера усиливалось. Черт побери, в такие минуты лучше всего видишь человека — каков он, чего стоит... Что за роль у нашего Барнаби? Все остальные принимают участие в сражении, а он? Составляет мне компанию, а может, наоборот, все мы служим ему развлечением?

— Капитан Теккерей! — крикнул он запыхавшемуся, раскрасневшемуся молодому офицеру. — Вам надлежит выполнить еще одно задание.

— Я слушаю ваше приказание, сэр.

— Немедленно отправляйтесь к стрелкам. Сообщите: за похвальную храбрость батальона произвожу Хаджи Мехмеда в полковники! Но так, чтобы слышали все.

— Ясно.

Теккерей спускался вниз по склону холма. А в это время прибыл адъютант Ислам-бея — командир боснийского батальона. Просил разрешения отступить к постоялому двору Беклеме. Рассерженный Бейкер отказал. Держаться! Умереть всем до единого, но не сойти с места. Но, поглядев на боснийцев, он увидел, что они уже оттянули свой батальон к дороге.

— Вернуть их! Приказываю им вернуться на прежние позиции, — раскричался он.

Кто-то подошел к ним сзади, что-то сказал.

— Что случилось? — обернувшись, спросил Бейкер.

Это был капитан Файф, помощник военного атташе в Константинополе.

— Полковник Мейтлен ранен...

— Где он? Я хочу его видеть!

— Вам не удастся, сэр! Мы положили его на повозку доктора Джила. Они уже уехали. Я последую за ними, сэр.

— Вы нас покидаете, Файф?! — воскликнул кто-то из англичан.

— Разумеется, раз Мейтлен ранен... — заметил Барнаби.

— Не язвите, Фреди! С полковником я прибыл сюда только для того, чтобы составить ему компанию, и мне здесь действительно нечего делать, джентльмены! Верно, верно! Но позиция в самом деле ненадежная. Каждую минуту ее могут прорвать.

— Ого! Утешительный прогноз!

— А разве кто-нибудь придерживается иного мнения?

— Конечно, Файф!

— Ах, вы хотите геройски погибнуть! А я официальное лицо, джентльмены. Я не могу позволить себе рисковать! Вам известен приказ, сэр?

Бейкер кивнул. Он знал приказ, переданный Файфом: остерегаться плена. При других обстоятельствах генерал сам сказал бы — и не только Файфу, — что продолжать стоять тут — безумие. Но сейчас все чувства его обострились. «Первыми оставляют тонущий корабль крысы», — с горечью подумал он, прощаясь с помощником военного атташе.

— Передайте Мейтлену привет. Желаю ему скорейшего выздоровления, а если встретите по пути полковника Аликса, скажите ему, чтобы покрепче пришпорил коня!

— Внизу дожидается присланный им унтер-офицер.

— Ну что за идиоты! Пусть немедленно поднимается сюда! Немедленно!..

Чей-то крик, выделившийся из общего рева сражения, прервал Бейкера.

— Дорога! Дорога! Смотрите, сэр! Они штурмуют дорогу!

Бейкер подбежал к тому месту, откуда лучше всего была видна дорога. Внизу прямо по шоссе с развевающимся знаменем наступал неприятельский батальон. Боевыми рядами. Плечом к плечу. Безумцы!

— Ура-а! — загремело в ущелье.

Сотни ружей стреляли одновременно, целясь прямо перед собой.

Бейкер почувствовал, как к лицу его прилила кровь.

— Укрепить постоялый двор! Скорее, господа! Барнаби! Уортсон! Сайс...

— Бросьте туда адрианопольский батальон. Пусть стреляют из окон... Живо! Бегом!

Трое англичан быстро спускались вниз, увлекая за собой нескольких турок.

— Пусть Ислам-бей прикрывает своими людьми... Трубачам трубить тревогу... В атаку! — отдавал приказы и распоряжения Бейкер окружившим его туркам.

— Резервы. Бросить вперед резервы! Немедленно. Бегите! Чего вы плететесь! Майор Эшреф! Поручик Муззафер!

— К орудиям! Немедленно, картечь! Если они взойдут на гребень, нам конец!

Но что происходит там, с этими идиотами адрианопольцами? Почему они бегут совсем в другую сторону?

— Остановить их! — закричал Бейкер, поняв, что солдаты адрианопольского батальона не бегут в другую сторону, а просто бегут.

Барнаби и офицеры что-то кричали им вслед, догоняли их, хлестали стеками, били ножнами сабель. Наводили пистолеты... Как стадо ошалелых баранов, врезались адрианопольцы в резервный скопленский батальон, который шел им навстречу, увлекли за собой две его роты и расчеты орудий, стоявших за постоялым двором. Снова послышались крики: «Аллах, аллах!» Но это были уже крики ужаса.

И все же внизу, у самого постоялого двора, что-то происходило, потому что неприятельская часть остановилась, залегла, зарылась в снег у дороги. Эльбасанцы! Эльбасанцы ударили им во фланг! Смельчаки. А с другой стороны боснийцы Ислам-бея придвинулись, спускаются... Дикая, ужасающая стрельба. И дым, дым. Мучительные минуты. «Величественные минуты, — сказал себе Бейкер и почувствовал, как весь дрожит от напряжения. — Последнее торжество перед концом! О мои храбрые ребята! Ведь я всегда так верил в доблесть турецкого воина... в его смелость, упорство, его готовность умереть... Но так ли это? И подтверждается ли данной войной? Оставим войну в целом, возьмем только мой случай! — Он управлял боем, старался придать бодрости своим людям, а какой-то второй строй его мысли подсказывал ему: — А эльбасанцы — это турки или албанцы? А тузленцы — турки или боснийцы? Да и сам я? И Мейтлен, Аликс, Теккерей, Кэмпбелл, Файф, Уортсон, Сайс — и только ли они? — мы турки или англичане? Кто же тогда защищает Оттоманскую империю — истинные турки или мы, иностранцы, добровольцы, наемники? Вот они, — он с отвращением смотрел на рассыпавшийся адрианопольский батальон, который офицеры возвращали к постоялому двору. В бинокль Бейкер видел, как Барнаби, размахивая толстой палкой, колотил ею по спинам перетрусивших, обалдевших от ужаса солдат, бранил их и посмеивался, ну в точности укротитель, усмиряющий диких животных, а те ощеривались и бежали из ненависти к палке... — Нет, и это тоже не вполне верно. И это тоже проявление общей катастрофы, — думал он. — Или... Но что это! Скопленцы, кажется, опомнились. Они продвигаются! Вот они, под дождем пуль проникают в постоялый двор, хотя снаряды рушат его стены. Смельчаки! Смельчаки! Нет, ничто не верно, ничто не верно до конца», — говорил он себе, желая быть хладнокровным, но в душе его надежда сменялась отчаянием.

Наконец появился посланный Аликсом унтер-офицер. Его черный мундир свидетельствовал о том, что он из других частей. Он доставил письмо. Бейкер выхватил у него из рук конверт. Читал и не верил своим глазам... К чертям! Аликс сообщал, что добрался до Шакира, но командующий армией даже не выслушал его. Бейкер читал и не мог удержаться от брани. Он выплевывал одно за другим самые грязные ругательства, которые только мог породить Восток и которые так не соответствовали его воспитанию. Он сквернословил самым вульгарным, самым отвратительным образом, потому что иначе он задохнулся бы от ярости. После стольких уговоров и благоприятных возможностей, после стольких жертв, не воспользовавшись для отхода ночью, напуганный канонадой, Шакир вдруг бежал. Бежал среди бела дня. И русская армия у Арабаконака, которая, разумеется, видела его поспешное отступление, преследовала теперь его по пятам.