…Двенадцать железнодорожников пришли в депо на следующий день к обеду. Белоконь, забежав в слесарный цех, торжествующе закричал.

— Ну, что скажешь? Манифест-то правдой оказался…

— А где еще трое? — мрачно спросил Федулов.

Белоконь растерянно оглянулся: и верно, троих нет.

— Их тоже освободили, — сказал токарь Иванченков.

Но его перебил высокий рябой рабочий:

— Освободили, да не отпустили. В ссылку, в Вологду, отправляют сегодня.

Иванчиков густо покраснел. Обычно молчаливый токарь после пятидневного пребывания в арестантской почувствовал потребность общения, захотел говорить так же свободно, как и другие. Последние два дня его держали в одиночке и вывели к товарищам, когда те стояли во дворе. Там он увидел Григория, Федота и Семина, но говорить с ними не пришлось, потому что его выгнал полицейский. Считая всех освобожденными, Иванчиков быстро побежал домой, чтобы успокоить жену, а потом кинулся в депо. Услышав неожиданно, что тех ребят гонят в ссылку, токарь смутился.

Трое рабочих сразу же побежали к семьям ссыльных — надо помочь им увидеть на прощание близких. Другие кинулись подготовить необходимое на дорогу для товарищей.

— Видел, как господин полицмейстер нас вчера обманул? — говорил расстроенный Федулов Белоконю. — Их действительно не будет в полиции сегодня. Без суда и следствия гонят сразу же в ссылку.

— Д-да! — протянул Белоконь растерянно.

Катя Потапова со своими сыновьями, Мухина и Семина в сопровождении товарищей прибежали к полиции, когда там уже стояла подвода для отправки ссыльных на вокзал.

— Ваше благородие, дайте нам проститься со своими кормильцами и проводить их. В таком и убийцам не отказывают, — смело говорила Катя, ворвавшись в кабинет Плюхина.

— Ваши мужья — государственные преступники, это похуже убийства. А впрочем, разрешите поговорить им со ссыльными, и пусть проводят, — обернулся он помощнику, желая, чтобы о его гуманности знали в городе. — Бедные женщины не виновны…

— Ну, богатыри, помогайте матери, пока я вернусь! — весело наказывал Григорий своим сынкам, но глаза его были полны тоски.

Катя изо всех сил крепилась, чтобы не заплакать. Она гладила мужа по плечу, разбирала дрожащими пальцами его русые кудри. Увидятся ли они еще когда?

— Тебе, Катя, будут помогать товарищи, а ты — им. Верно?

И Катя взглядом подтвердила, что верно, вместе или врозь, но она всегда будет идти с ним по одной дороге.

Пелагея Мухина, пригорюнившись, молча стояла возле мужа: с троими ведь остается, как их воспитать без отца? Уже четвертый десяток к концу идет… Но она не упрекала мужа: добра хотел себе и всем.

— Полюшка, не горюй! Товарищи не оставят. А потом я стану помогать. Найдется, поди, и там работа, — шептал Федот жене. — Ты ребят-то на вокзал приведи, охота взглянуть на них…

Семин, еще молодой парень, обняв жену, стоял и молчал. Не ждал он, что, едва начав жить вместе, им придется расстаться. Жена беззвучно плакала. Слезы капали, она их не вытирала.

— Свидание кончилось, — сказал полицейский, подходя ближе. Ему впервые пришлось отправлять арестованных, разрывать семьи, и у него кошки скребли па сердце. В чем вина этих ребят, он не понимал. — Поскорей поезжайте на вокзал, там еще поговорите. Я не буду мешать, — шепнул он, проходя мимо Григория.

— Слыхали? Быстрей ступайте на вокзал, — сказал Григорий женщинам.

Послышались всхлипывания, поцелуи, и посетители кинулись из двора полиции. Наконец и подвода двинулась.

— Мы, ваше благородие, пешечком пройдем, посмотрим на родной город, — может, долго не увидим. Наш поезд не скоро пойдет, — попросил Григорий.

Городовой кивнул головой — Плюхин не узнает.

Железнодорожники приготовились к проводам своих товарищей. По одному просочились они на перрон, охраняемый отрядом полицейских. Там же были и семьи высылаемых. Проводнику вагона передали для ссыльных вещи, продукты, деньги, письмо. Это был первый случай, что из Петропавловска, города, избранного царским правительством для ссылки революционеров, высылали политических.

Когда на вокзал под конвоем прибыли трое железнодорожников, волнение рабочих усилилось. Полиция пыталась удалить их от поезда, но они разбегались по путям и вновь собирались у вагона. Григорий, Федот и Семин глядели на провожающих через стекло. Спокойнее других держал себя Потапов, хотя и его глаза с трудом отрывались от жены и детей, стоящих на перроне. Когда поезд тронулся, он закричал:

— Мы вернемся, товарищи!

А на следующий день администрация преподнесла рабочим депо новый сюрприз — за исключением Иванчикова, уволили всех бывших арестованных.

— Интересно, почему такое предпочтение оказано токарю Иванчикову? — спросил Федулова Алексей.

— Его и арестовали-то по ошибке, он ведь не из активных. Наверно, разобрались, — ответил Антоныч.

Через два дня полиция предложила уволенным немедленно выехать из Петропавловска.

— Да! Царская «милость» быстро начала проявляться. Как считаешь, Белоконь? — спросил Федулов.

Тот молчал. Одиннадцать железнодорожников выехали в ближайшие села, пока без семей. Надо еще устроиться на новом месте, найти способ добывать кусок хлеба…

— Видишь, Антоныч, хотя стачечная борьба и продолжается еще в центральных районах страны, но революция пошла на спад. Об этом пишет Владимир Ильич. Но отсюда не следует, что мы должны опускать руки: работа должна быть усилена, только формы ее следует изменить, — тихо говорил молодой человек в тужурке студента, наклоняясь к старому слесарю, сидевшему за столом. — Нужно углублять и расширять революционную работу, втягивать в кружки учащуюся молодежь, накапливать силы…

Собеседник Федулова, студент Максим Ружин, всего неделю назад прибыл в Петропавловск из омской партийной организации. После проезда карательного поезда генерала Меллер-Закомельского ряды большевиков на Петропавловской станции очень поредели. Многих арестовали, многим пришлось уйти на нелегальное положение. Из Петропавловска в числе других поехал в Вологду и Алексей Шохин. Антоныч избежал ареста только потому, что, предупрежденный Вавиловым, в последнюю минуту перед приходом жандармов ушел с квартиры.

Слушая Максима, Антоныч вновь и вновь раздумывал: кто же Вавилов? Сейчас, когда он уезжал, ему стало страшно при мысли о возможной ошибке. Он вспоминал события, предшествовавшие аресту Алексея. Его забрали в конце рабочего дня, совершенно неожиданно. Вызвали на допрос — и больше не вернулся. Перед ним вызывали токаря Иванчикова, и когда тот возвратился, сразу же увели Шохина.

Вавилов прибежал к Федулову ночью, взволнованный.

— Антоныч! — жарким шепотом заговорил он сразу. — Экспедитор хозяина — он все время толчется на вокзале, отправляет товары, — сказал мне, будто кто-то из железнодорожников выдал тебя и Алешу. Ему каратель рассказал. Вам с Алексеем нужно немедленно скрыться. Где Алеша?

Когда Федулов сообщил, что Алексея вызвали и он не вернулся, Константин даже застонал:

— Опоздал я! — И заторопил Антоныча: — Скорей уходи, мне тоже надо бежать…

Антоныч немедленно ушел с квартиры. И вовремя: ночью за ним приходили. Почему первого взяли Алексея? Федулов вспомнил, что в кружке, в который ходил токарь Иванчиков, вел работу Алексей. Если токарь предатель, то понятно. Одно несомненно: Вавилов с карателями связи не имел, а Иванчиков только после ареста начал интересоваться политическими вопросами…

Уже две недели Федулов был на нелегальном положении. Вавилов считал, что он уехал в Омск. Антоныч сообщил в Омский партийный комитет о разгроме — и вот прислали Максима. Ружин — революционер-профессионал, и за работу Антоныч не беспокоился. Всю неделю они встречаются с ним на разных квартирах, обо всем переговорили. Антоныч свел его с надежными товарищами и сразу предупредил о своих подозрениях.

— Значит, Вавилову о моем приезде говорить не нужно, — решил Максим. — Так легче будет проверить, и если ты прав, не будет опасности.