* * *
Бауэр, дочитав до этого места, в бешенстве смял последний лист и, бросив тетрадку на стол, плюнул на нее. Потом долго, тяжело дыша, ходил по комнате.
— Вождь! Интеллигент! Яд, который все отравит! Тряпка! — восклицал он. — Травинка! Охапка сена, которая сгорит первой же. Сгорит дотла в том самом пламени, которое разжигает! В пожаре, который сам разжег! Тряпка!
Внезапно погасла ярость, вспыхнувшая в его глазах. Бауэр замер посреди комнаты.
Глазам его, словно освещенная молнией, явилась картина: загорелась в сухое лето трава на откосе от искры пронесшегося поезда. Стелется по земле, неуловимо для глаза, распространяется, как бы ползком, огонь, пожирая клочья разбросанного сена, и, прежде чем обратить их в пепел, взметает яркими языками пламени.
Бауэр долго смотрел, в окно на серое небо широко открытыми, невидящими глазами.
109
Он еще стоял в глубокой задумчивости, когда вошел его преемник и подал ему письмо, которое он нашел в пакете старой почты для военнопленных, задержанной когда-то полковником Обуховым. Бауэр принял это неожиданное письмо с хмурым любопытством. Оно было от 7 мая 1917 года:
«Глубокоуважаемый пан взводный! Примите от нас и от «дружинников» привет; мы все много о вас вспоминаем. Мы еще здесь, на сборном пункте. Все, кроме коллеги Гавла, который за свой характер до сих пор под арестом. Вы же знаете его характер.
Здесь нам, пленным, очень плохо. Лучше бы послали нас куда на работы, чтоб могли мы трудиться во имя нашей идеи. Там для нас, славян, было бы хоть сносно. Надеемся, что скоро нас уж куда-нибудь пошлют. Должны были отправить на рытье окопов. Прошу я вас, пан Бауэр, от имени всех наших: если придет для нас какая-нибудь почта или деньги, не откажите в любезности поскорее переслать сюда. И еще прошу я вас, если от Дружины пришлют насчет всеобщей мобилизации, дайте нам весточку, чтоб и мы могли вместе с вами участвовать в какой-нибудь работе ради нашего общего блага и ради нашей независимости. Коллега Беранек говорит, что напишет вам, как только попадет туда, куда хотел.
Я надеюсь, что вы исполните нашу просьбу, и заранее от имени всех наших сердечное спасибо. С сердечным приветом за всех преданный вам
Завадил».
Бауэр, похолодев, все смотрел и смотрел на письмо, невольно перечитывая с усердием выведенные слова. Потом положил его на стол и пошел было в контору, к телефону. Вспомнив, однако, дату письма, остановился, вернулся к столу и стукнул по письму кулаком. Потом сунул его в один карман, в другой положил смятую тетрадь Томана, но задумался и сел снова.
Наконец, махнув рукой, он вздохнул:
— Пропали…
Тогда только он встал и вошел в контору.
110
Бауэр непременно желал уехать в тот же день вечерним поездом. Он так спешил попасть хоть куда-нибудь, но к своим, что готов был за свой счет нанять лошадей.
Этого управляющий Юлиан Антонович, конечно, не допустил и даже пригласил Бауэра, если он сможет, заехать к нему по дороге.
Из всех знакомых, которым Бауэр подал на прощанье руку, к коляске проводил его один Девиленев, но и он был в эту минуту неприятен Бауэру: слишком уж откровенное сострадание выражал его взгляд, а за это ведь можно и возненавидеть человека.
— Ну, поезжайте с богом, — сказал Девиленев, и глаза у него подозрительно покраснели. — А дела-то наши с войной, кажись… неважны! Слышали? Опять шумят: вся власть Советам!
Девиленев перевел горящий взгляд с хуторских крыш на трубу винокурни.
— Ах, нынче всюду одно и то же. И здесь начинается! Слыхали? Поместье князя Вяземского разгромили… Князя убили зверски… И со стороны Саратова горит вся Пензенская губерния. Далеко ли до нас от Пензы-то?.. Не дай бог… здесь спирт, а спирт, знаете… в нашей России — похуже пороха и динамита…
Бауэр горько засмеялся.
— Ха, ха, а всё один какой-то Ленин! У нас, в нашем дальнем захолустье это было бы невозможно.
Девиленев с теплой улыбкой задержал руку Бауэра и, вдруг оживившись, сказал:
— Никак его не найдут. А может, его и в живых-то давно нет! Не читали тогда? Об одном герое Черноморского флота… как его там? Газеты много о нем писали… Ездил будто по всей России, искал Ленина. На всю Россию поклялся, что найдет и убьет его.
— Болтовня! — сердито бросил Бауэр. — Ничего он не сделает. В кредит героя-то славили!
Он подал Девиленеву руку. А Девиленев, неизвестно почему, вдруг произнес:
— А этого… Шестака… тоже еще не нашли.
— Ну, этого-то найдут. Поймают наверняка.
Бауэр, торопясь, сел в коляску; Девиленев, растроганный, еще раз пожал ему руку.
«Прочь, прочь отсюда!» — забилось в груди Бауэра злобное и тоскливое нетерпение.
Дождь как раз перестал. Над распаханными мокрыми полями, над жалкими деревьями висело клочковатое небо. Закат приоткрыл студено-желтую щель. Печальная бесконечная цепочка телеграфных столбов убегала по пустым полям к горизонту, стремительно сужаясь и исчезая в оранжевой пустоте. По всей безлюдной дороге тащилась к хутору боязливая тишина.
Внезапный порыв холодного ветра сорвал с трубы клочок черного дыма и как раз в тот момент, когда нерешительный кучер хлестнул по лошадям, швырнул его в глаза Бауэру.
Ярослав Кратохвил и его роман «Истоки»
Имя чешского писателя Ярослава Кратохвила известно советским читателям по сборнику его ранних рассказов «Деревня». Роман «Истоки» — произведение, отличное от этих рассказов по жанру, по тематике, по широте изображения жизни. Но и здесь идейная концепция и стиль определяются вниманием писателя к миру мыслей и чувств современника, к проблеме освобождения человека от духовного рабства и эксплуатации.
Роман Ярослава Кратохвила «Истоки» посвящен жизни военнопленных чехов и словаков в революционной России 1916–1917 годов. Две книги, переведенные сейчас на русский язык, вышли в свет в Праге, в конце 1934 года, и были горячо встречены чешской общественностью. Известный прогрессивный критик Ф. Кс. Шальда (1867–1937) писал тогда, что это «один из лучших современных чешских романов», «произведение удивительно зрелое, насыщенное и серьезное» [230]. Он сразу отметил отличие романа Кратохвила от всей ранее созданной так называемой литературы о легионерах. И действительно, вместо патетического прославления «героического» похода чехословаков в России Кратохвил начал повествование о большой трагедии военнопленных — чехов и словаков, втянутых в контрреволюционную авантюру международной реакции против молодой России, и весьма неприглядной роли в этом чехословацких буржуазных руководителей. Но, кроме того — и это самое важное, — Кратохвил раскрыл жизненные истоки революционного движения, захватывавшего все более широкие слои крестьянства, солдат, как русских, так и иноземных.
«Истоки» Яр. Кратохвила — это также свидетельство очевидца и участника событий. Кратохвил хорошо знал и любил Россию.
Во время первой мировой войны он в 1915 году сдался в плен русским. Через год Кратохвил вступил в формирующиеся из пленных воинские части, надеясь, как и другие честные патриоты, способствовать этим освобождению своей родины из-под власти австро-венгерской монархии. Однако очень скоро майор Кратохвил убеждается, что буржуазное руководство легионов намерено бросить их против русской революции. Кратохвил выражал несогласие с политикой и действиями руководителей, был отстранен от командования и за связь с недовольными солдатскими массами арестован. Вернувшись в 1920 году на родину, он работает над документальной книгой «Путь революции», выпущенной в 1922 году. Собранный Кратохвилом материал во всех подробностях освещал историю чехословацкого корпуса в России с марта 1917 года. Опубликованные в книге письма, приказы и другие документы свидетельствовали о связи командования чехословацких легионов, находящихся в России, а также во Франции, с русскими контрреволюционными силами (хотя, как подчеркивал это и сам автор, многие материалы были для него недоступны). В книге отражено развитие военных действий и слепое участие в них той части солдат, которые были охвачены ложной идеей буржуазного патриотизма. Но с конца 1918 года в жизни корпуса начинается новый период, когда солдаты получили возможность «заглянуть за кулисы международной арены, и рамки их слишком узкого патриотизма раздвинулись» [231].
