Алеша Шохин родителей потерял в детстве и был мальчиком лет четырнадцати приведен на Путиловский завод каким-то дальним родственником. Года через три родственник умер, и парень остался один.

Рослый, ловкий, с шапкой льняных кудрей и синими, как летнее безоблачное небо, глазами, к тому же лихой плясун, песенник и гармонист, Алеша был любимцем в цехе. Его охотно тащили с собой в пивную компанейские ребята, и не обрати на него внимание Антоныч, вероятно, со временем из Алексея получился бы бесшабашный забияка и пьяница, каких было много на заводе. В ссылку он попал восемнадцатилетним юношей, вскоре после вступления в революционный кружок, которым руководил Федулов.

Михаила Антоновича Федулова сослали в Петропавловск, когда ему было сорок два года. На завод Путилова он поступил десятилетним мальчиком в ученики и первое боевое крещение получил в забастовке 1872 года, закончившейся победой рабочих. Это определило дальнейший жизненный путь слесаря.

В девяностом году Федулов уже был членом марксистского кружка, через пять лет влившегося в организованный Лениным Союз борьбы за освобождение рабочего класса. Он слышал выступления Владимира Ильича, читал писанные им листовки и навсегда решил, что для рабочих единственно правильный путь борьбы за свободу — тот, который указывал Ленин. Последние годы перед ссылкой Антоныч работал пропагандистом в своем цехе и старался побольше вовлекать в кружок молодежи. Алешу Шохина он привлек к себе сначала виртуозной работой. Тот любил, подбежав к тискам Антоныча, смотреть, как в руках опытного мастера послушно, будто играючи, поворачиваются инструменты и детали.

— Вижу, парень, хочется научиться работать по-моему? Что ж, я не против, — сказал однажды Антоныч. — Только ведь на заводе для ученья времени нет, придется тебе вечерами домой заходить ко мне. Можешь даже и сегодня после работы со мной пойти.

Алексей загорелся желанием научиться мастерству. Рассорившись с собутыльниками, он ушел вечером к Федулову. Вскоре семья Федуловых заменила ему родных, а Антоныча он стал слушать, как отца. Под влиянием его Алеша научился грамоте, вступил в революционный кружок…

Семья Федулова состояла из жены, пятилетнего сына Мити и младшей дочки Нюры.

Женился Михаил тридцати двух лет на своей односельчанке, восемнадцатилетней Тоне, в одну из поездок в гости к родным. Первые годы они жили счастливо, и Тоня гордилась перед товарками, что у нее муж не пьет, а товарищи его относятся к ней с уважением. Семейное счастье их нарушилось из-за неудачной забастовки путиловцев, после срыва которой Михаил две недели сидел в тюрьме. Тоня возненавидела товарищей мужа.

— Лучше бы ты пил, как другие, чем с бунтарями знаться да за них в кутузке сидеть! — кричала она сквозь слезы, когда он вернулся из тюрьмы домой. — Про меня ты давно забыл, так хоть Митеньку помни! — протягивала Тоня мужу их первенца…

Его попытки объяснить важность дела Тоня отвергала, не раздумывая. Семейная жизнь стала адом. Каждый раз, когда Михаил собирался идти вечером из дому, начинался скандал. Кончалось всегда тем, что он уходил расстроенный, а Тоня, уткнувшись в подушку, отчаянно рыдала, не обращая внимания на сына.

Скандалы прекратились, когда Антонина забеременела вторично. В свободные минуты Михаил, прижав к груди русую головку жены, с воодушевлением убеждал ее в необходимости борьбы за лучшее будущее.

— Ты вспомни, как бедствуют твои и мои родные. А мы с тобой? Живем, пока сила в моих руках есть, а там выкинут с завода — что тогда нас ждет?

Антонина, опустив длинные ресницы, молча слушала, и ему было непонятно, соглашается она с ним или упорствует по-прежнему.

Жену Михаил любил, поэтому мучился вдвойне. То, что она оказалась противницей того, что было для него самым главным, он ей в вину не ставил: сам виноват, не сумел воспитать.

После рождения дочки Нюры Антонина перестала сердито прятаться за занавеску, когда приходили товарищи мужа и начинался разговор о делах в цехе. Иногда даже приветливо приглашала гостей выпить по чашке чая.

Михаил отдыхал в такие минуты душой, появлялась надежда, что Тоня наконец все поняла.

Один раз Антонина подошла к нему и, наклонившись близко, что-то хотела сказать. Но когда он взволнованно спросил: «Что, Тонюшка? Что, родная?» — она покраснела и быстро ушла.

Алешу Шохина, сироту, Тоня встретила с материнской приветливостью. Вскоре Михаил заметил, что с Алешей она о чем-то горячо разговаривает, но как увидит его, тотчас же замолкает. Как-то случайно он услышал:

— Да ведь трудно, Алеша, справиться рабочим. У царя солдаты, целое войско, — говорила взволнованно Антонина.

Он улыбнулся и, не слушая доказательств, которые начал приводить задорным тоном Алексей, ушел тихо, так, что собеседники его и не увидели.

«После всего, что было, Тонюшка стыдится говорить со мной. Пусть Алеша ее пропагандирует, — думал он, быстро идя по направлению к Васильевскому острову. — Придет время, скажет сама все, спрашивать сейчас не следует…»

Но о новых взглядах Тони Михаил услышал от нее, лишь прощаясь с ней через решетку в комнате для свиданий, перед ссылкой в Петропавловск.

— О нас не беспокойся! Не пропадем. Работать буду, друзья не бросят, — шептала она скороговоркой, прижав лицо к железным прутьям. — Все поняла я. Заодно с тобой мыслями…

Серьезный, выразительный взгляд родных глаз договорил Михаилу невысказанное из-за подошедшего жандарма.

Боль от мысли, что Тоня сейчас уйдет и неизвестно когда они увидятся вновь, на время исчезла, уступив место радости: любимая подруга стала боевым товарищем…

— Тонюшка, родная моя! — вскричал счастливо Михаил.

Выталкиваемая жандармом вместе с другими, Тоня крикнула:

— Ждать буду, пока вернешься! — И, поправляя выбившуюся прядь пушистых волос, глянула на мужа нежно, чуть задорно, как когда-то, при первой встрече на сельской вечеринке, решившей их судьбу.

Всю дорогу, до самого Петропавловска, Михаил Антонович вновь и вновь переживал последнюю встречу с женой. Только теперь он понял, что значит любить жену, ставшую другом. Он тосковал о ней и в то же время чувствовал прилив новых сил.

Во время пути Алеша часто замечал, что его старший друг, сведя густые темные брови, чему-то затаенно ласково улыбается.

…Попасть в депо ссыльным было нелегко, но высококвалифицированным путиловским слесарям место нашлось. Предварительно администрация приняла меры, чтобы оградить рабочих от влияния политических.

Накануне их прихода мастер цеха Никулыч непривычно долго разглагольствовал перед слесарями о безбожных политиканах и бунтовщиках против закона, которых по воле царя выгнали из Питера.

— Говорить с такими — бога и начальство гневить, — внушительно закончил он.

Рабочие депо были в большинстве своем вчерашними крестьянами, нуждой загнанными на производство. Слова мастера произвели на них большое впечатление, и первое время они настороженно присматривались к ссыльным, не вступая с ними в разговоры.

Но питерцы красиво и споро работали. Никулычу не удавалось найти никакого изъяна в сделанных ими деталях. Алексей, склонившись у тисков, когда не было близко мастера, так задушевно пел, столько в нем было юношеского задора, что молчание скоро нарушилось.

— Поешь ты, браток, что соловей, — сказал Шохину недели через две сосед его за верстаком, широкоплечий, кудрявый силач с дерзкими серыми глазами.

— Это что! Пустяки, не пение. Мы, бывало, соберемся компанией, свои ребята, вот уж запоем так запоем! — весело ответил Алексей.

Между ними завязался разговор. Сосед назвал себя Григорием Потаповым. Скоро они звали друг друга «Алеша» и «Гриша». Когда в один из дней Шохин сказал, что «жаль, гармошки нет», в разговор вмешался молодой парень, работавший с другой стороны.

— А ты хорошо играть можешь? — спросил он.

— Лучше, чем зубилом, — ловко обрубая кусок металла и лукаво подмигивая, ответил Шохин.

— Завтра на вечеринку к нам придешь? Гармонь у нас есть, да музыкант плохой, — предложил тот же слесарь.