Когда бокалы были выпиты и водворилось спокойствие, губернатор важно изрек:

— Я надеюсь, господа, что на этот раз бунтовщики окончательно усмирены, не будут мешать процветанию торговли и промышленности в городе и крае…

Ужин длился почти до утра. Губернатор оценил по достоинству любезность хозяев и качество вин.

Жестокие репрессии не испугали железнодорожников, а озлобили, вызвали страстное желание усилить борьбу. Получилось обратное тому, на что рассчитывал губернатор, уже отбывший в Омск.

Еще с середины прошлого года в Петропавловске существовала боевая дружина, в которой состояли рабочие, главным образом из депо. После репрессий количество членов дружины удвоилось за счет городских рабочих и учащейся молодежи. Не хватало оружия.

— Будем у нас делать бомбы, — предложил литейщик Котлицын.

Он сам отливал корпуса, а токарь Рогожин точил крышки. Заряжали самодельные бомбы слесари, они же выносили и готовые из депо — в корзиночках для продуктов. Наладившееся было производство сорвалось из-за непредвиденного несчастного случая. У одного из слесарей бомба нечаянно взорвалась в инструментальном ящике. Особых последствий это не имело. Пока администрация вызвала полицию, рабочие уничтожили все следы, но обыски продолжались еще долго, и от производства бомб в депо пришлось отказаться.

— Мы этих дурней отучим лазить по ящикам, — сказал Котлицын. — Приносите, ребята, картошку покрупнее. Испечь можно у литейщиков, будут им горячие бомбы.

Рабочие долго хохотали над затеей и действительно не раз ловили полицейских на такой немудрый трюк.

Положив горячую картошку в инструментальный ящик, хозяин громко кричал:

— Ой, никак бомба!

Полицейский, дежуривший у входа, кидался на крик, не разобравшись, хватал горячую картошку и тут же ронял ее на пол. Рабочие, изображая крайнюю степень испуга, кидались к выходу с криком:

— Сейчас взорвется!

После нескольких таких комедий посты сняли. Но против дальнейшего производства бомб в депо решительно возражал Ружин. Как раз в это время рабочие выследили провокатора, подсунутого с вновь принятыми на место высланных.

Рябой, нескладный парень, видно, еще не имел опыта и уже на второй день в темном уголке принялся нашептывать полицейскому. Его выжили немедленно: накинув мешок на голову, вывезли на тачке и выкинули в помойку, как Никулыча. Больше он в депо не явился.

— Поймите, товарищи, этого дурака, может быть, нарочно послали на провал, чтобы вы больше не опасались, а настоящий провокатор, возможно, остался в каком-нибудь цехе, — говорил Максим на заседании комитета, когда Котлицын предложил снова делать бомбы. — Надо беречь кадры, чтобы не ослаблять революционную работу, это сейчас главное.

С ним согласились. Решили другое: возобновить в Кривозерном печатание прокламаций и листовок, там есть свои люди — высланные слесари.

— Революционное движение временно пошло на спад. Но здесь, в нашей глуши… Как бы вам объяснить… — Ружин помолчал, задумавшись. — Вот, скажем, так: когда на море бушует буря, — заговорил он медленно, словно подыскивая слова, — то всегда затихает сначала в центре шторма, а по краям еще долго колышутся мелкие волны. Так и у нас еще ощущаются отзвуки революционного подъема, как запоздалое волнение в отдаленных краях моря. Понимаете?

Котлицын утвердительно кивнул.

— Число сочувствующих нам растет, и мы должны это использовать, чтобы ко времени нового подъема не отстать, вовремя включиться, — продолжал уже уверенно Ружин. — Нужно расширять разъяснительную работу и в первую очередь найти дорогу к солдатам Петропавловского гарнизона — ведь целый полк! В Тюмени вон, сообщает Хатиз, среди солдат пропаганда поставлена хорошо…

Недели через две из села привезли в мешках с картошкой первые листовки, отпечатанные на гектографе. «Картошку» купили Потапова с Мухиной, а распространяли и реалисты и гимназистки.

Среди листовок была одна, содержащая обращение к солдатам:

«Товарищи солдаты! Царь и его правительство, издав амнистию, обманули народ и вас. В этой амнистии говорилось, что они дали свободу слова, печати и т. д. Где эти обещания? За что вы воевали на фронтах, оставили своих братьев убитыми, искалеченными? Тысячи вдов, сирот — вот вам результат войны, „свободы“.

Не забывайте прошлое, товарищи солдаты, будьте наготове, крепко держите в руках винтовки и больше не доверяйте царю, генералам, офицерам.

Скоро наступит время — и сам народ пойдет вместе с вами в бой против всех обманщиков, царя и его правительства.

Подпольный комитет РСДРП(б)»

Распространить листовки среди солдат Петропавловского гарнизона взял на себя брат Хатиза — Карим.

— У меня там есть дружок, — пояснил он Ружину. — Серьезный паренек давно зарекомендовал себя дисциплинированностью и ловкостью.

Этой зимой самым тяжелым ударом для подпольщиков явилось убийство члена партии учительницы Раисы Бенцон.

Среди учителей города прогрессивно настроенных было немало. Многие из них сочувственно относились к революционерам и даже оказывали помощь в виде предоставления квартиры или хранения литературы, запрещенной цензурой. Но Рая первая вступила в подпольную революционную организацию. Ввел ее Вавилов, с которым она вначале очень дружила, но после разгрома меньшевиков Ястребовым Рая выступила на собрании и заявила открыто, что отныне она большевичка. Дружба ее с Константином порвалась.

Убийство было совершено уже перед самой весной. Труп девушки обнаружили утром в железнодорожном рабочем поселке. Негодяи удушили Раю, по-видимому подкравшись сзади и накинув веревку на шею.

Всем было понятно, от чьих рук погибла Рая, да черносотенцы и не скрывали, что это дело их рук.

— Пусть еще какая сунется в большаки! — умышленно коверкая слово «большевики», говорили они. — Веревок для всех хватит…

Но по распоряжению Плюхина полиция два месяца таскала на допрос жителей поселка, железнодорожников, якобы разыскивая убийц молодой учительницы.

Постепенно суживался круг возле Максима Ружина. Ему уже нельзя было совсем показываться в районе станции. Один раз чуть не захватили и в подгорной квартире. Об аресте предупредил один из городовых. Он подошел на базаре к Мезину и, не глядя на него, прошептал:

— Сегодня вечером придем с обыском на Канатную, восемь. — И, не оглядываясь, ушел.

Степаныч сначала остолбенел: полицейский предупреждает об аресте! Но, опомнившись, немедленно послал за «сапожником» — так числился Ружин на Канатной.

— Что ж это делается? — говорил казак удивленно Максиму, когда тот вместе с посланным пришел к нему. — Городовой революционеров предупреждает…

— Это значит, что революционная правда приводит к нам самых неожиданных людей. Потом — среди городовых есть и такие, которых загнала нужда, — ответил Максим. — Ты вот скажи, где же мне ночевать. У тебя не сцапают? Ведь неспроста подошел к тебе, — видно, поговаривают…

— Ночуй здесь! Коль что, через забор к соседям переправим. Там тоже свой человек живет. Может, еще и сбрехал тот…

Но городовой не обманул. Ночью в доме номер восемь перевернули все сверху донизу, но безрезультатно.

— Надо уезжать тебе, Максим! Больно пристально охотятся за тобой, — сказал утром Степаныч Ружину.

— Вот прибудет смена, тогда уеду, — ответил Ружин.

И сменщик явился. Встретились они у Мезина.

— Да неужто ты у нас теперь будешь? — радостно стиснув руку приезжего, спрашивал Степаныч. — Где ж ты был?

— Тсс! Где был, теперь там меня нет, и, надеюсь, не скоро буду, — ответил, прищурив большие серые глаза, приезжий. — Зови меня Валерьяном Касаткиным, Степаныч. До этого ты меня никогда не видел. Понимаешь? — Взмахнув гривой пышных волос, Касаткин звучно рассмеялся.

Мезин покачал головой. «Ведь говорили, что его сослали в Каинск. Ну, теперь работа пойдет, — думал он. — Максим, конечно, неплохой руководитель, а все же с „нашим товарищем“ ему не сравняться».