1980

Злополучная тема о путях португальской революции, похоже, разрушала их отношения. Фролов наотрез отказался прочесть лекцию. Людмила Николаевна — так ее звали студенты исторического факультета, где она преподавала французский язык, а для Фролова просто Мила, — не понимала этот категоричный отказ, как и его неожиданное упрямство. Она тоже заупрямилась, настаивая на согласии. Она говорила ему, что это будет прекрасным дополнением к тому циклу лекций по экономике латиноамериканских стран, который он прочел на факультете полгода назад и который высоко оценили, что это поможет ему занять профессорскую должность, о которой он мечтал. И, конечно, о том, что он подводит ее, что она уже договорилась о его выступлении в ректорате, объявила студентам. Мила была настойчива. Однако Фролов молчаливо и отчужденно выслушивал все ее аргументы и повторял одно: «Нет, никогда».

— Но почему же?! — восклицала она, испытывая и раздражение, и недоумение, и даже неприязнь к нему, чего еще не случалось за время их в общем-то спокойных и достаточно радужных отношений. — Ты же только и вспоминаешь о Португалии, хотя был там всего три дня. Ты же все знаешь об этой стране! Обо всем, что там происходило и происходит. Ты же можешь выступать без всякой подготовки, хоть сию же минуту. — Она упрямо убеждала, настаивала, уговаривала: — Саша, ты же сам говорил, что у тебя не было ничего более яркого в жизни, чем прикосновение к португальской революции. Ну, пожалуйста, сделай это ради меня. Пожалуйста, Саша, очень прошу.

— Нет, никогда, — твердил он.

Считают, что интуиция есть чувство истины, и интуитивно Людмила сознавала ту истину, что если она преодолеет это упрямство Фролова, то добьется и того, что было теперь главным в ее жизни, — выйдет за него замуж.

Она долго ждала его, Фролова. Именно таким она представляла своего мужа — и по внешнему облику, и по жизненным устремлениям. Он идеально совпадал с тем образом, который рисовался в ее грезах еще в девичестве. Долго, очень долго она его искала — ей шел двадцать девятый год. Но она именно искала его, а не ждала. Людмила уже была однажды замужем, но разошлась с мужем быстро и без сожалений — он ее не устраивал. У нее всегда было много поклонников, она привыкла к тому, что нравится мужчинам. Всем, кто привлекал прежде всего ее внимание.

Людмила действительно была красивая и умная женщина. Высокая, длинноногая, с великолепными, золотистого цвета, чуть вьющимися волосами, с гладким беломраморным лицом древнегреческих богинь, которое не портили, а украшали большие круглые очки. Из-за чистых увеличительных стекол спокойно и твердо смотрели агатовые глаза. Студенты в восхищенном вожделении именовали ее «секс-бомбой», среди профессорско-преподавательского состава она слыла «богиней».

Все, что Людмила делала или говорила, всегда замечали и запоминали. А быть постоянно на виду нелегко. Но для гордой Людмилы Николаевны Волховицкой еще труднее было признавать промахи или отступать. Понятно, что ошибок она не делала. В этом она умела убеждать и себя, и других. И поэтому теперь она ругала и даже проклинала себя за необдуманность и опрометчивость заявления, что лучшего знатока португальских дел, чем Фролов, им не найти. Она упорствовала бескомпромиссно, настаивая на своем. А он отказывался наотрез. С беспокойством Людмила сознавала, что неожиданно вспыхнувшая неуступчивость создает серьезную трещину и может стать началом конца их отношений.

«Но почему же? Почему же?!» — в отчаянии спрашивала она себя.

…Жозе да Силва был поражен. Да что там — потрясен! На его выразительном лице отразились испуг, растерянность, неверие. Он отбросил большое, грузное тело к самолетному иллюминатору, выставив, как защиту, мощные руки с растопыренными пальцами. В темно-карих глазах Жозе да Силвы застыли недоумение и почти ужас. Так, вероятно, ведут себя правоверные католики, оказавшись перед самим дьяволом.

Фролов и сам был поражен: такая бурная реакция всего лишь на известие о том, что он, Фролов, — русский.

Но, видимо, Жозе да Силва умышленно демонстрировал ужас. Через несколько секунд на толстых щеках его уже была улыбка, глаза сверкали любопытством.

— Вы шутите, сеньор?

— Нет, — ответил Фролов. — А почему вас это так удивило?

— Впервые встречаю русского, — искренне объяснил Жозе да Силва. — А знаете, в нашем кругу есть поверье, что встреча с русским не к добру. Но, сеньор, я не суеверен. А вы из Москвы?

— Да, из Москвы.

— А летите в Лиссабон?

— Да, в Лиссабон.

— А почему вы летите в Лиссабон из Бразилии?

— Потому что я был в Бразилии в командировке.

— А долго вы были в Бразилии?

— Месяц, — сухо сказал Фролов. Это походило на допрос, и это ему не понравилось. Он закурил, достал газету и стал читать. Жозе да Силва примолк, но не спускал с него глаз.

В облике человека, как известно, главное — глаза. Глаза Жозе да Силвы были близко поставлены и очень странные: зрачок правого глаза помещался в дальнем углу, непонятно куда нацеленный, а широко открытый, неморгающий левый глаз упирался в собеседника, как дуло пистолета. Ощущение было не из приятных.

М-да, сосед его благообразием не отличался. Большая голова как бы делилась на две части. Верхняя была сужена, с низким лбом, который к тому же прикрывали гладкие, тщательно уложенные волосы. Густые прямые брови почти доставали до прически. Тонкий длинный нос с горбинкой соединял узкую верхнюю часть лица с тяжелой, толстощекой нижней. Ее украшали тонкие усы и смолисто-черная короткая борода, подстриженная полукругом. Диспропорцию лица как-то выравнивали большие торчащие уши. Шеи у Жозе да Силвы как бы не было.

Фролов решил воспользоваться первым же удобным моментом и перейти в конец салона, где все кресла были свободными. Еще в аэропорту Сан-Пауло он обратил внимание на Жозе да Силву, который, дымя сигарой, то ли поучал, то ли отчитывал двоих мужчин среднего роста, средних лет, похожих друг на друга. Вместе же, втроем, они демонстрировали самоуверенность и самодовольство, подчеркнуто не замечая суеты аэропорта. И тем более была поразительна реакция Жозе да Силвы, когда они знакомились, оказавшись волею случая соседями в самолете.

Вечерняя газета, купленная Фроловым в аэропорту, была малоинтересной — ничего серьезного. Он сунул ее в сумку переднего кресла. Жозе да Силва не спускал с него глаз.

— Что вы все так смотрите на меня? — усмехнулся Фролов. — Можно подумать, что вы и вправду хотите разглядеть чертовы рожки.

— О, нет, сеньор, извините меня. Темперамент! Не каждый день такое соседство.

— Кто вы по профессии? — смягчаясь, поинтересовался Фролов.

— Я бизнесмен, — с достоинством ответил Жозе да Силва. — Я директор компании. Мы осуществляем поставки кофе. — И спросил, раскуривая сигару: — Вы бывали раньше в Лиссабоне?

— Ни разу.

— Я понимаю. Раньше ведь русским был закрыт въезд в страну. — Помолчал, встрепенулся: — А после переворота?

— После революции… — не столько спросил, сколько уточнил Фролов.

— Да, конечно, после революции, — поправился Жозе да Силва.

— Не бывал. А вы?

— Первый раз лечу, — он запнулся, — после революции. Честно вам признаюсь: без желания. Меня поездка даже пугает.

— А почему? — с умышленной наивностью спросил Фролов.

— Ха-ха, — сказал Жозе да Силва. — Я теперь как капиталист персона нон грата в Португалии. И если бы не дела фирмы… Компанию, связанную с нами, хотят национализировать. Ее уже захватили рабочие. Я вам скажу: все это кончится полным развалом экономики. Разрешите вас угостить бренди? — предложил он, доставая фляжку в черной коже. Стюардесса принесла стаканчики. — Приятно с вами познакомиться, — сказал Жозе да Силва, высоко подняв стаканчик.