«Что ж на случайном человеке зло срывать? Он тут ни при чем. А кто при чем? — гложет Федора Васильевича обида. — Я разве при чем? И не делаю разве все, что в моих силах? А что неправильно делаю, так подправьте! Да разве я срываю план по картофелю? Если бы я только мог всех своих на картошку бросить! Мы, товарищ Жгутов, давно бы в передовиках ходили. А то ведь из года в год заведомо известно, что наш картофельный план от рабочих деревообделочного комбината зависит. А у Симакова свой план. Он то мало пошлет, то не тех. Как ему выгоднее. С него-то стружку не снимешь — он помогает. Он, можно сказать, спаситель. Да только не так это. И его разве обвинишь? Спасибо и на том, что помогает. Однако, когда погода была, у него квартал кончался и потому лучшие сентябрьские деньки пустыми остались. А теперь дождина. Одно несчастье с картофелем возиться.

…А ты мне кричишь: преступно бездействовал, про государственные интересы забыл, персонально за это ответишь, — с горечью думает Прохоров, а сам будто бы речь держит — и защищаясь, и обвиняя. — Я, товарищ Жгутов, не меньше тебя пекусь о государственном интересе. Ты не имеешь морального права бросать мне такие слова! Раз считаете, что не справляюсь, то снимайте! Но только не надо меня оскорблять.

…А ты тем более не смеешь, молокосос! — распаляется Федор Васильевич. — Меня уже в бюро райкома избрали, когда ты еще в люльке качался. Седин бы моих да орденов постеснялся! — И, уже остывая, думает: — А ведь едет он сюда вопрос подготовить о моем, значит, снятии. Ну что ж, Федя, наруководился, пора и честь знать. Да только, — опять осерчал Федор Васильевич, — нового поставите, а дела здесь лучше не пойдут! Здесь по-новому все осмысливать надо. Вам бы повдумчивее постановление Пленума прочитать, а не разносы устраивать! Разносами-то мы больше грешили. Потому неумно повторять наши прошлые ошибки. Не те нынче времена, товарищ Жгутов, не те и люди…»

Пока Федор Васильевич мысленно произносит свой защитительно-обвинительный монолог, Седов молчит, даже не заглядывая в усталое и подавленное лицо директора. Ждет, когда тот сам к нему обратится.

— Ну и что, товарищ Седов, ты от меня все же хочешь? — наконец спрашивает Федор Васильевич.

— Могу помогать в механических мастерских, — без всякого подхода объявляет Седов. — Зарплаты мне не надо. Хватает пенсии. А помогать буду.

— Ну и насколько тебя хватит с помощью-то? — невесело интересуется Прохоров.

Для Седова этот вопрос имеет иной смысл, чем то, о чем спрашивает Федор Васильевич. В своем смысле он и отвечает:

— Может быть, на год, а может быть, и на десять лет.

— И на том спасибо, товарищ Седов. Спасибо, что не бездельничать приехал. Нам таких только работничков и не хватает. Теперь нам все помогают, — мрачно иронизирует Прохоров.

В секретарской раздается бодрый, уверенный баритон Жгутова, и Федор Васильевич обрывает фразу. Он весь подается вперед, тяжело налегая на стол. Он как бы замер перед тем, как встать, когда в дверях появится Жгутов. И точно, как дверь открывается, Прохоров встает. Встает и Седов.

Жгутов входит стремительно, широко и уверенно распахнув дверь, задерживается на пороге, с легким удивлением обведя взглядом стоящих Прохорова и Седова. Решительно, громко закрывает дверь и твердо проходит через кабинет, на лице чуть заметная снисходительная улыбка, в серых глазах — холодок и недовольство. Крепко пожимает руки сначала Прохорову, а затем Седову. Рукопожатие с Седовым затягивает, цепко смотрит в глаза. Смотрит с интересом, вопросительно: что, мол, привело сюда?

Жгутов несколько выше Седова, шире в плечах. Русые волосы, зачесанные назад, непокорно спадают на высокий лоб, глубоко перерезанный двумя морщинами. Ему лет сорок. «Видно, крутой и властный человек», — думает Седов.

Жгутов садится на стул у стола Прохорова. Тяжело опускается в кресло Федор Васильевич и сразу тянется за папироской.

— Садитесь. Что же вы стоите? — предлагает Седову Жгутов.

— Как добрались, Леонид Александрович? — интересуется Прохоров.

— Без приключений, Федор Васильевич, — Жгутов опять внимательно и цепко смотрит на Прохорова и Седова, спрашивает: — Я не помешал вам?

— Да нет, что вы, Леонид Александрович, — откликается директор.

Жгутов улыбается: спокойно, по-дружески.

— Хорошие у тебя места, Федор Васильевич. Не удержался и постоял пяток минут на горке у камня. Знаете, где это? — обращается он к Седову.

— Знаю, — отвечает Седов.

— Ну а как преодолеваем трудности, Федор Васильевич? — вопрос поставлен Прохорову. Но Жгутов не дает ему ответить, а продолжает, смотря с легкой улыбкой то на директора, то на Седова: — Создаем их сначала, а потом преодолеваем. Диалектика. Не можем мы без преодоления жить. — В серых жгутовских глазах сверкнул ледок: — А если разобраться, то все наши трудности от упрямства и консерватизма. Не правда ли, Федор Васильевич?

— Может быть, и так, — соглашается Прохоров и давит было уже появившуюся на его сумрачном лице веселую улыбку. Он понял, отчего Жгутов двусмысленности говорит, хотя приехал разнос ему учинить. Федор Васильевич как-то запамятовал, что в Синеборье пожаловал корреспондент из Москвы и хотел у него в совхозе побывать, но соблазнился поездкой в дальнее лесничество к Светлым озерам. Однако Жгутов не знает, где сейчас корреспондент, и в полной уверенности, что Седов им и является.

— Трудностей, конечно, много, — продолжает Жгутов. — И все же преодолевать их надо.

— Вы про план по картофелю, Леонид Александрович? — прямо спрашивает Прохоров.

— Нелады у тебя вроде с планом, Федор Васильевич?

— Сами знаете, что нелады, — легко соглашается Прохоров и довольно думает: «Как бы он меня разносил сейчас, не окажись тут Седова. Ишь ты, как жизнь устроена: для своих — ругань, для посторонних — вежливость…»

— А не поехать ли нам, Федор Васильевич, на поле? Народ поддержим, а?

— Как прикажете, Леонид Александрович.

Жгутов протестует:

— Ну вот: прикажете! Я гость у тебя, Федор Васильевич. А ты — прикажете! Зачем же так? Товарищ вот не поймет наших отношений. Поедете с нами?

— Поеду, — говорит Седов. Думает невесело: «Грозный Федор Васильевич Жгутова на «вы» называет, а тот не стесняется тыкать директора. Должность, выходит, важней возраста…»

Когда садятся в директорский газик, Прохоров успевает шепнуть Седову:

— Имей в виду — ты московский корреспондент.

— Что? — удивляется Седов.

— Тут один сейчас приехал, понял?

— Понял, — пожимает плечами Седов.

Жгутов и Седов сидят сзади.

— Как там Москва-матушка поживает? — интересуется Жгутов. — Давненько я там не был.

— Ничего нового, — рубит Седов.

— Быть того не может, — не соглашается Жгутов. — Столько событий, а вы — ничего нового.

— События событиями, а нового — ничего, — упрямится Седов.

Прохоров спрашивает:

— Как мы, Леонид Александрович, сразу поедем на уборку или вы еще куда заглянуть хотите?

— Сразу давай, — недружелюбно утверждает Жгутов, но, поймав себя на повелительном тоне, смягчает впечатление, обратившись к шоферу: — Ты, Петр, ближней дорогой езжай, ладно?

— Понятно, Леонид Александрович, — довольный вниманием, отвечает Петр.

— Нравятся вам наши места? — спрашивает Жгутов Седова.

— Замечательные места, — убежденно говорит Седов. Мрачновато добавляет: — Однако в вашем районе, видно, как веками повелось, так и идет. Поэтому не обессудьте, многое не понравилось.

— Любопытно. Что же?

— Многое, — говорит Седов, не намереваясь перечислять недостатки.

— В совхозе, что ли? — настаивает Жгутов.

— И в совхозе тоже, — подтверждает Седов. — Но не только. Что за город Синеборье? Чем он отличается от того, каким при царе Горохе был? Мало чем, если совсем ничем. А ведь исторический городок — летописи упоминают. А в городе — ни одной асфальтированной мостовой, ни одного современного здания. Да и многое другое.

— Ага, вот вы о чем. — Жгутов даже распрямился для полемики. Он любит спорить. Энергично говорит, выкинув вперед руку и начав каждое слово прибивать взмахом сжатого кулака: — Но возьмите районный центр Изведовск. Еще в двадцатые годы был деревней. А сейчас и промышленность, пусть не ахти какая, и улицы асфальтированы, и современные дома понастроены. Были в Изведовске?