Сидя у тестя в гостях, искалеченный солдат рассказывал обо всем, что пришлось ему передумать, лежа в порт-артурском госпитале.

— Винтовок не хватало, пуль, а нам иконы от царя в подарок привезли, — говорил он и, не сдержавшись, зло выругался.

Андрея ранило осколком снаряда еще до сдачи Порт-Артура японцам, но, лежа в госпитале, он много слыхал от вновь поступающих раненых.

Гости, слушая его рассказы, качали головами и поглядывали на Федора.

— Пули-то царю нужны, чтобы рабочих да нашего брата хрестьян расстреливать, вот на япошек-то и не хватило, — не удержавшись, вставил Матвей.

За ним заговорили и другие. Отец Андрея, смирный, набожный мужик, раньше не одобрял тех, кто против власти говорил, но сейчас, болея душой за сына, согласно кивал головой.

Андрей, до ухода в армию редко ходивший к тестю, — родители потихоньку от снохи говорили, что лучше подальше от Федора держаться, — теперь зачастил к Палычу. Ходил он и к свояку — Кириллу Железнову. Узнав об истории с обыском и доносе Мурашева, он, не стесняясь, ругал богача последними словами.

— Ишь, за царя-батюшку стоит крепко! А чего ему не стоять? Всех киргизцев ограбил — нажил капиталы, двух вон купцами сделал, а третий на батраках катается да на мельнице с дружками кожу со всех дерет. Ему царь и вправду батюшка! — горячился он, сидя с мужиками на завалинке возле своей избы.

— А ты потише, Андрей Денисович, — остановил его Пахом Кочетков. — Дойдет еще до кого не след, будут тягать…

— Хватит, потягали, без ноги оставили! — сердито перебил его Андрей. — Больно смирны вы тут, вот верхом и ездят на вас.

— Не больно удается. Пыхтеть пыхтят, а на сход придут — как Палыч скажет, так и выходит, — засмеявшись, вставил Егор Лаптев.

Мужики рассказывали, как богатеи злятся на тестя Андрея и на его напарников.

Как-то зять с тестем остались вдвоем.

— Тять, а об чем я хочу с тобой поговорить, — начал тихо Андрей.

Федор молча глядел на него.

— У нас поручик был такой, что с нами без начальства запросто разговаривал. «Вы, говорит, вернетесь домой, про винтовки не забывайте. Повернуть их надо в другую сторону. Прогнил царский строй, пора революции быть», — пояснял он нам. Про тебя бают, ты с политическими знаком. Не таись, коли что, от меня. Сердце у меня огнем горит, тятя! — шепотом закончил он.

— Верю тебе, сынок! Только неосторожен ты, — после короткого молчания ответил Федор. — Не вышло сейчас с революцией, второй раз силы копить надо, мужиков к будущему готовить, но только так, чтобы зря в петлю не лезть…

— Вот что, отец! Говорил я — горе срывал, — сказал Андрей. — А теперь зря болтать не буду. Учи меня вместе с Кирюшей. Будем тебе два сына. За себя я не боюсь, но ради дела осторожным стану.

— Побольше мужикам рассказывай про войну да службу. Про царя не поминай — сами поймут, от кого все идет. Жду я весточки, тогда, может, еще что тебе скажу. Есть такая партия, Андрюша, что за народ идет. Вон в думу-то выбрали по нашей области представителя большевика, это от нее. Большевики… — взволнованно продолжал Федор, но в сенях хлопнули дверью, и он смолк.

Вернулись Прасковья с Машенькой. Андрей простился и поковылял домой.

«Про большевиков ведь и поручик нам говорил, — думал он, стуча деревянной ногой по пыльной улице. — Везде они есть, с народом заодно…»

Мать и Татьяна сидели на завалинке, одна вязала чулок, другая шила. И с посевом и с огородами уже управились. Маленький Федя бегал возле них.

— Ну, сынок, полетать хочешь? — спросил Андрей, подхватывая сына на руки.

Он подкидывал и ловил Федюшку, а тот заливался радостным, тоненьким смехом. Татьяна, опустив шитье на колени, с улыбкой глядела на мужа.

«Ох, и переменился Андрюша! И слова-то у него какие-то другие. Красивее на лицо стал. Вот только ногу-то отрезали», — думала.

При взгляде на деревяшку у нее ныло сердце, но она ни разу мужу слова о том не сказала. Ему ведь и так больно, еще подумает, что теперь ей не дорог стал! Татьяна насмелилась как-то и свекрови сказала: пусть не плачет, не крушит Андрея, для нее муж еще милее стал. Свекровь поглядела на нее с нежностью и тихо прошептала:

— Спаси Христос, доченька, утешила ты меня. Умная у тебя головушка!

«Раньше жалела, зря не обижала, а сейчас словечка грубого не скажет, как что, так и отдохнуть велит», — размышляла Татьяна, переводя ясный взгляд с мужа на свекровь.

Наигравшись вдоволь с сынишкой, Андрей сел между матерью и женой.

— Уж не знаю, к какому делу приучаться, — грустно заговорил он. — Хрестьянство не по моей ноге, — Андрей покачал деревяшкой. — Сапожничать, что ль, начать? Да не люблю я больно…

— Отдохнул бы, сынок, — перебила мать. — Экую страсть перенес…

— Отдохнул уж. Надоело дома гостем ходить, — ответил Андрей.

— Тпру, приехали! — Денис Лукич остановил бойкую пегую лошадку у ворот своего двора.

Из второй телеги не спеша вылез среднего роста мужчина, одетый в зеленую телогрейку, измазанную машинным маслом, по виду мастеровой. Он вынул брезентовый мешок, в котором что-то загремело.

Ворота отворились, и к подводам, прихрамывая, подошел Андрей. Пока здоровался с отцом, приезжий, чуть прищурив темные с желтинкой глаза, внимательно смотрел на него.

— Вот, сынок, гостя к нам привез. Семен Гурьич, это Андрей, про которого я тебе дорогой рассказывал, — говорил старик Полагутин, обращаясь то к сыну, то к мастеровому.

Приезжий шагнул к Андрею и поздоровался с ним. Андрей, крепко встряхнув руку гостя, пригласил его в дом.

— Что у вас в мешке-то? Может, в сенцах положите?

— Можно и в сенцах. Тут мой инструмент. Слесарить к вам приехал…

Андрей остановился.

— Да ты что! — воскликнул он. — А я все думаю, к чему бы пристать. Вишь, ногу-то отрезали, какой из меня теперь хрестьянин! — Андрей крепко выругался. — Как считаешь, смогу слесарить?

— По-моему, работать слесарем тебе деревяшка не помешает, — ответил гость.

Они пошли во двор.

— А поучишь? — спросил Андрей, с надеждой взглянув на слесаря.

— Коль охотишься, могу, не жалко. Все равно хочу у вас поработать, — пообещал слесарь.

Когда они вошли в дом, Татьяна уже ставила самовар, а Аграфена Митревна собирала на стол. Гость поздоровался с хозяйками и, сев на скамью, взял на колени Федю, копошившегося на полу. Он дал ему сахару, и мальчик, подружившись, звонко смеялся в ответ на «козу-дерезу».

— Смотри-ко, Таня! Федюшка-то как быстро познакомился с гостем. Видно, добрый человек, — с удивлением произнесла Аграфена, глядя на внука.

— Семен Гурьич слесарить у нас, матушка, будет. Хочу и я слесарному рукомеслу у него поучиться. Это дело по мне будет, — сказал Андрей матери.

Митревна улыбнулась. Вот хорошо-то! И починка у них есть…

Скоро все сидели за столом. Аграфена не обратила внимания на то, что гость сел не молясь, но Андрей заметил и подумал: «Уж не из товарищей ли?» Он помнил, что его далекие друзья тоже не молились и называли религию отравой народа. «Надо будет Палычу сказать про него», — решил Андрей.

Вечер прошел за неторопливым разговором. Гость больше слушал, чем говорил. Денис Лукич, довольный тем, что слесарь согласен обучить сына, словоохотливо рассказывал ему про житье-бытье родионовцев.

— Видно, и мне теперь придется свата просить, чтобы в компаньоны принял. Все сына ждал, а теперь он вон слесарем работать станет, — сказал он.

— А у вашего свата сыновья есть? — спросил Антоныч.

— Сынов-то у Федора Палыча нет, а работает он с зятем своим Кирюшкой да с дружком Егором. Они уже четвертый год вместе сеют, — пояснил хозяин.

«Вот это повезло! — обрадованно подумал Антоныч. — К сватам Палыча попал на постой».

Лукич еще долго рассказывал про компаньонщиков и Федора.

— Федор Палыч человек справедливый, его мужики больно уважают. Богачи только наши злобятся на него, а особливо Петр Андреевич, — говорил он.