— Товарищи! Железнодорожная забастовка охватила всю страну, докатилась до Омска. Прекращают работу служащие почты и телеграфа. Это политическая забастовка. Она может поставить царское правительство на колени. Вы должны немедленно присоединиться к ней… — страстно бросал молодой человек в спецовке, стоя на высоком камне.

Ветер развевал его темные, волнистые волосы.

Шел митинг железнодорожников. Собрались на еврейском кладбище. Возле выступающего стояли группой Федулов, Шохин, Григорий, Мезин. Тут же находился и Вавилов. Оратор был приезжий, его Константин видел впервые и старался запомнить каждую черточку лица. «Наверно, это и есть „наш товарищ“», — думал он.

Когда выступающий кончил речь, все заволновались и зашумели. «Чего еще ждать?», «Не отстанем от Омска!», «Пора!» — выделялись отдельные возгласы.

— Товарищи! Забастовку объявим с завтрашнего дня, — заговорил Антоныч, сменяя приезжего. — Наши требования уже выработаны. Сейчас подберем дежурные пикеты. Никто не должен завтра идти на работу. Перронный пикет пропустит только воинский эшелон, возвращающийся с Дальнего Востока…

Рабочие шумно одобрили его предложение.

После Антоныча на камень вскочил Вавилов.

— Наша задача, товарищи, — добиться чтобы к нам присоединились городские рабочие, служащие, приказчики, чтобы замерла жизнь во всем городе. К несчастью, мы до сих пор очень мало обращали внимания на город. В этом и я виноват. Но сейчас ошибку надо срочно исправить: одним железнодорожникам трудно долго продержаться…

Выступление Вавилова вызвало нестройный гул. Часть рабочих с ним соглашалась, другие возмущались.

— За рабочих-татар я ручаюсь, — резко выделился голос Хатиза Сутюшева.

— К сожалению, я этого не могу сказать про рабочих и служащих моего хозяина. Хитер, сатана! С сегодняшнего дня всем прибавил плату. Грошовую надбавку, да дал сам. Попробуй теперь, поговори с ними! — отозвался Вавилов. В его тоне звучало искреннее огорчение.

Антоныч и приезжий переглянулись.

Приступили к отбору пикетчиков. Выбрали самых крепких ребят. Восемь пикетов, по шесть человек в каждом. Рабочие начали расходиться. Потапов, Семен и Мезин подошли к Вавилову.

— Пойдем быстрее, Костя! Надо нам сегодня же наметить программу действий на завтра по городу, — сказал Григорий. — Листовку составят без нас. До сада можно дойти вместе, а там пойдем разными улицами.

— Пошли, пошли! Время терять нечего. И так много потеряли, — энергично ответил Вавилов.

Простясь с приезжими, Антонычем и группой рабочих, стоявших возле них, все четверо быстро пошли к городу. Разговаривая со своими спутниками, Вавилов думал:

«Видно, „товарища“ сегодня отправят в Омск. Но кто он? В Омске я его не видел. Наверное, новенький. Он еще очень молод…»

Утром три пикета цепью отгородили депо и вокзал от города. Перед гудком к станции потянулись рабочие, не бывшие на вечернем митинге, и служащие железной дороги.

— Работы сегодня не будет. Объявлена всеобщая забастовка, — говорили пикетчики, и большинство молча уходили обратно.

Некоторые возражали:

— А по шапке за это не дадут?

— Всех уволят — кто работать будет? Что вы, против своих братьев рабочих идти хотите? — убеждал Мухин, возглавляющий пикетчиков, и начинал рассказывать о требованиях забастовщиков: восьмичасовой рабочий день, повышение платы, увольнение доносчика Никулыча…

Прибывающие поезда также встречал дежурный пикет.

— Гаси паровозы! Поездные бригады, по домам! Смены не будет. Всеобщая забастовка! — кричали пикетчики машинистам, проводникам.

Начальник станции и его помощник растерянно метались по перрону. Машинисты, отведя составы в тупики, на запасные пути, гасили топки и уходили домой. «Отдохнем, значит», — говорили они, весело подмигивая Мухину. Только один машинист Евнов, эсер, не подчинился команде, но когда вся поездная бригада покинула поезд, начальник сам велел ему отвести состав с главного пути и погасить топку. Следовать дальше было нельзя — ни одна станция впереди не отвечала на вызовы.

Когда мрачный Евнов проходил через наружный пикет, рабочие свистели ему вслед.

— Эй ты, божья коровка! И бастовать можешь только по указке начальства? Может, один дальше поедешь? — издевались они.

Ссутулившись, Евнов молча, быстрыми, мелкими шагами, уходил от пикета.

К концу дня непривычная тишина царила на петропавловской станции. Все пути были забиты поездами. Но железнодорожная администрация не пожелала разговаривать с делегацией забастовщиков.

Среди купечества забастовка железнодорожников вызвала большое волнение. Особенно волновались экспортеры: товары могут погибнуть. В кабинете Савина, озлобленного и раздраженного сегодня, битком набито посетителей, а двери, ежеминутно открываясь, впускали все новых. Пришли и представители иностранных фирм.

— Безобразие! Варварская страна, с ней торговать нельзя! — возмущенно кричал один из них.

— Потише, господин! — мрачно остановил его Савин. — Криком не поможешь. Думать надо, что делать, а не орать без толку.

К вечеру полетела телеграфом жалоба купечества в Омск, степному генерал-губернатору, и в Петербург, Столыпину: «Нарушение железнодорожного движения в корне подсекает торговлю Степного края. Товары, приготовленные к экспорту, гибнут. Просим принять меры против бунтовщиков…» — писало купечество, оно верило, что у царского правительства хватит сил подавить революцию.

На второй день забастовки к железнодорожникам присоединились работники почты и телеграфа, рабочие десятка заводов, менового двора, приказчики…

По требованию полицмейстера и знатных купцов, железнодорожная администрация приняла наконец делегатов бастующих. Ознакомясь с петицией, начальник узла сказал:

— Вопрос о продолжительности рабочего дня и повышении заработной платы мы не вправе решать сами. Нужно запросить высшее начальство. Но телеграф не работает. Приступайте к работе, а мы запросим. Ведь везде сейчас бастуют, вероятно, вопрос для всех одинаково решат. Что касается увольнения мастера, так это даже странно. Вы же солидарностью хвалитесь! Он не доносчик, а ворчун. Мы сделаем ему замечание, чтобы он к вам не придирался, а гнать старика… — начальник пожал плечами. — Остальные требования, записанные в петиции, чисто политические, ни вас, ни меня, по-моему, не касаются.

Потапов стал возражать, но с ним заспорил помощник машиниста Белоконь, и делегация ушла ни с чем.

Начавшийся раскол внутри забастовочного комитета отразился на настроении рабочих. Кто-то усиленно агитировал за то, чтобы немедленно приступить к работе, но работать только по восьми часов — явочным порядком. Члены железнодорожной организации большевики — Антоныч, Григорий, Алексей, Мухин — убеждали рабочих продолжать забастовку, не забывать ее политическую цель. Белоконь настаивал на прекращении, твердил, что политика не дело рабочих…

На третий лень забастовки Вавилов, прибежав вечером к Потапову, у которого сидело несколько человек рабочих, с возмущением сообщил о том, что генерал-губернатор вчера просил министра внутренних дел ввести в Петропавловске военное положение — Савин телеграмму получил.

— Если просьбу губернатора удовлетворят, беда будет, ребята! Полиция начнет арестовывать всех подряд, — говорил он, волнуясь. — Нарочно прибежал вас предупредить…

Рабочие помрачнели. Ведь у каждого была семья, дети. Все помнили, как бесследно исчезли из Петропавловска арестованные девушки…

— Еще не известно, что ответят на телеграмму и когда придет ответ… — заговорил бодро Григорий.

Но сидевший здесь же Белоконь перебил его:

— На работу надо завтра по гудку самим выйти, а после восьми часов уйти. Винить тогда нас не за что будет, и на своем поставим.

Он поднялся, за ним встали и остальные. Когда Вавилов и Григорий остались вдвоем, последний сказал с укором:

— Чего ради ты при всех ляпнул про телеграмму, Костя? Труса празднуешь или опять меньшевистские выкрутасы?