♦ Гавальдон рассказывает об эпизоде борьбы за освобождение Мексики, пытаясь сохранить к нему двойственный подход: индивидуальный и коллективный. Выражая 1-й подход, фильм следует законам мелодрамы и романтического повествования. Чтобы отдать должное 2-му, он склоняется к эпическому полотну. Слишком большие амбиции не дают Гавальдону справиться ни с тем, ни с другим, и фильм, не лишенный таланта, чаше всего кажется половинчатым и академичным. Интересная операторская работа Фигероа, который так использует цвета (очень красивые в ночных сценах), что движение смотрится выгоднее, чем статическая композиция.

1956 — Франция (80 мин)

· Произв. Iéna, UCIL, Cocinor

· Реж. РОЖЕ ВАДИМ

· Сцен. Роже Вадим, Рауль Леви

· Опер. Арман Тирар (Eastmancolor, Cinemascope)

· Муз. Поль Мисраки

· В ролях Брижитт Бардо (Жюльетта Арди), Курд Юргенс (Кэррадин), Кристиан Маркан (Антуан Тардьё), Жан-Луи Трентиньян (Мишель Тардьё), Жорж Пужули (Кристиан Тардьё), Мари Глори (мадам Тардьё), Жейн Маркен (мадам Морен), Жан Тиссье (Марсель Вижье-Лефран), Изабель Корей (Люсьена).

Сен-Тропе. Трое мужчин добиваются Жюльетты, молодой сироты: Мишель, работающий на семейной судоремонтной верфи; его брат Антуан, более зрелый и склонный к авантюрам; и 50-летний иностранец по фамилии Кэррадин, директор ночного клуба, мечтающий построить на пляже казино и роскошный отель. Жюльетта выходит замуж за 1-го, чтобы не угодить в сиротский приют, затем отдается 2-му и отказывает 3-му. В конце концов, она понимает, что любит своего мужа.

♦ Начало так называемого «мифа Брижитт Бардо». Французский кинематограф должен был вконец закостенеть, запылиться и покрыться пуританской броней, чтобы приторный персонаж Жюльетты, воплощенный Брижитт Бардо, превратился в кинематографический символ психологического и сексуального освобождения женщины. Кроме того, актриса должна была обладать сильной личностью, чтобы не потонуть в сюжете, где и герои, и диалоги, и постановка кажутся сегодня поразительно нелепыми и неуклюжими (пальма первенства достается герою Жана-Луи Трентиньяна — примерному подростку, который вдруг принимается играть револьвером). Совершенно очевидно, что это Бардо стала Пигмалионом Вадима, а не наоборот. С исторической точки зрения. Вадим со своим фильмом выступает одним из 3 главных предвестников новой волны. В самом деле, международный успех фильма И Бог создал женщину побудил продюсеров внимательнее приглядеться к молодым талантам. Двумя другими предвестниками явились Александр Астрюк, чей не особо удачный фильм Дурные встречи, Les mauvaises rencontres, 1955 тем не менее своими амбициями в области формы и заимствованиями у Орсона Уэллса впечатлил рыцарей новой волны из журнала «Cahiers du cinéma», и Жан-Пьер Мельвилль, в фильме Боб-прожигатель, Bob le flambeur* доказавший, что даже в традиционный жанр можно впрыснуть хорошую дозу новизны и непосредственности. Американский ремейк был снят самим Вадимом (And God Created Woman, 1988) с Ребеккой Де Морнэй в главной роли.

БИБЛИОГРАФИЯ: сценарии и диалоги в журнале «L'Avant-Scène», № 20 (1962).

1952 — Италия (110 мин)

· Произв. Карло Понти, Дино де Лаурентис

· Реж. РОБЕРТО РОССЕЛЛИНИ

· Сцен. Роберто Росселлини, Сандро Де Фео, Иво Перилли, Брунелло Ронди, Диего Фаббри

. Опер. Альдо Тонти

· Муз. Ренцо Росселлини

· В ролях Ингрид Бергман (Ирен Герард), Александр Ноу (Джордж Герард), Этторе Джаннини (Андрея Казати), Джульетта Мазина («Воробушек»), Сандро Франкина (Мишель Герард), Тереза Пеллати (проститутка Инес), Мария Дзаноли (госпожа Галли), Марчелла Ровена (госпожа Пульизи), Джанкарло Вигорелли (судья), Билл Таббс (профессор Алессандрини), Альфред Брауни (священник).

Подросток Мишель, сын легкомысленной светской американки Ирен Герард, в 1947 г. вышедшей замуж за промышленника и переехавшей в Рим, чувствует, что мать совсем его забросила, и кидается в лестничный пролет с 5-го этажа. Ему делают операцию на сломанной шейке бедра. Узнав, что падение сына не было случайностью, Ирен бежит к мужу: «Мы должны поменять жизнь». Вскоре мальчик умирает от эмболии. Когда Ирен находит в себе силы выйти из дома, друг, журналист-коммунист, проводит ее по бедным окраинам города. Она приходит в дом мужчины, которому необходимо дорогое лекарство, чтобы спасти сына. Ирен дает ему денег. Она знакомится с женщиной, растящей 6 детей (3 — приемные), и через журналиста помогает ей найти работу. В 1-й же рабочий день обстоятельства мешают женщине прийти на завод, и Ирен отправляется туда вместо нее. Она проводит на заводе полный день. В прострации она возвращается к мужу, который думает, что она провела день с любовником, и не верит ее рассказам. Затем Ирен помогает встреченной проститутке, умирающей от туберкулеза. Ирен присутствует при ее агонии и смерти, даже не думая бросить ее и вернуться домой. Сын соседа проститутки участвует в ограблении банка; Ирен помогает ему сбежать, а затем советует сдаться (что он и делает). Полиция допрашивает Ирен, подозревая в соучастии. Ее муж, мать, кузен, психиатр и адвокат договариваются засадить ее на принудительное лечение в больницу. Она проходит несколько обследований. Судья приходит к Ирен и спрашивает, хочет ли она вступить в религиозный орден, является ли она членом какой-либо политической партии и согласна ли вернуться домой к мужу. На все вопросы Ирен отвечает отрицательно. Судья подписывает решение о заключении. Из-за прутьев камеры Ирен приветствует друзей с городской окраины, пришедших ее навестить. Они возмущены тем, что видят ее за решеткой.

♦ В момент выхода на экраны фильмы Росселлини с Ингрид Бергман казались некоторым зрителям самым свежим и современным явлением в кино. Такое утверждение справедливо и в наши дни. Эту свежесть и современность, которая в то время была встречена презрением или безразличием, трудно обозначить предметно, поскольку она присутствует в фильме повсюду. Частично она связана с двойственным характером фильма — ведь это одновременно и притча, и поэма. В самом деле, притча сама по себе не обладала бы такой ценностью, если бы не нашла воплощение в красоте бело-серой гаммы, пронизывающей фильм, в мягком, но неотступном движении сюжета, во внутреннем свете, которым лучится лицо Бергман, — во всем, что составляет, так сказать, материал для поэмы. И притча, и поэма строятся на строго ограниченном минимуме фактов и выражают стремление к чистоте формы, которое наблюдается в те же годы у Ланга и Жака Турнёра. Но в данном случае к чистоте формы добавляется нагрузка — если не в виде души, то в виде инкарнации (в католическом смысле слова). Что касается притчи, то Росселлини сам рассказал («Cahiers du cinéma», № 37), откуда она пришла и каковы источники ее вдохновения. Все началось с того, что Альдо Фабрицци на съемках Франциска, олуха царя небесного, Francesco, giullare di Dio* воскликнул, что святой Франциск — сумасшедший; затем, чуть позже, режиссер разговорился с одним крупным психиатром, который задавался вопросом, правильно ли он поступил, когда объявил сумасшедшим спекулянта с черного рынка, явившегося в полицию с повинной из моральных побуждений; 3-м источником стала история жизни Симоны Вайль[67]. Все в фильме вращается вокруг тем святости и безумия, а также нашего бессилия перед тем, что не вписывается в систему наших представлений. Поэма в лучших традициях неореализма (хотя можем ли мы говорить о традициях какого-либо движения, если оно родилось совсем недавно и было еще в новинку?) следует за одиночеством героини в ее поисках и открытиях. Личная драма и траур помогают ей понять, что ее любовь к близким и всему человечеству — единый поток, который невозможно разделить на части или направить на какой-либо один объект. С этого момента близкие (члены ее семьи и представители ее класса) начинают воспринимать ее как сумасшедшею. Ее ответы на вопросы беззаботны, находчивы и убедительно искренни: то же чувствуется в ответах Жанны д'Арк, зафиксированных в протоколах допроса. И сам фильм, как и его героиню, можно назвать сумасшедшим, поскольку в нем сочетаются 2 противоположные крайности — скромность и большие амбиции. Росселлини хочет поставить диагноз западному обществу на момент съемок картины. Он определяет болезнь западного мира как отсутствие синтеза между марксистской агрессивностью и бунтарством (с одной стороны) и той любовью к духовному порядку (с другой), что приводит человека к саморазрушению, если он не желает идти в мир и пытаться его изменить. Сознательно или бессознательно, по Росселлини выстроил повествование и, в особенности, финал так, чтобы они выглядели совершенно недопустимыми и тем самым наталкивали зрителя на душеспасительные раздумья. В этих раздумьях зритель очень быстро обнаруживает, что он так же одинок, как и героиня в начале фильма. В этом отношении Европа 51 заканчивается на гораздо более мучительной ноте, чем 3 других совместных фильма Росселлини и Бергман на современные темы: Стромболи, земля Господня, Stromboli, terra di Dio*, Путешествие в Италию, Viaggio in Italia* и Страх, La paura*.