— Запозднился, и пришлось ночевать на постоялом, — оправдывался Кирилл.

— Ну, кажи подарки, жених! — приставал Витька Осоков.

Кирилл развязал узел. Пальто и шарф переходили из рук в руки.

— Толково потратил деньги, невеста будет довольна, — одобрил Мохов. Он приехал сказать возчикам, что завтра с утра будут грузить товар Самонова, все готово.

Через два дня обоз трусцой двигался по дороге, воза легче были, да и сентябрь идет — надо спешить, скоро дожди хлынут. Родион в первый же день, вскочив на воз к Кириллу, спросил:

— Ну как?

— Все в порядке. Но говорить будем дома, — ответил Кирюша, и Родион не настаивал.

До Акмолинска доехали за тринадцать дней. Сдав товар и получив расчет, родионовцы заторопились домой.

— Вздумаете еще подработать, ребята, приезжайте прямо ко мне. Будете два процента платить, наравне с городскими. Вы молодцы, в рюмочку не заглядываете, — говорил им на прощание Мохов.

— Может, летом и приедем, — пообещал Родион.

Закончив шитье у Мурашевых, Аксюта отказалась идти за платой.

— Сходи ты, мама! — попросила она.

— Ох, уж видеть мне этого лиходея — нож острый! — поморщилась Прасковья. — Ну, да пойду, посмотрю, кто из кого дурака сделает. — Засмеявшись, она взглянула на мужа.

— Только смотри, Параня, ролю не забывай, ругай меня хорошенько. Глядишь, что и выведаешь, — напомнил ей Федор.

Петр Андреевич был в лавке вместе с Натальей, но как только вошла Прасковья, она, сославшись на головную боль, направилась домой.

— Эх, Прасковья Петровна! Обидел меня Федор Палыч, да и дочь свою тоже. Кирюшка ли ей чета? Поглядел на твою красавицу — и сердце защемило. Жила бы она сейчас с Павлушей, как сыр в масле каталась, — заговорил Петр Андреевич, оставшись вдвоем с Прасковьей.

Слушая Мурашева, Прасковья вздыхала и даже вытерла глаза кончиком платка.

— Кабы знала, что он тебе такую дурь сказал, да я бы глаза ему выдрала! — гневно вымолвила она. — Умным себя считает, а какую глупость спорол! Век ему не прощу того.

— Он, Федор Палыч-то, конечно, умен, только гордыня его обуяла, про бога забыл. А без бога-то долго ль впасть в ошибку еще горшую, — елейным голосом продолжал Петр Андреевич, отрезая материю то от одного, то от другого куска. Он решил ошеломить Прасковью щедростью, показать, что Мурашевым «нет ништо» одарить сверх меры, — тыщами считают. Прасковья и благодарна будет и от зависти еще пуще на мужа рассердится. Подумав, Мурашев положил отрез темно-синей шерсти сверх всего.

— Вот возьми, Петровнушка! Чтоб Аксютушка хоть в этом нужды не знала, молодухой чтоб оделась, как ее красоте личит.

Прасковья, беря узел, рассыпалась благодарностями. «Ничего, они все село грабят, от подарка не обеднеют, а Аксюта тоже немало поработала на них», — думала она. Взяв узел и вставая с табурета, Прасковья заговорила смущенно и горестно:

— Не знаю, что и делать с ним. Зову, зову в моленную — все ему недосуг. Посоветуй, Петр Андреевич, как душу-то его спасти.

— Я так думаю — только уж ты ему не скажи, жалеючи говорю, — не сбили ли его с пути истинного дружки-то петропавловские? — задумчиво произнес Мурашев.

— А что ты думаешь! — подхватила Прасковья. — Еще там он обмирщился, ел с ними из одной чашки…

«Вот дура! Нужна мне ее чашка!» — подумал со злостью хозяин, но, покачав головой, ответил прежним тоном:

— Оно ведь так. Начнешь с мелочей истинной вере изменять, да и до большого греха дойдешь. За один-то грех бог взыщет, а за другие на земле начальство не помилует…

— Ой, батюшки! Да что он натворил? Не томи душу, скажи, бога для, Петр Андреевич! — заволновалась Прасковья, уронив узел из рук.

Мурашев посмотрел на нее молча, потом сказал мягко:

— Может, и ничего еще не сделал, но по краю пропасти ходит, да и других за собой ведет. Может, и зря тебе говорю — ему расскажешь, — да ведь тебя с Аксютой жалею… и его по-христиански. Не смолчал…

— Батюшка, Петр Андреевич, грех клясться, а душой поклянусь — никому не шепну, — с глазами, полными слез, сказала Прасковья. Любой ценой хотела узнать она, что известно лиходею, и, забыв про грех, клялась, заранее зная, что нарушит клятву.

— Зачем Кирюха в Петропавловск поехал? — строго спросил Мурашев. После клятвы Прасковьи он был уверен, что полностью взял ее в руки.

— Да ведь к свадьбе-то надо деньжат поднажить… — начала Прасковья, но Петр Андреевич перебил ее:

— Не это для них главное. К смутьянщикам послал Федор его. Сам запутался, да и зятя с дочкой туда же, видно, хочет затянуть. От верных людей знаю, Прасковья Петровна! Потому и заговорил с тобой… Спасать надо мужа-то твоего и детей, пока не поздно.

«Ох, видно, правда, пронюхал, погубит, лиходей!» — подумала Прасковья с ужасом и громко, искренне заплакала.

Ее рыдания окончательно убедили старого начетчика в достижении цели. Теперь из нее веревки вей — не упрется.

— «Старый друг лучше новых двух», — умные люди еще в старину говаривали, Прасковьюшка. Будет плакать-то. Помогу я твоему горю, выручу старого друга, только уж слушайся да все делай, как велю, — заговорил он ласково. — Этих новых дружков, что Палыча с ума сводят, уймем — и его от греха и кары спасем…

— Да, Петр Андреевич, в ножки тебе поклонюсь, твоим умом буду жить, только вызволи, спаси от беды! — умоляла слезно Прасковья.

— Но смотри, Палычу или еще кому об нашем разговоре ни слова! Душой клялась! Нарушишь клятву — сама себя в геенну огненную ввергнешь, — торжественно и грозно произнес Мурашев.

Прасковья вся затряслась. «Ох, правду говорит!» — думала, холодея от страха. Но мелькнула и другая мысль: «Душу свою за други свои отдаю. Неужели господь того не учтет?» — И, обрадованная надеждой, она смело повторила клятву, желая узнать, что знает кровопийца.

— Следи хорошенько за разговорами Палыча со всеми, кто к нему придет, и передавай мне. Уж я скорей разберусь, где беда. А главное — как Кирюшка с Родивоном приедут, глаз не спускай с них. Поди, те, смутьяны-то, письмо аль книгу какую пришлют — неси проворнее мне. Уймем мы через начальство тех бунтарей, наши-то и останутся целы, — приказал Мурашев, но тут же перерешил: «На месте следует взять, а то еще откажется Федор».

— Нет, пожалуй, книгу не тронь: заметит — огневается, — а мне о том сообщи. Сам с Палычем я тогда поговорю. Поняла? — внимательно глядя на Прасковью, добавил он.

— Ой, все поняла, Петр Андреевич! Глаз теперь не спущу…

— А к нам почаще ходи. Ниловна-то как раз заболела, проведывай. Не дивно, что по христианской заповеди больную навестишь.

— Приду! Как что замечу, так прибегу к вам…

— Ну, а теперь слезы-то утри, чтобы никто ни о чем не догадался. Не пропадет твой Федор, надейся на меня, как на каменную гору. Он ведь правдолюбец, только правду-то у лживых людей искать начал, вот и запутался в их сетях, — проникновенно убеждал Мурашев Прасковью, подавая узел.

— Значит, ловушку готовит к приезду наших из Петропавловска, — говорил Федор Анисиму, Егору и Матвею, после того как Прасковья рассказала ему об уговоре с Мурашевым. — Коль на жену будет надеяться, то беда невелика. Параня нам теперь в помощь. Посматривайте вокруг, не найдет ли он еще помощников, да смотрите, разговаривайте только с надежными мужиками, такими, каких он не сумеет провести.

— А что, если ему красного петуха пустить? — с ненавистью проговорил Матвей.

— Не дело говоришь! — остановил его Федор. — Особливо сейчас. Вот получим весточку обо всем, тогда видно будет, что делать. Недельки через три ребята приедут.

Умелым, задушевным разговором Федору удалось убедить жену, что клятва перед обманщиком ничего не стоит, а значит и греха нет в нарушении такой клятвы. Он растолковал, для чего нужно Мурашеву знать его разговоры с мужиками, на что письма от петропавловских друзей. Понемногу разъяснял и все то, что сам знал.