- Отчасти и по этой. Но только отчасти. Главная причина - литературная сторона дела... Я прочитал... все ваши пьесы, дорогой Хамзахон. И надо сказать, что по содержанию все они очень понравились мне. Собственно говоря, я их знаю давно и всегда был поклонником вашего драматургического таланта. "Бай и батрак" - замечательная вещь. "Проделки Майсары" - прекрасно! "Трагедия Ферганы" - сущая правда... Мы их все издадим большой книгой, вы станете богатым, как бывший бухарский эмир...
- Для чего же тогда доработка?
- Когда актёры произносят со сцены ваши слова, они добавляют к ним свою индивидуальность, мастерство игры и так далее... Но когда эти же слова написаны на бумаге, они выглядят совсем по-другому... Вам нужно поработать над языком, Хамзахон. Тем более что в связи с подготовкой нового алфавита у вас есть ещё время...
- Вы считаете себя более опытным литератором, чем я, товарищ Назири?
- Моё мнение совпадает с мнениями рецензентов, товарищ Ниязи.
- И у профессора Шавката, заведующего издательским подотделом, наверное, тоже такое же мнение? - горькая ирония звучала в словах Хамзы.
- Мне уже опасно вообще критиковать вас, - нехотя отозвался Шавкат. - Вы сразу же начнёте говорить, что я свожу с вами счёты за Хорезм...
- Молчали бы уж про Хорезм, - вздохнул Хамза. - Неужели совесть позволяет забыть о том, как вы преследовали меня в Хорезме?
- Это вы не давали мне там житья!
- Но вы-то были в Хорезме наркомом просвещения, а я - рядовым работником, вашим подчиненным!.. И, пользуясь своим положением наркома, потеряв последние остатки совести, вы ставили мне капканы на каждом шагу, рыли волчьи ямы...
- Вы болтаете, как вздорная старуха! - вскочил с места Шавкат.
- Друзья, друзья! - раскинул в стороны руки Алчинбек, как бы желая удержать спорящих от прямого физического столкновения, - к чему эти страсти?.. Ведь мы же коммунисты, мы дети одной нации!..
- Всё можно отмыть, Шавкат, кроме грязной совести! - запальчиво, чувствуя, что перестаёт владеть собой, крикнул Хамза.
- Базарный трибун! - заорал Шавкат. - Иди выступать со своей красоткой на рынок!
- За это получишь по морде! - взорвался Хамза.
- Таван! Скорпион! - надрывался Шавкат.
Хамзу передёрнуло. Пустота заледенела в груди.
Он медленно повернулся к Алчинбеку.
Только он один, Алчинбек, мог помнить это слово, которое ещё в Коканде пытались приклеить к нему, Хамзе, прихвостни Садыкджана после того знаменитого приёма, на котором Миркамилбай Муминбаев, обезумевший от коньяка и стихов о зякете, швырнул в него пустую бутылку...
Но оно не приклеилось...
И вот теперь здесь, в Самарканде, Алчинбек вспомнил о нём.
Для кого? Для этих подонков Шавката и Урфона?
Заместитель народного комиссара просвещения стоял около своего стола бледный, опустив глаза.
Хамза подошёл вплотную.
- Эх ты, друг юности!.. - дрогнувшим от волнения голосом сказал Хамза. - Ты предал нашу молодость... Но не только этим словом...
Казалось, ещё ни разу в жизни не испытывал он такой сквозной, такой саднящей боли души, опоясавшей всю грудь, горло, ключицы, руки, ноги...
- Ты продал свою жизнь за карьеру, чины, пайки, кабинет...
- Ты сам предал нашу нацию! - вспыхнул Алчинбек. - Наш народ, нашу землю!..
- Ты думаешь, я никогда не думал о том, кто продал Зубейду Садыкджану?! - Глаза Хамзы заволакивало холодное, неостановимое, неуправляемое бешенство. - Ты думаешь, я никогда не думал о том, почему ты оказался в день смерти моей матери в доме моего отца?!.. Ты думаешь, я никогда не думал о том, почему ты не явился на маёвку в Ширин-сай?!.. Мне страшно было думать обо всём этом, потому что, если бы я нашёл доказательства, если бы хоть одна моя мысль подтвердилась, я должен был бы задушить своими собственными руками сначала тебя, а потом и себя...
Алчинбек неожиданно улыбнулся.
- За эти слова, - кривя рот улыбкой, сказал он, - ты отдашь партийный билет...
- Не пугай меня... Мне нечего бояться... Моя совесть чиста... Бояться должны вы с Шавкатом... Это вы готовы продать землю наших отцов англичанам, туркам или всё равно кому... Ты всю жизнь хотел стать слугой британских хозяев - для этого и учил свой английский язык...
- Отдашь партбилет, Хамза, отдашь...
- Не отдам! Я предан земле, на которой родился... Я воевал, я боролся за неё, я открывал школы для детей народа... Всю свою жизнь я служил народу, как мог. А ты всегда был фальшивым революционером, Алчинбек... В своей пьесе "Хивинская революция" я сорвал маску с таких революционеров, как ты...
- Отдашь партбилет, отдашь...
- Ты заполз в революцию и партию, как змея, Алчинбек!.. Ты окружил себя говорящими насекомыми вроде этого обмылка Урфона...
- Негодяй! - завопил Урфон. - Я вызову тебя на дуэль!
- Ты всегда был только блюдолизом Садыкджана, господин заместитель народного комиссара!.. А сейчас своим красноречием пускаешь пыль в глаза Советской власти.
- Это ты пускаешь пыль в глаза своими пьесками, комедиант несчастный!.. Я, я, я, а не ты помог Советской власти отыскать последние сокровища Садыкджана!..
- Ты просто сдал в банк драгоценности Шахзоды, жены Садыкджана, которые украл у неё, когда был её любовником!.. Ты показал себя бескорыстным ягнёнком, и тебя назначили в Фергану... А на самом деле ты просто купил эту должность!..
Лицо Алчинбека исказилось, перекосилось от яростной, неудержимой злобы.
- Я тебя вышвырну из партии за клевету, как щенка!..
- Не любишь правду, господин комиссар?
- И все твои пьесы - это клевета на узбеков! Ты нарочно выводишь на сцену уродов и психов, каковым являешься сам, и выдаёшь их за народные характеры... Ты опозорил республику своими ублюдочными карикатурами на целый народ под видом драматургии!.. И за это ответишь отдельно!
- Вот теперь я слышу голос настоящего Алчинбека Назири... Тебе же нравились мои пьесы ещё десять минут назад, ты же собирался платить мне за них гонорар...
Алчинбек потерял контроль над своими чувствами.
- Вон отсюда! - заорал он и, схватив рукопись Хамзы, швырнул её на пол. - И забери свою дешёвую, свою гнусную пачкотню, свою отвратительную писанину!
Этого не ожидал никто, даже Шавкат и Урфон. Это был перебор даже для заместителя народного комиссара. С тревогой следил Шавкат за товарищем Назири, опасаясь, что в порыве гнева тот скажет что-нибудь такое, чего говорить было никак нельзя.
Хамза молча смотрел на рассыпанные по полу страницы своей рукописи.
- Возможно, в моих пьесах и есть недостатки, - тихо сказал он, - но лучше иметь заплаты на халате, чем на совести... А с партией ты меня не разлучишь никогда...
- Разлучу! У меня на тебя целый мешок материалов!
- И запомни, Алчинбек: пока я жив, пока я дышу, тебе не будет на земле покоя. Ни тебе, ни твоей продажной своре... Ни покоя, ни пощады!
Он вышел из здания Наркомпроса. И сразу увидел Зульфизар. Она стояла на противоположной стороне улицы.
- Что ты делаешь здесь? - удивлённо и хмуро спросил Хамза.
- Вы сказали сегодня утром, что, может быть, зайдёте к Алчинбеку. Я волновалась за вас.
- Он бросил мою рукопись на пол.
- На пол? И вы не взяли её?
- Как видишь.
- Он уничтожит её, как в Коканде полиция!
- Стой! Не ходи туда!..
Но Зульфизар уже перебежала дорогу.
Товарищ Назири, профессор Шавкат и поэт Урфон сидели молча, страницы рукописи белели на полу.
- Вы напрасно сделали это, - выдавил из себя Шавкат. - Он будет жаловаться. Придётся давать объяснения.
- А, чёрт с ним, пускай жалуется, - махнул рукой Алчинбек. - У меня больше не хватает на него нервов.
- Если возникнет разговор о драгоценностях Садыкджана, я советую вам...
- Я сам знаю, что мне делать, если возникнет такой разговор, - оборвал Шавката заместитель народного комиссара. - Зачем вы повторяете эту ересь?
