— Где ты запропастилась, лентяйка?! — донесся до ее слуха хорошо знакомый голос, неизменно приводивший Сейиду в состояние унизительного, необоримого страха.

Аббас испуганно вскочил на ноги, но вовремя одумался и замер на месте.

— Сейида!

— Я здесь!

— Ты что, заснула?

— Сейчас иду, всего несколько корок осталось!

— А ну-ка живее! Нечего целый день на крыше торчать.

— Сейчас, мама.

«Мама»… Раньше ей приходилось так же величать мачеху. А вот родную мать — не довелось.

Наступило молчание. Сейида взглянула на Аббаса. Глаза его растерянно бегали, а лицо словно окаменело от напряжения.

— Я спущусь первым, — буркнул он и быстро двинулся к лестнице.

Неуверенные, сбивчивые шаги загремели по ступенькам — он слишком старался не производить шума. Сейида схватила нож и ожесточенно изрубила оставшиеся арбузные корки. Снизу послышался голос хозяйки:

— Где это ты был, Аббас?

— Наверху.

— Что тебя туда потянуло?

— Воздухом дышал.

— В эдакую жару-то?

— А мне не жарко.

— Уж что-то тут, верно, не так…

Неужели подозревает? Ничего удивительного — ведь она как никто знает своего сына. Но откуда бы ей догадаться? Может, она подкралась и видела их в щели досок? Ну, уж тогда хозяйка задаст Сейиде зверскую трепку — будет таскать за волосы, бить ногами, извергать самые страшные проклятья, осыпать самыми грязными ругательствами… Сейида вскинула голову, словно отмахиваясь от мучительных мыслей — будь что будет.

С корками было покончено, она собрала последние кусочки и бросила гусям. Те даже не поглядели — уже насытились. Толстая гусыня подошла к корытцу с водой, защелкала клювом, вытянула длинную шею и закинула голову, медленно двигая зобом. Наверняка она счастливее Сейиды… Не знает ни страхов, ни укоров совести — поела, попила, похлопала крыльями и уселась отдыхать. Ее покоя не омрачают даже думы о гусятнице и духовке — Аллах подарил ей неведение. Да, тут есть чему позавидовать!

Только теперь Сейида вспомнила о монете. Как бы понадежнее спрятать деньги от хозяйки? Нужно подыскать какое-нибудь местечко тут же в доме, и пусть это будет ее тайник — там она спрячет этот пиастр, а может быть, появятся и новые деньги.

Но откуда им взяться? Или ты рассчитываешь, что Аббас станет носить тебе пиастр за пиастром? Вряд ли — ведь, насытившись ею, он ушел так же быстро, как обычно выскакивал из-за стола, несмотря на ворчание матери. Однако человеческая природа заставляет вновь и вновь испытывать голод. И, наверное, Аббас снова вернется к ней. Как всегда возвращается к ужину, где бы ни пропадал. Но каждый раз любимого сынка ждут новые блюда, а Сейида теперь для него вчерашние объедки. Что ж, иногда и они благо… Сейида вздохнула. Как это унизительно — думать, придет или не придет нелюбимый человек! Деньги… деньги… проклятые деньги! Сейида облокотилась на оградительную стенку, устроенную по краю крыши, и осмотрелась. Вдали блестели под солнцем стальные рельсы железнодорожного моста, на подъездных путях стояли поезда, виднелась черная водокачка с загнутой вниз трубой, черные угольные кучи, рассыпанные вдоль полотна. Ее взгляд остановился на квартале эль-Мунира, дома которого утопали в зелени. Солнце медленно клонилось к горизонту, становилось прохладнее. Тяжелый вздох вырвался из груди Сейиды — детство ушло безвозвратно. Теперь ей уже не прыгать через веревочку, не играть в классы, не разгуливать по улицам в легкой, свободной галабее. Отныне она должна скрывать свое тело от посторонних глаз, носить взрослые платья, как Умм Аббас. Отныне ты женщина, Сейида. Перед тобой открываются далекие, неизведанные горизонты жизни…

Грустные думы Сейиды прервал разгневанный крик:

— Где тебя черти носят, лентяйка проклятая?!

— Бегу, бегу!

Сейида понимала, что вступает в новую полосу жизни, и считала себя взрослой женщиной, но все же стремительные изменения округлившегося тела, внезапно появившаяся замедленность и плавность движении застали ее врасплох. Это преображение было замечено всеми окружающими, и прежде всего Умм Аббас. Хозяйка из себя выходила — уж больно ее бесило нескрываемое восхищение, с которым мужчины квартала провожали победительно проплывающую Сейиду. Умм Аббас все чаще хмурилась, все чаще кричала, словно надсмотрщик на плантации. Однако теперь Сейида начинала разгибать спину, она уже не была прежней покорной рабыней, и чувство превосходства над этой мужеподобной особой с длинными руками, могучей спиной и широкими плечами, однажды появившись, уже не покидало ее.

До сих пор хозяйка считала себя единственной женщиной в доме, и превращение маленькой, худенькой замарашки в красивую, обаятельную женщину было для нее неожиданным и неприятным событием. Но все же она не могла до конца понять всю пышность расцвета этого молодого здорового тела, пока оно было скрыто бесформенными, безобразными одеждами. И вот ей представился случай увидеть его без покрова. В ванной комнате перед изумленной хозяйкой стояла сложившаяся женщина.

Был вечер пятницы. Закончив генеральную уборку, госпожа занялась собственным туалетом. Она приготовила халяву с лимоном[14], намазала ноги, руки, а потом приступила к самому ответственному моменту — в заботах о привлекательности хозяйка накладывала сильнодействующий состав даже на лицо, и, хотя тут же от него избавлялась, физиономия становилась похожей на вареную свеклу.

— Посмотри, вода еще не согрелась? — распоряжалась она, поглощенная своей опасной затеей. — Подкачай-ка примус.

Сейида заглянула в бидон, стоявший на примусе, для чего ей пришлось встать на скамеечку, и попробовала воду. Потом занялась примусом, но пламя оставалось слабым. Надо было прочистить горелку, и она вышла на кухню за иглой. Хозяйка услышала шаги и нетерпеливо спросила:

— Кипит?

— Нет еще.

— Я же говорю, подкачай примус!

— Сейчас, только прочищу горелку.

— Об этом нужно раньше заботиться!

— Ума не приложу, отчего она засорилась, только недавно чистила.

Умм Аббас проворчала что-то невнятное — мешала косметическая маска, наложенная на лицо. Однако Сейида не испытывала привычного страха от ее угроз. Она спокойно взяла иголку, неторопливо вернулась в ванную, прочистила примус и поднесла спичку. Повалил дым, но горелка не разжигалась. Пришлось снять бидон, найти, куда бы поставить, взять новую спичку… А время шло. Наконец примус зашумел в полную силу.

— Зажгла? — спросила хозяйка.

Девушка ответила, но очень негромко — и так все ясно: примус ревел на всю комнату.

— Почему не отвечаешь? — не расслышала госпожа. — Подавилась, что ли?

— Я сказала: да.

— У-у, упрямица. Мыло и мочалка готовы?

— Готовы!

— Чего орешь, ненормальная?

— Чтобы слышно было.

— Не глухая. Принеси чистое белье! Возьми галабею из кастора.

— Иду, госпожа.

Наконец вода закипела, мочалка и мыло лежали рядом с тазом, полотенце, белье и чистая галабея поджидали своего часа. Умм Аббас уселась на низкую скамейку — теперь Сейида будет хлопотать вокруг, а она с места не сдвинется до конца купания.

Сейида плеснула в таз кипятку из бидона, затем из кувшина стала подливать холодной воды, делая ее «просто теплой», как говорила хозяйка. Завершив эту ответственную процедуру, она снова долила в бидон воды и поставила его на примус.

Хозяйка начала с головы. Сейида поливала из кувшина, стараясь, чтобы иранская хна смывалась ровно. Как и все, относившееся к драгоценной персоне повелительницы дома, эта операция была довольно утомительна. Поливать нужно было понемногу и непременно по команде:

— Плесни-ка!

Сейида осторожно наклоняла кувшин.

— Пока хватит.

Через несколько секунд опять:

— Плесни… Так… Хватит!

Вымыв голову, хозяйка брала мочалку, собственноручно намыливала и протягивала Сейиде:

— Потри спину.

В свое время Даляль тоже заставляла падчерицу тереть ей спину, да и соседки иногда обращались к девочке с такой просьбой. Но ничего подобного телу госпожи Бараи Сейида не видывала. Кожа пятнистая, какого-то неопределенного цвета — не белая, как у Даляль, и не смуглая, как у тетки Атувы. Первый раз девочка приняла этот природный оттенок за въевшуюся грязь и скребла до тех пор, пока Умм Аббас не прикрикнула: