Палестинские подростки с камнями в руках и завязанными куфией лицами всплывали из-под черного дыма, и дрожащий плавленный воздух лепил дома и минарет неподалеку в красивую, почти сказочную фантазию. Где-то за ними обязательно крутились и взрослые.
Это был арабский День гнева, или иначе День земли, а на нашей машине маячили желтые израильские номера.
– Поворачиваем, – закричал оператор, – порвут ни за что.
У него была астма и молодая подруга, которая по пять раз в день звонила, беспокоясь, как дела и когда он приедет. У меня была только жена и дети, которые не звонили никогда, чтобы не беспокоить. Работа как секс, лучше не отвлекать.
– Тормози, – главное, чтобы они не успели бросить в нас первый камень, иначе посыплятся другие, кто-нибудь пальнет с дуру, и хана. Было видно, что до нас здесь уже кто-то резко разворачивался. На дороге валялись разбитые стекла и множество булыжников.
Я выскочил из машины и начал громко, по-русски, ругаться на оператора, который вжался в руль и еще не понимал, что собственно происходит. Пацаны удивленно прислушивались. А мне надо было не дать им очухаться и напасть – иностранцев они не трогали. Нас разделяли десять-пятнадцать метров.
Матерясь и на машину, и на них, замерших с камнями в руках, я пошел прямо на костры. Подростки поняли, что это не израильтяне или, по меньшей мере, сумасшедшие.
Накануне с утра мы поехали на грандиозный митинг в память изгнания палестинцев с территории нынешнего Израиля. Арабы помнят это и называют своей «катастрофой». Коллега-палестинец, стрингер агентства «Рейтер» из Хеврона, с которым мы однажды оба попали под обстрел резиновыми пулями израильских снайперов, стукнул мне по телефону, что будет массовое действо с участием полувоенных формирований.
– Приезжай, – прокричал он. – Я там русских ни разу не видел, боятся…
Блокпосты обеих сторон мы проскочили легко. В палестинском городе с израильскими номерами на обыкновенной машине (западники и залетные россияне катают там на джипах) – это как в баню с галстуком. Главное, чтобы ребята из их службы безопасности сели тебе на хвост. Пока нет наружки, чувствуешь себя неуютно. Присматривают, значит, и охраняют.
Те из нашей братии, кто ездит в эти места на прицепе у начальников или всегда договариваются заранее с «принимающей» стороной, такого не знают. Им и не надо. Надо отработать «паркет», снять крутые кадры, «страшилку» безболезненно можно вставить из ленты западных информагентств, идущих по подписке, но обязательно засветить себя на каком-либо местном фоне: мол, был в горячей точке. Мы же работали «с налета», вживую. И этот риск давал ни с чем не сравнимое удовольствие экспромта и полета.
Площадь уже была заполнена людьми, но со всех сторон к ней еще стекались группы школьников и молодежи. Громкая и, видимо, патриотическая музыка через динамики заводила толпу, и все было похоже на уже забытые праздничные демонстрации советских времен. На крышах домов маячили снайперы в черной форме, и дети пели, размахивая палестинскими флагами и лозунгами на арабском.
Никто не мешал работать и даже не проверял документы. Здесь, это было заметно, всегда тактично относились к прессе и даже на этот раз воздвигли специальную площадку для удобства работы операторов. Пропускной системы «пуллов», подступа к «телам» не было, и только совсем не строгое, солидно игнорирующее камеру зеленое военное оцепление отделяло место для начальства от остальных.
Вскоре руководство автономии степенно вышло на дощатую эстраду, и начались речи, недлинные, прерываемые криками, переходящими в скандирование. Площадь заводили в разных местах специальные люди, и вдруг вокруг нас запели единую песню и затем начали отчетливо чеканить
– Бе-ля-ди-на. Бе-ля-ди-на.
– Блядина, – резонируя многоголосием, неслось в голубое до прозрачности небо, и оператор, вытаращив на меня глаза, опустил камеру.
– Снимай, там-тарарам, «блядина» – это по-арабски «отчизна».
Рядом раздались одиночные автоматные выстрелы. Двое парней в черных масках залезли на плечи товарищей и, выставив вверх стволы «калашниковых», палили по Господу Богу, от всей души. Еще немного, и люди вокруг были готовы идти, куда позовут.
Для единства этого достаточно.
А на обратном пути мы нарвались на горящие шины…
Пацаны позвали старшего и охотно отвечали на любые вопросы. Мы уже почти закончили, как вдруг из-за домов подскочил открытый военный джип, и парни в беретах и голубом камуфляже серьезно наставили на нас автоматы. Камера оператора на них не производила никакого впечатления. Разговаривать они тоже не стали, а только ткнули дулами в сторону моей машины.
Двое сели впереди и сзади, и мы, сопровождаемые джипом, поехали в город, который Рамалла – неофициальная столица Палестинской автономии.
Было уже около часа дня, а на пять у меня был заказан спутник в Иерусалиме для отправки заявленного сюжета к шестичасовому, по местному времени, выпуску новостей из Москвы…
– Что они хотят? – наконец занервничал оператор, когда офицер жестом показал мне, что звонить по мобильнику нельзя. Но и не забрал.
Мобильники иногда изымали только у входа в резиденцию Арафата в Рамалле. Временнно. Возможно, после того, как такой аппарат несколько раз взрывался в руках у какого-нибудь очередного «инженера» из террористической группы или наводил ракету с израильского вертолета.
«Мухабарат», служба безопасности, принимала должные, по их правилам, превентивные меры. У каждого своя работа, и ее надо уважать. Иначе сдохнешь.
Сопровождающие настороженно смотрели в окна. Местный народ, восточный до темени в глазах, кто вдоль дороги, кто у заставленной хламьем лавочки, в свою очередь, вовсю глазел на нас.
Люди смотрят друг на друга и думают, что видят.
– Давай так, ты будешь молчать и знаешь только по-русски, – весело, словно бросаясь шуткой, я протянул оператору сигарету.
Всего две минуты назад он, растерявшись, на какой-то вопрос палестинского офицера простодушно ответил на иврите «кэн» («да»). Это было плохо, даже очень. Но обычно допрашивают не те, кто забирает. Может, и не зацепили. В конце концов, «да» и я по-арабски знаю, если что.
Нас привезли в полицейский участок, который вскоре стал печально знаменитым на весь мир. В то самое здание, совсем не большое, где потом линчевали двоих израильских резервистов. Уехав на сборы из дома, они сбились с дороги и по ошибке заехали в Рамаллу. Кадры толпы, затем мельтешня на втором этаже и бросок из окна растерзанного тела, чудом снятые итальянской журналисткой, обошли весь мир. Один из погибших был русский, Вадим Нуржиц. Когда я видел эти кадры, то хорошо представлял себе, где их рвали на втором этаже.
Там была дежурка.
Двое крупных офицеров с кобурой на подбрюшье улыбаться поначалу не хотели. Но я чувствовал себя, как Кузькина мать в неглиже, и на английском «мочил» с порога об оскорбленном чувстве российского журналиста, которому какие-то олухи в форме мешают рассказать о праздновании Дня гнева, или о том же Дне земли.
Судя по всему, они поняли одну фразу, про «оккупированные территории». Этого оказалось достаточно, чтобы у нас только проверили удостоверения.
Но не отпустили.
Где-то мы не понравились или, скорее всего, была наводка на других ребят из смежной, по сути, отрасли.Вот и шерстили тех, кто не на джипах.
Они продержали нас больше часа, ничего не объясняя, но и не обыскивая, пока, наконец, не приехал начальник участка, который, к счастью, прилично говорил по-английски. Позже я читал, что он единственный, кто серьезно пытался образумить и остановить толпу, рвущуюся на второй этаж для линча. Его кабинет тоже был на втором этаже, в самом углу тесного коридора старого кирпичного здания «английских» или даже, скорее, «турецких» времен.
Начальник быстро понял, что его бойцы поторопились проявлять бдительность, и уже думал, как от нас избавиться, не потеряв лицо.
Я ему помог, и вскоре во дворе быстро, как по тревоге, построился взвод полицейских с оружием. Мы сымитировали развод караула, включая строевой шаг, по моей просьбе, с оттяжкой.
