Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Старая Железниха пожаловалась дочерям.

— Ой, мама! Да чего же тебе еще надо? Живешь как в раю. Аксюта и в доме работница и на стороне прирабатывает то шитьем, то вышиваньем. Тебе ли ее учить? — ответила возмущенно Параська. — Аль охота, чтобы и она высохла, как я?

Галька отнеслась к жалобам матери по-другому. Слушая, она скорбно поджала губы.

— Терпи, родненькая! — ласково говорила она, изображая любящую дочь. — Они же, Карповы, вон какие гордые, взять хоть и свата Федора. Хороших людей он ни во что ставит. И батя так говорит. А Аксюта вся в отца — и лицом и характером. Кирюше совсем голову заморочила. И в моленную-то раз в год по обещанию заходит, совсем бога забыл, где уж мать помнить…

После разговора со старшей дочерью Евдоха долго ходила надутая.

— И что это мамаша на меня сердится, слова не ответит добром? — спросила Аксюта мужа.

— А ты не обращай внимания. Это Галька надудела, — ответил Кирилл. — Вот я сделаю этой советчице от ворот поворот. Пусть у Дубняков порядок наводит, а мы и без ее ума обойдемся.

Когда следующий раз Галина принесла матери блинчиков, Кирилл завернул их обратно в тряпку и сказал сестре:

— Вот что, умная моя сестрица Галина Николаевна! Ты мать не расстраивай и подачек не носи. Покорми ими своего барбоса. Пять лет мы жили с матерью без коровы — ты, богачка, никогда крынки молока не принесла, наш двор крутом обходила. А теперь раздобрилась. То у тебя мать дурой была, а тут вдруг поумнела. На Аксюту ее травишь…

— Да чтой-то ты, Кирюша, на меня нападаешь? — расплакалась Галька. — Я с добром прихожу…

— Знаю я твое добро! За кулака вышла и сама кулачкой стала, — перебил ее брат. — Батрачек научилась поедом есть, забыла, как сама за кусок хлеба гнулась. Тебе ведь ни мать, ни меня не жаль.

Аксюта сидела молча. Брат лучше свою сестру знает. У нее тоже душа к Гальке не лежала. Молчала и Евдоха. Ведь и правда, Галька раньше к ним заходила только на пасху похристосоваться. Кое-что из слов сына дошло и до нее.

— Бог с вами, коли так! Могу и не заходить, коль уж я тут лишняя, — обидчиво молвила Галька, поднимаясь. — Видно, ты по дорожке тестя, Кирюшка, идти хочешь. Смотри, не занапасти свою головушку. Простите, Христа ради. Заходи, мамушка, к нам!

— Ты зря, Галя, моего отца цепляешь, — не выдержала Аксюта. — Я в ваши споры не вмешиваюсь. А отец мой никого не обидел, ни с кого кожу не дерет, как некоторые…

Кирилл засмеялся.

— За то он свекру моей сестрицы и не нравится, да и ей, видно. Кабы не Федор Палыч, быть бы мне батраком у них, а теперь я сам хозяином стал…

Рассерженная, Галина ушла.

Месяца два после этого свекровь дружила со снохой, напряла ей на чулки и варежки шерсти, помогала по дому, ласково встречала Машу, прибегавшую чуть не каждый день проведать сестру. Аксюта была довольна. «Мамынька, мамынька!» — щебетала она со свекровью.

Параська по-прежнему частенько забегала к брату. Она искренне привязалась к снохе. Ей даже легче стало жить. Емельян, бывавший у Железновых, нет-нет да и одернет мать, когда та начнет точить.

«Видно, на Кирюшу глядя!» — думала Параська. И у свекрови было меньше возможности попрекать сноху родней. Не скажет теперь, что брат оборванец да мать побирушка.

Раньше Евдоха охотно брала милостыню в моленной, Кирилл как-то не обращал внимания на то, что мать делает. По правде сказать, он и не спрашивал, откуда она крынку молока принесет: своей коровы не было. Аксюта быстро отучила свекровь от попрошайничанья.

— Мамынька, а ты возьми калачик с собой в моленную, милостыньку подашь добрым людям, — предложила она, когда свекровь впервые при ней собралась к вечерне.

И старая Железниха стала сама подавать милостыню.

Однажды вечером Параська пришла к брату с мужем и молодым, бедно, но чисто одетым парнем.

— Взяли с собой Бориску. Наш новый работник, — сказал Емельян. — Совсем парень заскучал в Родионовке. Знакомых нет.

Борису было лет двадцать пять — двадцать шесть. Светло-русый, светлоглазый, с чуть попорченным оспой лицом, с первого взгляда он казался пригожим парнем. Только, пристально разглядывая, можно было заметить, что у него косили глаза.

Кирилл встретил нового гостя приветливо. Молчалив парень, но ведь и его самого раньше молчуном дразнили. А тут еще и хозяин рядом, не больно разговоришься. Гости попили чаю, попели песни. Хорошо спелись Аксюта с Параськой.

Емельян шутил и смеялся.

— И моя Параська покрасивела, как ты, Кирюша, свою кралю домой привел. Ишь как заливаются! — говорил он, подмигивая на поющих женщин.

С этих пор новый батрак Коробченко зачастил к Железновым. Он ни о чем не спрашивал, но охотно рассказывал о своей печальной жизни. Десять лет в батраках ходит. Во всех селах поработал, а теперь вот в Родионовку попал…

— Как живется-то? — спрашивал Кирилл.

Борис молча качал головой.

— Все они, хозяева, на один лад, — говорил он. — Всю душу вымотают.

— Видно, боится про нашего свата говорить откровенно, — сказал как-то Кирюша жене.

— А не нравится он мне, — ответила Аксюта. — Никогда в глаза не глянет прямо. Хитрый он…

— Да ведь он раскосый. Видно, стесняется. Парень еще, — ответил Кирилл.

Перед севом мир в семье Железновых нарушился. Ссора между молодыми и старой Евдохой началась с пустяков, но зашла очень далеко.

В воскресенье, собираясь к своим, Аксюта наряжалась возле маленького зеркальца, висевшего в простенке.

— Кирюш, а что, если я заброшу этот повойник? — спросила она, уложив венцом вокруг головы толстые косы, и покрылась по-девичьи белым платочком.

Повернувшись к мужу лицом, Аксюта улыбнулась.

Свекровь, сидевшая на лавочке возле печки, недовольно посмотрела на нее.

— И выбрось эту дрянь совсем, — взяв повойник в руки и любуясь юным лицом жены, согласился Кирилл. — У тебя косы выше повойника. — Он неожиданно швырнул повойник под порог.

Евдоха затряслась от гнева и кинулась за повойником. Аксюта рассмеялась.

— Совсем басурманом стал, как эту басурманку привел в дом! — закричала мать. — На него венцы клали, а ты наземь швырнул. А та бесстыдница еще ржет… Известно, вся в отца пошла, а он совсем нехристем стал…

Кирилл нахмурился, а Аксюта побледнела. «Сколько ни ухаживай, ей все отец мешает», — подумала она с обидой.

— Твое дело, мама, десятое… — заговорил Кирилл, еле сдерживаясь.

Но мать перебила его:

— Рогачом из дома выжену распатланную! Без повойника — все одно что невенчанная!.. — кричала она.

— А как Наталья Мурашева и в церковь ходит без повойника, хоть свекор у ней в моленной кадилом махает, так ничего, — отозвалась Аксюта и тем подлила в огонь масла.

Евдоха еще пуще закричала и повернулась к кути, будто собираясь взять рогач. Кирилл, вскочив с места, вырвал у матери повойник, разодрал на клочки и бросил на пол.

— Не будет Аксюта носить его больше никогда, и тебе до того нет дела, не лезь в наши дела! — говорил он, задыхаясь от гнева.

Ему было понятно, откуда ветер дует. Вчера мать ходила к своему братцу, а там и Галька была, конечно. Евдоха завопила в голос:

— На шлюху мать меняешь? Гуляла, гуляла то с Колькой Горовым, то с Павлом Мурашевым, а потом тебе на шею кинулась! — причитала она.

Лицо Кирилла побледнело от бешенства. Перепуганная Аксюта кинулась к нему и повисла на его руках.

— Кирюша! Не надо! Ты знаешь, что ее научили, сама не придумала бы, — умоляла она мужа.

Евдоха, перепугавшись, быстро одевалась. Закрутив голову платком, она кинулась к дверям.

— Оставайся с Павловой гулёной, ноги моей больше здесь не будет. Найдутся добрые люди, дадут старухе угол, — несся ее голос из сеней, а потом с улицы.

Аксюта, отпустив руки мужа, упала на стул и, спрятав голову в стянутой со стола скатерти, безутешно рыдала. Вот какой грязью ее поливают! Не сама Евдоха это придумала…

— Аксюта, не плачь! Не стоят они одной твоей слезинки, — говорил Кирилл, целуя упавшие на плечи косы жены. — Не мать после этого она мне. Умные люди все поймут. Умойся, пойдем к нашим…

63
{"b":"237749","o":1}