Алеша неожиданно для всех, под собственный свист, прошелся в присядке посредине цеха. Слесари одобрительно засмеялись.

— Коль позовете, обязательно приду! Дело молодое, и поиграть и поплясать охота, — сказал Алексей, возвращаясь к тискам.

— Приходи, обязательно приходи! — закричали сразу несколько человек из молодежи.

Пожилые слесари оглядывали Шохина с любопытством, некоторые доброжелательно улыбались. «Хорош парень! Какой он бунтарь! Юнец совсем», — думали они.

Когда друзья пришли с работы в свою комнатушку, снятую ими у вдовы в железнодорожном поселке, Антоныч за ужином говорил Алеше:

— Твоя задача — приучить к себе молодежь. Ходи на вечеринки, только смотри, возле девушек не очень крутись — ревность у парней вызовешь. Учи петь, плясать, отвлекай от пьянства, рассказывай о нашем Путиловском заводе, рабочей дружбе, но запретных вопросов не касайся — еще рано…

Вскоре на выселках ни одна вечеринка не обходилась без питерского гармониста. Подружился он и с Григорием Потаповым, хотя тот был семейным и имел двух детей. Потапов начал дружелюбно разговаривать и с Антонычем. Но большинство из пожилых рабочих все еще держались выжидательно.

Прошло месяца четыре. Однажды сосед Федулова, слесарь Мухин, мучаясь со сложной деталью, начал сквозь зубы ругаться. Федулов подошел к нему. Понаблюдав с минуту, он предложил:

— Дай-ка помогу!

Тот, обрадованно глянув на него, без слова уступил место возле своих тисков. Антоныч осмотрел деталь, зажал ее в тиски другим концом и стал быстро обрабатывать. Слесари сначала наблюдали за ним издали, а затем подтянулись ближе. Когда, закончив, Антоныч вынул деталь из тисков, вокруг него стояло человек двадцать. Он улыбнулся и подал деталь рядом стоявшему.

— Спасибо тебе! Замучился с проклятой, — от души поблагодарил Мухин.

— Не за что, Федот Гаврилович, — ответил дружески Федулов.

— Ишь ты! Муху по имени, отчеству назвал, — перебил его седоусый слесарь. — А тебя-то как зовут?

— Товарищи на заводе Антонычем звали, — Федулов прищурил темные с желтинкой глаза в ласковой усмешке.

Слесари зашевелились, но из-за угла вывернулся Никулыч и заорал:

— Чего базар устроили?

— Антоныч показал мне, как эту загогулину делать. Не ладилась она у меня, — угрюмо бормотнул Мухин, досадуя на то, что мастер не дал поговорить. Остальные молча разошлись по своим местам.

Мастер, осмотрев деталь, раздраженно бросил ее возле тисков — придраться не к чему. Подозрительно глянув из-под припухших век на спокойно стоявшего питерца, он пошел в другой конец цеха.

С этого дня слесари перестали чуждаться ссыльных. Они часто просили у Антоныча совета по работе и не прочь были поговорить с ним о жизни. С помощью Потапова Антоныч знакомился с рабочими токарного и литейного цехов. А летом Алеша стал зачинщиком походов на Ишим, озеро Пестрое. Там ловили рыбу, купались, играли в лапту, потом, улегшись кружком на зеленой траве, слушали рассказы о питерских рабочих.

Когда началась осенняя ярмарка, Алексей уговорил товарищей пойти на базарную площадь.

— Посмотрим, как купцы деньги наживают! — говорил он, смеясь.

Веселой гурьбой прошли через весь город, распевая песни под гармошку, на которой забористо играл Алеша.

Площадь кипела народом, от выставленных товаров рябило в глазах, резкие выкрики «зазывал» оглушали. Компанию мастеровых с лихим гармонистом тянули нарасхват ко всем харчевням, обещая большую скидку.

— Пошли, Алеша, выпьем по стопке, — позвал Алексея один из молодых слесарей.

Алексей согласился. Хозяин сразу налил ему стопку.

— Сыграй, парень, повеселей! — попросил он.

Слесарь заиграл «Камаринского», живо и плясуны нашлись, но как только выпили по стопке и закусили селедочкой, он встал и повел своих друзей дальше — не для гулянья ведь пришли сюда!

Алексей показал товарищам, как киргизы платят баранами за товары.

— Эх, мать честная! Да ведь они за всякую дрянь, выходит, отдают вдесятеро! — удивлялись рабочие, подсчитав на деньги стоимость баранов и полученного за них товара.

— А ты думаешь, почему у вас тут купцы так быстро богатеют, тысячи за одну ночь в клубе просаживают? — смеялся Алексей. — Вся торговля у них на обмане построена…

Нагляделись они всего за день, а обратно через «копай-город» прошли по желанию Алексея.

Изможденные, оборванные люди сидели кучками перед входом в свои темные норы, заменявшие им жилье; худенькие ребятишки бежали гурьбой за железнодорожниками, выкрикивая с плачем:

— Дяденьки, подайте, Христа ради, копеечку, на кусочек хлеба!

Рабочие помрачнели. Всю мелочь, что в карманах была, раздали детям, а как выбрались из «копай-города», так сразу заговорили о том, что у одних денег без счета, мошенничеством миллионы наживают, а тут вот, рядом, с голоду чуть не мрут…

— Переселенцы. Выманили их из России, ссуду да помощь на новом месте обещали, а здесь, видите, как помогают! — серьезно заговорил Алексей. — Да разве этим только плохо? Возьмите тех, что вон на купеческих заводишках работают по шестнадцать часов в сутки. Платят им хозяева столько, что и на хлеб не хватит…

— Оно и нам не больно много в получку отваливают, — сумрачно перебил его худой токарь.

— Нам тоже не сладко, — согласился с ним Алексей. — Да и не только одним нам. Хозяева везде одинаково за большой прибылью гонятся. За то на нашем заводе и забастовку устраивали. Хоть нас с Антонычем и сослали, а все ж расценки повысили…

Всю неделю в депо шли разговоры о купеческих прибылях, голодающих переселенцах и собственных плохих заработках.

— С утра до ночи у тисков гнешь спину, как проклятый, а все пустые щи хлебаешь, — говорил кто-нибудь возмущенно.

И сейчас же ему в ответ со всех сторон кричали:

— Зато Савин жене ванны из шампанского делает!

— А Разгуляев в один вечер твой годовой заработок пропивает!..

Раздавались крепкие словечки и злой смех в ответ на них.

Алексей сидел один в хибарке вдовы и, посвистывая, зашивал разорванную куртку. Трудился он старательно, но частенько, бросая шитье, приникал к мерзлому стеклу окна и, вытаив дыханием кружок, вглядывался в темную улицу.

Закончив работу, слесарь откинул в сторону куртку и заходил вдоль комнаты.

«А что, если с Антонычем случилось несчастье? — думал он со страхом. — Вдруг их с омичем захватили шпики?..»

Два года работали они, подготовляя железнодорожников к организации подпольной революционной группы. Есть теперь на кого опереться, но замены им, особенно Антонычу, пока нет. Провал их — непоправимая беда.

Подойдя к белой трубе и прижавшись спиной к теплой стенке, Алексей глубоко задумался, вспоминая минувшие события…

На вторую зиму у них образовался уже небольшой кружок верных товарищей: Гриша Потапов, Федот Мухин, литейщик Котлицын, токарь Рогожин… Они часто собирались у Мухина, будто в карты поиграть. Но розданные карты лежали на столе, а игроки, притихнув, с горящими глазами слушали рассказы Антоныча о путиловских рабочих, про стачки, про то, как рабочие в России борются за лучшую жизнь…

— Антоныч! Вот ты нам рассказываешь про своих питерцев. А мы разве хуже их? Ты скажи, что нам надо делать, — потребовал однажды Григорий.

— У нас здесь рабочих мало, а тружеников изрядно, Гриша! Нам прежде всего следует объединить вокруг себя всех, кто трудится, — ответил Антоныч.

Григорий тряхнул кудрявой головой и вдруг насмешливо спросил:

— И казаков будем объединять? Они тоже трудятся…

— Не все казаки одним миром мазаны, Гриша! — возразил ему серьезно Антоныч и рассказал про восстания казаков, про Стеньку Разина, про Пугачева.

Долго сидели они в тот вечер у Мухина. Все, что сообщал Антоныч, рабочие слышали впервые, перед ними словно тесные стены раздвинулись…

В следующую субботу Потапов с утра пригласил друзей «поиграть в карты» к себе.

— Катя моя больно хочет послушать рассказы Антоныча, — шепнул он Алексею. — Она у меня бой-баба, не то что Пелагея Мухина, не будет на печи дрыхнуть…